Ни одна страна НАТО не воевала против оружия, которое применяется на Донбассе

Версия для печати

Всеволод Стеблюк — еще один человек с Майдана, попавший во власть. По специальности — врач, доктор медицинских наук, полковник медицинской службы. Помощником министра обороны он стал, пройдя медслужбу Майдана, медслужбу батальона «Миротворец», куда пошел добровольцем, и Иловайский «котел».

В Иловайской трагедии Стеблюку удалось спасти около сотни жизней. Сейчас он координирует медицинское направление деятельности Минобороны, обеспечение солдат, работу врачей. Говорит, что занятость чем-то важным помогает пережить увиденное на фронте и уверяет, что откровенных вредителей в Министерстве обороны не осталось: все работают на благо фронта.

— Перед очередным раундом переговоров в Минске украинских военных активно обстреливали. Какова сейчас загруженность госпиталей?

— Перед «прекращением огня» была очень сложная ситуация. Наши госпитали были загружены более чем на 140%, солдаты лежали на дополнительных кроватях. Однако постоянно происходит эвакуация. Ее порядок такой: с места происшествия раненный боец доставляется в ближайшее лечебное учреждение, где находятся наши бригады.

В зоне АТО есть 10 таких больниц, где работают врачебно-сестринские бригады. Два хирурга, анестезиолог, нейрохирурги, сосудистые хирурги — там оказывается первая неотложная помощь, первая врачебная помощь, стабилизация, остановка кровотечения, ликвидация угрожающих жизни состояний. Затем идет отправка в госпитали второго уровня. Обычно, это мобильные госпитали, если они не сразу принимают раненого, и тыловые госпитальные базы. Если ранен тяжело, его сразу отправляют в военно-медицинские клинические центры, где оказывается окончательная помощь.

Если ранения несложные, они идут в госпитали второго уровня, где такие раненные находятся до недели, затем их переводят в специализированные центры или тыловые госпитали в глубине страны. В принципе, ближайшая госпитальная база по первому уровню у нас максимум в 80 км от линии боевых действий. И проблемы с госпитализацией происходят преимущественно на первом этапе, когда раненого нельзя вывезти из «красной зоны» из-за обстрелов, сложных условий.

Дальше проблем нет. Ежедневно происходят рейсы наших санитарных самолетов, раненых перевозят автомобильным транспортом, легко раненные едут на тыловые базы железнодорожным транспортом. Действительно, когда была большая интенсивность обстрелов, наплыв был очень большой, но сейчас почти все проблемы решили.

— Сейчас в медицинских кругах говорят о восстановлении сети военных госпиталей, осуществлялись ли подсчеты, сколько таких заведений нужно?

— Речь о развертывании новых госпитальных баз целом не шла. Главные проблемы возникают именно на первой линии. Сам уровень оказания помощи на госпитальных базах достаточно высок и они справляются.

— Раньше солдаты жаловались на бюрократические преграды в получении помощи: требования справок от командиров, что они получили ранения именно во время и в результате боевых действий. Вы сталкивались с такими проблемами?

— Я таких случаев не знаю. Медики работают круглосуточно. Помощь солдат получит независимо от того, что случилось. Есть случаи неосторожного обращения с оружием, дорожно-транспортных происшествий, есть бытовые травмы. Но все равно он сначала получит помощь, а затем идет оформление. Преграды могут быть при оформлении повреждения как ранения во время боевых действий — тогда проводится акт служебной проверки и командир пишет, при каких обстоятельствах это случилось. Но солдаты всегда получают помощь независимо от того, в каком они состоянии и какого характера полученные ими повреждения.

— Сколько процентов составляют эти «бытовые ранения»?

— Около 20% из всех травмированных получили повреждения, не связанные с боевыми действиями.

— Какова ситуация с медицинским и аппаратным обеспечением госпиталей и бойцов?

— На госпитальных базах первого уровня при наплыве раненых, и это логично, возникал дефицит расходного материала, перевязочного. В то же время по медикаментозному обеспечению проблем нет. Есть определенные препараты, которые не закупались Министерством обороны, большинство из них нужны при высококвалифицированной помощи: для энтерального питания, когда вводится зонд, или параэнтерального, внутривенной поддержки. Эти вещи поступают в госпитали с помощью волонтеров. Не могу сказать, что есть дефицит. Сейчас уже не то время.

Даже в днепропетровском госпитале, в котором стены с трещинами и грибком, у каждого аппарата искусственной вентиляции стоят кислородные концентраторы — это уникальное оборудование. С помощью волонтеров все госпитальные базы настолько обеспечены аппаратурой, есть возможность выполнять любые вмешательства. Фактически, мы не теряем бойцов, кроме случаев, когда поражение несовместимы с жизнью.

— Бывший председатель военно-медицинского департамента Минобороны заявлял, что для покрытия дефицита с медобеспечением нужен бюджет в 344 млн. гривен. Какую сумму сейчас выделили в Министерстве на эти расходы?

— По сумме сказать точно не могу, это информация с ограниченным доступом, но скажу, что изначально планировали выделить одну сумму, а потом ее увеличили на 100 млн. гривен, учитывая необходимость закупки индивидуальных аптечек и последующего совершенствования медицинского снабжения.

— Как вы координируете свои действия с волонтерами? Договариваетесь, кто какое лекарство будет поставлять?

— Безусловно, мы очень тесно сотрудничаем. Был создан Медицинский комитет ассоциации волонтеров Украины, на заседаниях которого всегда присутствуют представители Минобороны. Кроме того, вместе с волонтерами мы утвердили стандарт аптечки — какой она должна быть — и это уже утверждено приказом начальник Генерального штаба. Также мы утвердили стандарты подготовки по тактической медицине. Сейчас мобилизованные проходят специальные тренинги: составлен определенный график с участием волонтерских инструкторских групп и на каждом полигоне расписано когда, кто и как проводит эти учения. Думаю, никто не пойдет на фронт без подготовки по тактической медицине.

Заодно волонтеры шьют нам чехлы для аптечек и закупают вещи, которые мы не можем закупить, потому что они не зарегистрированы в Украине. Это, например, средства для химической остановки кровотечения: Celox, Quik Clot.

«Крылья Феникса», Save lives together и другие волонтерские организации обеспечивают пошив футляров для аптечек и комплектацию 10 тыс. аптечек этими средствами.

В тему: Волонтеры в тени: как украинцы обеспечивают армию в обход закона и бюрократии

Сейчас на регистрации находятся несколько образцов украинских препаратов и оборудования, но в этот период необходимые позиции закроют волонтеры. Все остальное мы закупаем сами, многое у нас есть в достаточном колличестве на складах. Стоит задача обеспечить всех мобилизованных. Этот вопрос находится на постоянном ежедневном контроле заместителя министра Юрия Гусева, которому ежедневно докладывают, сколько чего закуплено, сколько укомплектовано аптечек и почему не уложились в график.

— Почему так долго длится процесс решения проблемы с закупкой того же Celox — о нем начали говорить чуть ли не с начала конфликта?

— Во-первых, чтобы зарегистрировать препарат, нужно его создать. Об этих средствах начали говорить где-то в мае. Обычно, на разработку нового препарата уходят годы, несколькими фармацевтическими компаниями разработаны аналоги, но вопросы государственной регистрации — дело Минздрава. Препараты должны пройти определенный период испытаний: на токсикологию, удобство, клиническую эффективность — и только тогда Государственный экспертный центр выдаст свидетельство о регистрации.

— Какие именно компании предоставили свои образцы?

— Это коммерческая тайна, я не могу разглашать такую ​​информацию. Так же с определенными видами оборудования. В Украине до сих пор не производился назофарингеальный воздуховод. Фактически, это резиновая трубка. Импортную нам предлагали закупить еще по старому курсу доллара по 120 грн. за штуку. Мы поехали на завод «Киевгума» и уже через неделю они произвели свой ​​образец. Мы должны утвердить его в четверг на комиссии, в которую вовлекаются главные специалисты: главный хирург, анестезиолог, терапевт, фармацевты. Затем, этот образец подадут на регистрацию. Время регистрации зависит только он Минздрава и комитета по медицинским изделиям, но это нужная вещь, и ее стоимость будет около 30 гривен — то есть, в четыре раза дешевле.

— Насколько отечественное фармпроизводство было готово к ситуации, когда потребность в тех или иных лекарствах достаточно острая?

— Мы можем закупать все, что есть в Украине, но есть ряд проблем. Сейчас, например, зарегистрирована аптечка только одной фирмы — «АВ-Фарма». Ее стоимость около 900 грн. Самый дешевый импортный образец — 100 долларов, и он не зарегистрирован. Если мы будем закупать содержание аптечки, как запланировали, по компонентам, проводя отдельно торги на пошив чехлов, отдельно по препаратам, мы выйдем на сумму меньшую, чем 900 грн. Это гораздо выгоднее и мы сможем выбирать лучшее изделие.

— Волонтеры лоббировали принятие аптечки натовского образца, содержащей более 10 предметов. Вы утвердили этот вариант или компромиссный?

— Прежде всего, следует уточнить, что каждая страна НАТО самостоятельно устанавливает образцы для аптечек. У итальянцев, например, нет иглы и наклейки от пневмоторакса, немецкая аптечка так же отличается от американской. Однако, есть стандарт оказания помощи, когда нужно остановить кровотечение, восстановить проходимость дыхательных путей, обезболить.

Мы пошли по пути максимального наполнения. Учитывая, что наши условия значительно отличаются от условий НАТО. Если взять к примеру израильскую армию, за одним раненым выдвигается три танка: один, который подъедет и заберет человека, и еще два, которые создадут прикрытие.

Я проходил все этапы медицинского обучения в НАТО, и когда нам американец рассказывал, как надо вызывать вертолет для эвакуации и определить, где зоны, чтобы прилетели три вертолета — два будут подавлять огнем возможные угрозы, — становится смешно. У нас эвакуация, к сожалению, может длиться от нескольких часов до нескольких суток. Поэтому нам необходимы антибиотики, обезболивающие.

В общем, надо учитывать, что ни одна страна НАТО не воевала в последнее время с использованием такого оружия, которое применяется против нас. В Афганистане талибы не поливали Украину «Градом» натовцев и не применяли огнеметы — максимум мины и стрелковое оружие. У нас уже намного больше опыта, хотя он и печальный. Мы не можем слепо копировать то, что нам предлагают.

В тему: Вторжение СССР в Афганистан: последствия и урок для Украины

— Что конкретно входит сейчас в этой аптечки?

— В первую очередь, это то, чего нет в натовских аптечках: обезболивающие препараты. На сегодня это «Налбуфин», потому что наркотических анальгетиков у нас нет. В минувшую пятницу была конференция анестезиологов и мы определили, что в наборе должен быть наркотический анальгетик — это единственно правильное решение.

Туда входят антибиотики из расчета, что от суток до трех суток раненый должен обойтись этими таблетками, чтобы начать противовоспалительное лечение. У нас нет израильских бандажей, но есть индивидуальные перевязочные пакеты, оболочка которых может использоваться как наклейка для того, чтобы закрыть дыру в груди. В некоторых американских аптечках есть ножницы, чтобы разрезать одежду. Но одежду бойцов не разрежешь ножницами, поэтому мы вкладываем садовый нож, которым можно зацепить, рвануть и разодрать что угодно. Такие различия вызваны реальными потребностями.

— Вы уже упомянули о проблемах эвакуации, волонтеры недавно передали в АТО натовские «скорые». Такие машины есть в распоряжении Минобороны?

Фото: mil.gov.ua

— Да, это машина сделана на базе Mercedes, полноприводная большая машина, которая может ездить по бездорожью, но по моему опыту можно сделать вывод, что большая техника и вездеходы не нужны. Чтобы забрать человека из зоны обстрела, нужна небольшая бронированная техника, а эти машины не являются бронированными. Иногда проще вывезти человека на броне БТР, довезти до зоны, где ее подхватит обычная скорая и на скорости более 100 км/ч будет везти этого раненого. Другое дело, что при определенных погодных условиях, когда метель и гололедица, нужны такие машины, берущие по четыре человека. Сейчас их передали на баланс Минобророны.

У нас сейчас используются легкобронированные тягачи МТ-ЛБ. Они старенькие, но быстрые, низкие, на гусеницах и лучше подходят для «красной зоны». Раньше их было 11, и часть из них уничтожена. Сейчас поднимают из резерва «законсервированы» МТ-ЛБ-шки, также есть государственный оборонный заказ на санитарные БТР-3 и БТР-4.

Неплохие машины, но единственное — они большие. В пределах досягаемости крупная техника всегда привлекает внимание и у противника появляется желание выстрелить по ней. Мой опыт выхода из Иловайска показывает, что в первую очередь разбили большие машины, а я на своей маленькой выскочил.

— Как сейчас, в условиях войны происходит закупка лекарств, какие компании выигрывают тендеры?

— В этом году мы хотим ввести систему электронных торгов: все будет открыто и любые компании смогут стать их участниками. Бюджет позволяет нам делать закупки, но именно Минобороны будет закупать только 25% необходимого объема, 75% мы передаем на децентрализованную закупку, на военно-медицинские клинические центры. Именно они непосредственно работают с ранеными, знают, сколько чего им нужно, имеют контакт с различными госпиталями, а мы не являемся лечебным учреждением.

Под особым контролем будет происходить и формирование закупочных лотов: в идеале, один препарат — это один лот. Тогда нет соблазна написать технические условия по закупке под конкретную фирму, которая производит один эксклюзивный препарат, который, может, и не нужен.

Ранее действовала такая схема, когда вроде бы все законно: формируется лот, в который входят лекарства и один препарат, который производит только одна конкретная фирма. Другие не могут выиграть, потому что просто не производят этот препарат. Эта коррупционная составляющая должна быть устранена, а участники должны стать равноправными. Если же такой препарат действительно необходим, можно просто объявить отдельный лот, чтобы выиграла эта фирма. Это просто, и я предвижу определенное сопротивление, но мы будем добиваться, чтобы все было максимально прозрачно.

Называть компании — это реклама или антиреклама. В этом году мы еще не проводили закупки, а называть тех, кто был раньше — это меня не интересует, я не хочу обвинять кого-то.

— С какими ранениями солдаты чаще всего обращаются за помощью?

— 50-60% — это ранения конечностей: минно-взрывная или осколочная травма. Осколки разлетаются во все стороны, и если грудь и живот у бойцов защищены бронежилетом, то наиболее уязвимыми являются конечности. На втором месте — повреждения головы и шеи, так как они менее всего защищены. Конечно, есть каска, которая защищает от осколков, но динамический удар такой силы, что происходит сотрясение мозга, закрытая черепно-мозговая травма. Таких случаев до 30%. Наконец, на живот, грудь, таз в совокупности приходится около 10%.

— Как сейчас решается вопрос с протезированием?

— Сегодня у нас около 80 человек, которые нуждаются в протезировании. 19 человек уже запротезированы — некоторые из них за рубежом. Почти в каждой области есть протезные заводы. Как только человек попадает в госпиталь, с ним начинают работать люди с этих заводов, смотрят, как сформировать культю и тому подобное. Большинство из этих заводов имеют свои центры по подготовке к протезированию и реабилитации. 18 наших заводов работают на импортном оборудовании, используют новейшие системы.

Главное в протезе — система механического сустава: он должен сгибаться, фиксироваться, держать, разгибаться. На сегодня у нас используются импортные комплектующие, преимущественно немецкие. И изготавливаются протезы от обычных механических до так называемых интеллектуальных с системой See-leg, когда протез подстраивается под здоровую ногу. Но такие протезы необходимы далеко не всем.

В общем, система протезирования должна быть построена таким образом, чтобы человек получал то, что ему необходимо для нормального функционирования. Когда можно нормально себя чувствовать, обслуживаться на обычном протезе, не нужны компьютерные протезы для танцоров — а такие есть.

По программе НАТО мы ездили в Эстонию, смотрели, как у них налажена реабилитация. У них солдат имеет право на бесплатный повседневный протез, протез для спорта и, при необходимости, для профессиональной деятельности. Нашим законодательством предусмотрено предоставление бесплатного протеза на 4 года с последующим его обслуживанием. Не факт, что за рубежом такой протез сделают лучше, тем более, он требует обслуживания, и каждый раз надо будет отправлять человека за границу.

В Украине протезирования, связанные с военными действиями — это 5-7% от общего количества операций. Люди теряют конечности по другим причинам: на первом месте сосудистая патология, атеросклероз сосудов, диабетическая ангиопатия. У нас есть замечательные частные заводы, которые делают что угодно.

Постановление Кабмина о протезировании за рубежом за счет государства, это для тех случаев, когда нужно делать сложные протезирования. Например, один парень потерял часть тазовой кости — недавно он вернулся из Англии, где его отпротезировали. Он будет и в дальнейшем служить, хочет остаться в Вооруженных силах. Кстати, министр обороны принял решение, что любой после ранения будет обеспечен местом, если захочет быть военным: человек должен понимать, что он нужен государству. Учреждений, куда их можно устроить, много: военкоматы, учебные заведения, штабы.

— Украинские медики очень настаивают на том, чтобы развивали эту отрасль именно в Украине, но на это нужны время и деньги.

— Ничего не нужно. У нас давно работают с самыми сложными технологиями.

Однако строить новое направление на очень сложных случаях мы не можем, потому что у нас их не так много. Я знаю, что при поддержке США планируется дооснастить и дать возможность работать по новым технологиям киевскому протезному заводу на Подоле. Там есть площади, возможность сделать реабилитационный центр, оснастить современным оборудованием.

В общем, из-за рубежа поступает множество различных предложений, я постоянно встречаюсь с представителями, но надо понимать, что такая благотворительность у них также является частью коммерции. Если они помогают, они закладывают туда то, что эта техника будет обслуживаться у них, и они будут получать с этого деньги. Просто так никто ничего не дает.

— Если, по вашим словам, особые проблемы с медобеспечением нет, то как насчет кадров?

— С кадрами проблемы есть. Нам не хватает как минимум 60 врачей для зоны АТО. Возникает вопрос, где их брать. Система подготовки врачей для ВСУ до этого момента состояла из военно-медицинского факультета в университетах и военно-медицинской академии, принимавшей уже подготовленных выпускников и проводившей интернатуру. В настоящее время большинство врачей не проходили военную кафедру и не имеют военную учетную медицинскую специализацию.

Это остается большой проблемой. Кажется, с 2008 года прекратили существование военные кафедры, и если раньше все врачи становились лейтенантами запаса, а медсестры получали военный билет рядового запаса, все это было разрушено. Мы имеем случаи, когда призывают врача, хирурга высшей категории, а у него военная учетная специальность еще со срочной службы из СССР, он сапер или танкист, и мы не можем назначить его на медицинскую должность.

Сейчас будем искать, как выйти из этой ситуации. В мирное время его отправили бы на три месяца на обучение в военно-медицинскую академию, присвоили бы первичное офицерское звание. Сейчас мешает много правовых моментов и нехватка времени. На сегодня мобилизованы более 250 врачей, они находятся в учебном центре, они будут начмедами подразделений. Среди них много тех, кто в качестве волонтера уже побывал в зоне АТО и имеет настоящий боевой опыт, больше чем у преподавателей, которые его учат.

— Каких именно специалистов не хватает на фронте?

— Существует три специальности, которые нужны на фронте: хирурги, анестезиологи и врачи общей практики, потому что кроме боевых травм существуют другие болезни. Сейчас многие респираторных заболеваний, переохлаждений, дерматологических повреждений и тому подобное. Всех их надо лечить.

До сих пор не решена проблема привлечения гражданских врачей к работе в зоне АТО. Есть приказ Минздрава, который предусматривает отправку, но их можно направить только в гражданскую больницу, по запросу «облздравов» из Минздрава и Антитеррористического центра. Тогда за ними сохранится работа. Привлечение их в боевые подразделения не предусмотрено вообще — надо только увольняться с работы и оформлять краткосрочный контракт. В МВД и Нацгвардии вообще не существует механизма, как их привлечь. Я, например, профессор, доктор медицинских наук, ездил в АТО во время отпуска. Тогда в батальонах вообще не было медицинских должностей.

— Сейчас есть разница между статусом военного врача и врача-волонтера?

— На фронте все уравнивается, все делают свое дело, независимо от формы устройства.

— Но есть определенный социальный пакет.

— Никто не задумывается об этом. Вопрос льгот и всего прочего возникает потом, но те, кто туда идут добровольцами, идут не за статусами, льготами или званиями. Мой товарищ Даниил Шаповалов, который был добровольцем со мной в батальоне «Миротворец» и уехал с фронта за несколько дней до Иловайска, очень переживал, что не попал в боевые действия. Через МЧС он нашел путь, как уйти добровольцем. Сейчас сидит в Попасной, оперирует людей под обстрелами и не хочет ехать, пока там будут гражданские. Он единственный хирург в радиусе почти ста километров, а с ним работает такой же сумасшедший анестезиолог. Они просто не могут иначе.

— Как часто таким врачам приходится обслуживать гражданское население?

— Все время. Большинство местных гражданских врачей убежали оттуда. В зависимости от района (в Попасной, например) иногда приходится больше обслуживать гражданское население, чем воинов АТО... Военные уже научились прятаться, слушать воздух, чтобы избежать удара.

— Сейчас также немалое внимание уделяется вопросу психологической помощи и нехватки квалифицированных кадров, способных ее предоставлять. Вы контролируете этот вопрос?

— Формально, кадры есть. Количество выпускников-психологов просто огромна. В большинстве случаев, факультеты психологии были при любых учебных заведениях: в детском саду цепляют вывеску «университет» и готовят психологов и социальных работников. Реально, раньше у нас не было такого количества стрессовых ситуаций. Только после Майдана мы стали заниматься социальной психологией посттравматического стрессового расстройства.

Желающих помочь очень много, есть различные профессиональные ассоциации, которым мы доверяем. Были, конечно, случаи, когда приходили «психологи», которые говорили бойцу: «Держись, прояви волю ...». А что такое свобода? Воля — это насилие над собой, своими комплексами и страхами. Человеку и так плохо, а он не справляется с еще одной задачей, тогда у него и развивается вторичная цепь кризиса: он думает, что неполноценный, потому что не может собраться и проявить волю. Это лишь усиливает дезадаптацию. Все должно быть очень осторожно и индивидуально.

Очень хорошо, что сейчас начинают работать над этой проблемой. Например, Ольга Богомолец организовала недельный семинар, где готовили инструкторов для психологов.

У меня была ситуация, когда после Иловайска я месяц не мог спать. Я только ложусь, и у меня перед глазами подсолнухи, поля, надо куда-то бежать. Дошло до того, что я боялся ложиться спать, максимально оттягивал этот момент. Пошел к психологу и она посоветовала мне больше об этом рассказывать, выговориться.

Я заметил, что мне становилось все хуже: это тупик, потому что ты все время к этому возвращаешься, переживаешь заново. И тогда одну хорошую вещь мне подсказал товарищ, который прошел Афган и переживал это почти 20 лет назад. Он сказал, что нужно снять корону (а может каску) и понять, что ты обычный человек. Не надо акцентировать на том, что ты герой или жертва, надо на все плюнуть и жить. Ведь когда ты востребован, занимаешься чем-то полезным и чего-то достигаешь в семье или профессии — это лучшая терапия.

— Можно сегодня подсчитать, сколько солдат обслуживает один психолог?

— Психологи не относятся к медицинской службе — это социально-психологическая служба Минобороны. Что касается медицинских психологов, к сожалению, всего одна ставка медицинского психолога и психиатра на госпиталь. Мы подали такой приказ, но он проходит согласование. Но это катастрофически мало, если госпиталь на 500 и более коек, один психолог не успеет со всеми поговорить. Их должно быть как минимум 10.

— Сколько солдат с начала конфликта получили медицинскую помощь?

— Раненых около 10 тысяч, почти 1,5 тыс погибли.

— И сколько из них требовали именно психологической помощи?

— Психологическую помощь в виде консультаций психиатров и медицинских психологов получили около 9 тыс. бойцов. Это не означает, что они лечились. Они обращались за помощью. Но такие консультации должны пройти все. В отдельных подразделениях это делают штатные психологи. Но не стоит недооценивать роль церкви. Нет разницы, какой конфессии, если есть священник, который может правильно оценить происходящее. Нам очень нужен институт капелланов, причем, желательно, экуменистический — это было бы очень хорошо.

— Осенью был уволен главный врач Минобороны Виталий Андронатий, но уже через несколько месяцев он вернулся на службу ...

— У вас неверная информация. Его просто заменили. Он никуда не вернулся и сейчас назначен новый глава департамента — Андрей Верба.

— Но проводилось служебное расследование из-за неудовлетворительной работы по медобеспечению. Кто-то был привлечен к ответственности?

— Вы требуете разгласить тайну служебного расследования. Если человек уволен и назначен новый директор, какие-то выводы сделаны, наверное.

— Не так давно было расследование о передаче Минобороны одного комплекта помощи от стран-партнеров, а в зону АТО поставили совсем другие лекарства. Ведется ли расследование?

— Здесь проблема в манипулировании данными. Как происходит направление помощи — она вся документируется. Есть волонтеры, которые напрямую посылают помощь: например, когда мне друзья из Америки передают какие-то лекарства, или носки, или еще что-то раз в неделю, я отдаю это волонтерам с запиской, кому это нужно отдать. Когда же это поступает по официальным каналам, все становится на учет. Последний случай, по которому подняли огромный шум, касался лекарств от гриппа: их передали, а они не дошли до фронта.

Делаем служебное расследование, я еду в Днепропетровск, поднимаю сведения. Оказалось, что срок годности поставленных лекарств — 2018 год, а на наших складах аналогичные лекарства с истекшим сроком годности, который исчерпывается в этом году. Так какие лекарства надо выдать? Это такие же препараты, а те направили в резерв. Так же было по оборудованию. Нам передали носилки, но в проекте у нас два вертолета, которые нужно укомплектовать. Если мы сейчас отдадим эти носилки «скорой помощи», через два месяца нам нечего будет ставить в вертолеты. Поверьте, вредителей, которые хотели что-то плохое сделать, нет.

— Какие страны сейчас оказывают наибольшую помощь?

— Канада, Соединенные Штаты Америки, страны Балтии и Польша. Очень много помощи от Литвы. Две недели назад от них прилетел самолет, забрал наших раненых из Днепропетровска и передал полезное оборудования для мобильного госпиталя.

—

Анна Черевко, опубликовано в издание  «Главком»

Перевод: Аргумент

В тему:

• Груз 200: не идентифицирован
• Проблема № 1 на фронте — аптечки для солдат, первая помощь на передовой и недостаток скорых
• Волонтеры в тени: как украинцы обеспечивают армию в обход закона и бюрократии
• Национальная безопасность Украины: проблемы, которые нужно решать немедленно
• Что делать с безразличием тыловых миллионов?
• Армия и оборона — без них страна обречена