«Нацмены» на службе СССР: национальные проблемы в Красной армии

Версия для печати

Никакого «морально-политического единства советского народа» накануне Второй мировой войны не было.  Русификация национальных контингентов в Красной армии не стала панацеей от всех ее национальных болезней. 

Этот материал является частью раздела III «За кулисами „освободительных походов“: боеспособность и состояние РККА» книги «Неприборкане разноголосся: Друга світова війна і суспільно-політичні настрої в Україні, 1939 — червень 1941 рр.» — Киев — Днепропетровск: Издательство «Лира», 2012. — C.187 — 208.

В книге представлено авторское осмысление контекстов того разногласия украинского общества, которое коммунистическая власть в течение межвоенного периода пыталась обуздать. Широко распропагандированный политико-идеологический тезис о «морально-политическом единстве советского народа накануне Великой Отечественной войны» не соответствовал действительности. Украинское общество вошло во Вторую мировую войну в значительной степени расколотым. Коммунистической власти так и не удалось сформировать в УССР гомогенное общество с единой советской идентичностью.

Преимущественно крестьянская по своему социальному составу Украина, пережив Голодомор, оставалась потенциально «слабым звеном» сталинской империи. Ex post facto, именно нелояльностью значительной части населения к сталинской власти была обусловлена ​​и военно-политическая катастрофа СССР 1941 года. Как отмечает автор в предисловии, вниманию читателя предлагается анализ общественно-политических настроений населения в начале Второй мировой войны, включая период, который в советской историографии традиционно считался «несущественным», «промежуточным», неким преддверием Великой Отечественной войны.

«Армия дружбы народов»: национальные проблемы в РККА

Один из основателей Красной армии Троцкий в свое время справедливо заметил, что войско представляет собой материальное, резко законченное и неоспоримое отражение государственности [1].

Будучи точной копией общества, армия «болеет» теми же язвами, причем обычно с более высокой температурой [2]. Такой «хронической болезнью» в СССР, которая и довела его до гибели, был национальный вопрос.

Русские составляли чуть более половины от всего населения Российской империи, однако во времена гражданской войны в Красной армии, которая принесла большевикам победу, их насчитывалось более 80%. В период строительства «страны стран» — СССР — перед военно-политическим руководством встал вопрос об осуществлении национальной реформы в РККА. Здесь существовала определенная дилемма.

С одной стороны, был опыт либеральной Австро-Венгерской империи, где национальные проблемы решались путем максимального удовлетворения культурных и языковых потребностей ее многочисленных народов, в том числе и созданием в армии национальных формирований. С другой — опыт самодержавной России, в которой приоритет отдавался политике русификации. Тогда, в 1920-х гг, был избран первый вариант. Этому способствовала и территориальная система комплектования войск, которая формировались за счет местного населения — где живешь, там и служишь. Но после осуществления сталинской «революции сверху» эта политика изменилась. Лояльность начали увязывать с этничностью, а в идеологии и пропаганде доминировала великорусская составляющая. Поэтому унификация путем русификации рассматривалась как более эффективная мера укрепления самой армии и страны.

В конце 1930-х гг закончился период национальных реформ в РККА. Его логическим завершением стало постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 7 марта 1938 года " Онациональных частях и формировании рабоче-крестьянской Красной армии«, на основании которого все национальные части, соединения, училища и школы должны были быть переформированы в общесоюзные с экстерриториальным комплектованием и соответствующим изменением их дислокации, а граждане национальных республик должны были призываться в армию на равных с остальными гражданами СССР условиях. В 1939 г. был принят закон о всеобщей воинской повинности. Отныне армия строилась на смешанном в национальном плане принципе комплектования личного состава, в связи с чем в войсках постепенно исчезли национальные языки и воцарился единый командный язык — русский. За 1930-х годах было фактически ликвидированы все военные газеты и журналы, которые в эпоху коренизации издавались на национальных языках [3].

«Да здравствует сталинская конституция!» (советский плакат 1937г.)

Этот процесс несколько затормозился в конце 1930-х гг., чему способствовало как присоединение к СССР ряда многонациональных западных территорий, население которых было не очень лояльным (мягко сказано — А.) к Кремлю, так и массовая мобилизация в РККА контингента из национальных республик. «Армия дружбы народов и пролетарского интернационализма», как ее называла вслед за Сталиным советская пропаганда, очевидно столкнулась с национальным вопросом.

Отдельно следует выделить проблему воинов нерусской национальности. Хотя как таковой «нерусской национальности» не существовало, сам этот оборот свидетельствовал о том, что вопрос заключался в «нерусскости», т.е. незнании языка, культуры, традиций русского народа представителями национальных меньшинств. К т.н. «нацменам» относили прежде всего выходцев из Средней Азии и Закавказья, которые из-за своих языковых и культурных отличий очень сложно входили в русскоязычную армейскую общественность. От решения этой проблемы зависели не только вопросы подготовки, управления и обучения национального пополнения, но и степень его политической лояльности и в итоге целостность СССР.

Массово национальный контингент пошел в Красную армию во время призыва 1938 года. Отметим, что тогда существовали и определенные национальные ограничения, в частности для финнов, поляков, болгар, греков, эстонцев, турок, карелов, немцев. Только тех из них, кто долгое время жил в СССР, призывали в спецкоманды. Тогда же в советскую Украину были передислоцированы ряд бывших национальных дивизий из Закавказья и Средней Азии. На март 1940 года из Среднеазиатского, Закавказского, Северокавказского военных округов были призваны 241 127 человек. Из них почти половина — 120 тыс. — оказались в воинских частях трех военных округов УССР (КОВО, ХВО, ОдВО) [4].

Это существенно повлияло на структуру национального состава войск. Например, в 130-й стрелковой дивизии украинцы, русские и белорусы составляли 49%, остальные — узбеки (17%), азербайджанцы (7%), грузины (6%), армяне (1,6%), казахи (1%) и другие национальности [5].

Были даже такие части, в которых нацмены преобладали. Возникало множество проблем, ведь в одной казарме оказывались представители разных культур, которые нередко имели сложную историю общения. Слабое знание большинством выходцев из республик СССР русского языка, различия в менталитете, наличие национальных предубеждений и обид — все это создавало почву для конфликтов, воздействуя на моральное состояние и процесс боевой подготовки частей.

В 1938-1941 гг политорганы и НКВД постоянно фиксировали проблемы в воинских частях, возникающие на национальной почве: проявления вражды, обиды и издевательства над нацменами, их языком, одеждой, особенностями культуры, что проявлялось как со стороны командиров, так и рядовых бойцов — славян [6].

Отмечались случаи отказа служить в одном подразделении с представителями определенной национальности, жить в одной казарме и т.п.. Например, каптенармус — грузин отказывался менять белье красноармейцам — армянам, мол, «армянским мордам ничего не поменяю, им что грязное, что чистое — все равно» [7].

В апреле 1939 г. случаи национальной вражды между киргизами, узбеками и украинцами фиксировались в частях ЛВО [8].

На национальной почве нередко возникали массовые драки. Так, в январе 1940 г. в 77-м стрелковом полку 80-й стрелковой дивизии КОВО произошел инцидент между русскими и азербайджанцами — все началось с бросания друг в друга хлебом и возгласов: «Бей русских», «Бей азербайджанцев» [9].

В феврале того же года только в 192-й горнострелковой дивизии было четыре случая драк между красноармейцами разных национальностей, в том числе грузинами и азербайджанцами [10].

Десятки тысяч людей — выходцев из национальных республик, оказались далеко от своей Родины, в необычной культурной среде, и потому нередко находились в подавленном морально-психологическом состоянии. Например, на узбеков и представителей других мусульманских народов крайне негативно влияло то, что их кормили пищей, которую они не употребляли в соответствии со своими религиозными и национальными традициями — селедкой, соленой рыбой, свининой. На национальных бойцах сказывались изменение климата и холод в казарме. Так, узбеки, как свидетельствуют политдонесення, массово болели воспалением легких, даже были летальные случаи [11].

Кроме бытовых условий сказывалась национально-культурная изоляция, ведь в частях по месту прохождения службы не было ни республиканской прессы, ни литературы на родном языке — только на русском. Курсант Геловани из 24-го кавалерийского полка в 1938 году высказывал недовольство по поводу передислокации его национальной части из родной Грузии: «Нас раньше учили русские и национальный наш язык — „собачий язык“ [также должны были учить — В.Г.], а теперь нас отправляют в Россию и нас заставляют забыть родной язык и изучать русский» [12].

Кроме всего прочего, языковой вопрос создавал постоянные практические неудобства, ведь бойцы и командиры просто не понимали друг друга. Когда это было возможно, в частях пользовались услугами переводчиков (причем из числа самых призывников), но в таком случае существовали опасения того, адекватно ли они переводят бойцам?

Кое-кто из командно-начальствующего состава был убежден, что нацмены только делают вид, что не понимают русского языка («филонят»). Они начинали их запугивать, оскорблять и угрожать. Так, в одной из частей Одесского военного округа командиры роты (Прилуцкий) и отделения (Сакулин) называли нацбойцов «симулянтами», а взводный Казаченко угрожал туркмену Абашеву наказаниями за то, что тот не мог ответить на русском языке на его вопросы. За незнание русского младший командир Хохлов запугивал национальных бойцов нарядами — мол, тогда у меня научитесь говорить! [13].

Озлобление за свои неспособность и неумение работать с национальными военными командиры нередко вымещали на них же, прибегая к грубым, иногда абсурдным мероприятиям. Так, младший командир подразделения 41-го артиллерийского полка 41-й стрелковой дивизии Амбилов запретил бойцам — узбекам петь национальные песни [14].

А в 8-м стрелковом полку начальник полковой школы старший лейтенант Рыжий и политрук Солохин на совещании младших командиров договорились запретить нацбойцам собираться вместе [15].

Досадный случай произошел 23 февраля 1940 года в 353-м горнострелковом полку 47-й горнострелковой дивизии, где в честь Дня Красной армии было решено устроить праздничный обед со свининой. 20 воинов-чеченцев отказались от принятия пищи. Командование решило проявить «принципиальность»: «Мы не пойдем у них на поводу и заставим их есть свинину». После повторного отказа красноармейцев начальство не нашло ничего лучшего, как привлечь чеченцев к уголовной ответственности [16].

Некоторые командиры считали «воинов нерусской национальности» едва ли не главной причиной падения дисциплины и уровня боевой подготовки в частях. «Уберите от нас узбеков и таджиков, тогда дела пойдут лучше», — говорил временно исполняющий обязанности начальника штаба 161-го стрелкового полка 95-й стрелковой дивизии капитан Мизеев. А батальонный комиссар Лифшиц заявил, что «большинство проступков в части приходится на приписников, котовцев (бессарабцев — В.Г.) и узбеков». Проведенная проверка не подтвердила эти утверждения, а командиру полка даже указали на «проявления великодержавного шовинизма» [17].

Собственно, именно великодержавно-шовинистические настроения играли заметную роль в обострении межнациональных отношений. Русскоязычных, например, раздражала незнакомая речь и обычаи нацменов, которых они считали «отсталыми дикарями». Командир взвода одной из частей ХВО Соболевский говорил красноармейцам — узбекам: «Замолчите, не рычите, как те собаки, мне противно слышать ваш ишачий говор. Что вы ходите на картину (кинофильм — А.)? Вы же в ней ничего не понимаете» [18].

Подобные настроения были достаточно распространенными. Из Московского военного округа сообщали о фактах нездоровых отношений, пренебрежительном и хулиганском отношении к национальным воинам. Так, русский Милованов налил казаху половину тарелки борща. Когда тот выразил недовольство, красноармеец ответил: «Ты казах, значит пол-человека. Ну, я тебе и налил сколько положено» [19].

«Зачем вам умываться, — смеялись над среднеазиатами бойцы-славяне одной из частей того же округа, — все равно не помоетесь, чернокожими останетесь» [20].

Азиатов и кавказцев славяне обидно называли «баранами», «ишаками» и другими прозвищами. Военнослужащий Рудь заявил татарину: «Я знаю, что все татары собаки. И ты тоже собака» [21].

Подобные факты будут фиксироваться и в дальнейшем. Например, 3 апреля 1939 года лейтенант Пархомов из воинской части № 5604 во время дежурства на кухне подошел к столу казахов: «Что вы как свиньи сорите на стол?», на что боец Шадиков запальчиво ответил: «Если мы свиньи, то зачем вы нас держите в РККА?» [22 ].

Распространенные настроения в отношение нацменов высказывал красноармеец той же части Киселев, который говорил: «Казахи — это лентяи, они всегда стараются избежать работы и нарядов, симулируют на занятиях, прикрываясь тем, что они не понимают русского языка» [23].

Следует отметить, что русский язык, наряду с преданностью коммунистической идеологии, составлял важнейшую составляющую советской идентичности. Зато сохранение родной культуры рассматривалось обычно в армии как «подозрительный национализм». Поэтому на бытовом уровне русскоязычные бойцы относились к нацменам, с одной стороны, как к представителям низшей культуры, а с другой — воспринимали их как «чужих» и потенциально нелояльных. Так, в части 1-го корпуса ПВО МВО красноармеец Иванов заявил: «Армяне — народ некультурный. Их пригнали к нам из-за того, что они ненадежны. Все они жили вблизи границы, и в случае войны защищать страну не будут» [24].

Несмотря на общие фразы официальной пропаганды о «дружбе народов» от товарищей по оружию нацмены получали немало оскорблений и издевательств. Наиболее распространенными среди русскоязычных красноармейцев были насмешки над религиозным запретом мусульманам есть свинину. Среди типичных «шуток» практиковалось намазывания салом тарелок представителей мусульманских народов, забрасывание им за шиворот кусков сала, вербальные пикировки и т.п.. Так, в солдатской столовой красноармеец Бесфамильний сказал «нацменам», что сегодня борщ сварен со свининой, после чего те отказались его есть [25].

На этом фоне создавался миф о «неспособности нацменов к военной службе». Поэтому им предоставляли наиболее грязные хозяйственные работы — чистку конюшен, труд в котельной, уборку территорий, грузовые работы и т.п.. Шовинистические настроения иногда заходили так далеко, что в высказываниях военнослужащих, кроме неприкрытой этнофобии и враждебности, звучали и прямые угрозы. Так, курсант полковой школы Кравцов (ХВО) в декабре 1938 г. говорил: «Я их ненавижу. Узбеки — это животные, они мое нутро переворачивают, когда галдят по-своему. Я бы их порезал темной ночью» [26].

7 ноября 1939 года боец 3-й авиаэскадрильи Поповкин, который жестоко избил своего однополчанина Караева, так объяснил этот поступок: «Я бы всех нацменов перебил» [27].

Бывало, что национальные бойцы отвечали россиянам «взаимностью». Так, узбек Садыков из 35-го стрелкового корпуса ОдВО 28 июня 1940 года заявил: «Военком учит нас быть послушным стадом. Если бы в моих руках была власть, то русских людей я бы всех перестрелял» [28].

Крайним случаем этих конфликтов можно считать убийство 16 мая 1939 года красноармейцем Тумасьян старшего лейтенанта Охрименко и младшего командира Коника из воинской части № 6226 (КОВО) — за издевательство и насмешки над ним. Это произошло, когда все находились на полигоне при проведении учебных стрельб из пулемета. Тумасьян страдал от желудочного заболевания, чувствовал угнетенность, даже хотел повеситься. Зато командиры обвиняли его в симуляции, пригрозив отдать под суд. Накануне трагического происшествия он говорил: «Я нахожусь в далекой стране среди чужих людей, много украинцев, которые мне чужие люди. Я их не понимаю. А они меня тоже. Я болен, на Украине не хочу служить, буду всех стрелять. Буду стрелять не в мишень „фашист“, а в командиров». На основе материалов дела был сделан вывод, что политико-воспитательная работа среди красноармейцев «нерусской национальности» ведется недостаточно, о чем было сообщено командующему КОВО командарму 1-го ранга С. Тимошенко [29].

Национальные воины постоянно выражали непонимание того, зачем им терпеть «все проблемы» военной службы, если ее можно было проходить у себя на родине? Они сравнивали службу в РККА с тюрьмой и говорили однополчанам — славянам, что «правительство неверно делает, когда посылает нас служить в ваш край, а вас — в наши. Нас должны направить назад для защиты нашей республики. А здешние пусть защищают свою сами» [30].

Единственным легальным способом защитить свои права, что оставался у национальных бойцов, были жалобы властям, и они этим активно пользовались. Так, воины — узбеки в 1939 году писали коллективные письма-заявления, собирая десятки и сотни подписей, к наркому обороны К. Ворошилову. Они сетовали на непривычный климат, обусловленные этим болезни, а также на плохую пищу, незнание окружением их языка и т.п., и просили перевести их служить в Среднюю Азию [31].

Узбекские допризывники (1935 год)

Поскольку эти просьбы не удовлетворялись, они начали просили хотя бы о переводе в части, где служат земляки. Например, в 1940 г. 14 узбеков и таджиков из 361-го стрелкового полка ОдВО просились перевести их в отдельную роту, где были выходцы из Средней Азии. Рассказывали, что в части, где они сейчас служат, никто не знает их языка, их заставляют таскать тяжелые пулеметы и т.д. [32].

8 марта 1940 года коллективное заявление о переводе из Белорусского особого военного округа подали 15 чеченцев из личного состава зенитно-артиллерийского дивизиона 3-й армии, которые также жаловались на то, что им не подходит местный климат («лучше 3 года в тюрьме, чем в Красной армии») [33].

Чеченцы были одним из наиболее сложных для советского военного командования нацменьшинств. В 1939-1940 гг их и ингушей впервые начали призывать в армию в Закавказском военном округе. В документах часто фиксировалось коллективное невыполнение приказов со стороны чеченцев, массовое уклонение от военной службы (в феврале 1940 года сбежали 529 призывников этой национальности) [34].

В тему: Андрей Пионтковский: Россия в составе Чечни

Грузины писали жалобы своему всесильному земляку Лаврентию Берии. Так, красноармеец Александр Пурсманашвили, служивший в Умани, направил телеграмму руководителю НКВД СССР, в которой просил разрешить ему лично объяснить ряд негативных явлений в РККА, таких, как качество пищи, плохое отношение командиров к нацменам т.п., а также высказывал личное прошение о переводе на Кавказ [35].

На имя Л. Берии в марте 1939 г. поступило также заявление от бывшего красноармейца Четидзе из КОВО, в котором говорилось о грубом отношении к воинам «нерусской национальности» — грузин, армян, татар и других, а также о плохом состоянии с питанием и санитарией. В подразделение была направлена комиссия и факты подтвердились. Кроме того, выяснилось, что по прибытии национальных частей из Закавказья в соединение № 4982 ряд грузин — зенитчиков зачислили в стрелковые подразделения, а тех, кто закончил полковые школы, не назначили командирами. Отмечалось также, что в частях не было национальной прессы и литературы [36].

Несмотря на в целом бытовой фон подобных недовольств все жалобы содержали политический момент, ведь они свидетельствовали о существовании в войсках межнациональных проблем. «Я приехал сюда учиться боевой и политической подготовке, — отмечал азербайджанец Гасанов в докладной записке в ЦК ВКП(б), — а не для того, чтобы россияне меня мучили» [37].

Определенный резонанс получила коллективная жалоба азербайджанцев одной из частей БОВО. 22 декабря 1939 года группа из 23 солдат — комсомольцев написала заявление на имя первого секретаря ЦК КП(б) Азербайджана М. Багирова, в котором обвинила руководство своей части в «проявлениях большого национализма». Отмечалось, что командиры 96-го отдельного артдивизиона, в котором они служили, смеялись над их языком, называли их «чужими», а командир отделения Кондратьев сказал одному бойцу — азербайджанцу: «Будь уверен, когда начнется война мы сначала вас расстреляем, а затем начнем воевать».

«Мы, 23 комсомольца — говорилось в заявлении, — у себя на родине не имеем выговоров, и мы ни в чем не отстаем, и в дальнейшем не будем отставать, но такое грубое отношение к нам нашу великую Родину делает узкой и тесной. Если описать это дикое отношение к нам, то получится целая книга. По незнанию русского языка не можем обратиться в вышестоящие органы, а обращаемся к Вам». От имени бойцов заявление подписал Ведиев Рахим оглы 1918 г.р., учитель из Лагинского района АзССР. Жалоба попала в ЦК ВКП(б), который 21 июля 1940 года приказал НКО СССР разобраться с делом [38].

В ходе проведенного военным ведомством расследования «приведенные факты не подтвердились». Самых азербайджанцев обвиняли в самоволках, симуляции, пререканиях с командирами и т.д.. Причину конфликта комиссия НКО видела в ошибках комплектования личного состава, когда в одну батарею попало 17 азербайджанцев из 23 «чем и были созданы условия для уединения и отрыва от общей массы красноармейцев».

Отмечалось, что парторганизация не учла особенностей бойцов «нерусской национальности», а сами они «не умеют отличать требовательности от грубости». Указывалось также на то, что в дивизии прекратили изучать русский язык, и в ней самой плохи дела с дисциплиной. Как следствие — комиссар Балакин был снят с должности «по состоянию здоровья», всех красноармейцев — азербайджанцев распределили равномерно по частям, а организаторов написания заявления — Ведиева (он характеризовался как недисциплинированный, видимо из-за того, что активно отстаивал свои права) и Гаджиева перевели в другую часть. 30 июня 1940 года начальник политуправления БОВО бригадный комиссар Воронин издал директиву всем политотделам об усилении работы с бойцами «нерусской национальности» [39].

Суть ее состояла в том, чтобы равномерно распылять нацменов по отдельным частям и более интенсивно обучать их русскому языку. Нарком обороны С. Тимошенко предложил также дать указание ЦК союзных республик Средней Азии и Закавказья, чтобы они усилили воспитательную работу с призывниками [40].

Известия о тяжелой жизни национальных воинов доходили до их республик. Поэтому очередной призыв в Красную армию обнаружил определенную тенденцию: бойцы «нерусской национальности» стремились любой ценой остаться служить на своей Родине или совсем уклониться от службы [41].

Среди призывников увеличилось дезертирство. В военной документации в течение всего предвоенного периода и в дальнейшем фиксировались «случаи национальной вражды», наиболее грубые из которых называли «случаями издевательства над нацменами». В первой половине 1941 г. органы госбезопасности сообщали о подобных явлениях в КОВО, где фигурировали фамилии военнослужащих Бушенко, Чумака [42], комвзвода Баска [43], а также в ЛВО [44].

Русификация национальных контингентов в Красной армии не стала панацеей от всех ее национальных болезней. Низкий уровень политической и общей культуры самих командиров, неумение работать с представителями нацменьшинств и прежде всего сама смешанная структура формирования частей способствовали обострению антагонизмов: росту антироссийских настроений со стороны националов и шовинистических — со стороны русских и других славян, в том числе и украинцев. Наблюдалось также увеличение антисоветских настроений. Например, 25-26 мая 1940 г. в Закавказском военном округе были расклеены 4 антисоветские листовки с призывом к борьбе против руководителей советской власти [45].

В феврале 1941 г. в Среднеазиатском военном округе задержали узбека, который делал «контрреволюционные надписи» на стенах [46].

Следует отметить, что среди нацменов, прежде всего русскоязычных, выходцев из крупных городов также встречалось немало сторонников большевистского режима. Казах Мухамет Шайахметов вспоминал в своих мемуарах, что в то время, когда в Европе события 1939 рассматривали как начало войны, в Казахстане местное население относилось к этому как к очередному конфликту. Когда в апреле 1941 г. пришел время призыва в армию, этот 19-летний парень даже не думал избегать его. Он отмечал, что поколение, к которому он принадлежал, было поражено сталинской идеологией. Поэтому все пригодные юноши, получив приписные удостоверения, считали службу в армии чрезвычайно привлекательной. По мнению Шайахметова, это было связано с патриотизмом, но не только. Очень высокой была степень социального признания военнослужащих. Как свидетельствует автор, их провожали на службу и встречали как героев. Сами они возвращались возмужалыми, в униформе, а победы 1939-1940 гг повысили статус сталинской власти. Национальные проблемы у М. Шайахметова возникли позже, когда он все-таки попал в ряды Красной армии в начале войны с Германией [47].

***

[1] Троцкий Л. Перспективы и задачи военного строительства. — Москва, 1923. — C. 19.

[2] Trotsky L. The Revolution Betrayed. — New York, 1965. — P. 222.

[3] Об украинизацию в Красной армии см.: Історія українського війська (1917–1995) / Упор. Я. Дашкевич; авт. кол.: В. Гриневич, Л. Гриневич, Б. Якимович та ін. — Л., 1996. — С. 298–318.

[4] РГВА. — Ф. 9. — Оп. 36. — Д. 4190. — Л. 1.

[5] Там же. — Л. 55.

[6] Там же. — Оп. 39. — Д. 75. — Л. 55.

[7] Там же. — Л. 56.

[8] Там же. — Л. 23.

[9] Там же. — Оп. 36. — Д. 4190. — Л. 37.

[10] Там же. — Л. 48.

[11] Там же. — Л. 57.

[12] Там же. — Оп. 29. — Д. 358. — Л. 88.

[13] Там же. — Ф. 39. — Оп. 86. — Л. 125.

[14] ГДА СБУ. — Ф. 1. — Оп. 32. — Спр. 12. — Арк. 93.

[15] Там же. — Арк. 94.

[16] РГВА. — Ф. 9. — Оп. 39. — Д. 89. — Л. 210.

[17] Там же. — Оп. 36. — Д. 4190. — Л. 9.

[18] ГДА СБУ. — Ф. 1. — Оп. 32. — Спр. 12. — Арк. 93.

[19] РГВА. — Ф. 9. — Оп. 39. — Д. 75. — Л. 56.

[20] Там же. — Л. 55.

[21] Там же. — Л. 56.

[22] Там же. — Д. 77. — Л. 221.

[23] Там же. — Л. 220.

[24] Там же. — Д. 75. — Л. 56.

[25] Там же.

[26] ГДА СБУ. — Ф. 1. — Оп. 32. — Спр. 12. — Арк. 94.

[27] РГВА. — Ф. 9. — Оп. 39. — Спр. 87. — Арк. 265.

[28] Там же. — Л. 193.

[29] Там же. — Д. 76. — Л. 473–479.

[30] Там же. — Д. 86. — Л. 126.

[31] Там же. — Оп. 36. — Д. 4190. — Л. 53–54.

[32] Там же. — Л. 1.

[33] Там же. — Оп. 39. — Д. 89. — Л. 1–3.

[34] Там же. — Оп. 29. — Д. 542. — Л. 32–45.

[35] Там же. — Оп. 39. — Д. 86. — Л. 4.

[36] Там же. — Д. 81. — Л. 223–224.

[37] Там же. — Д. 75. — Л. 59.

[38] Там же. — Оп. 29. — Д. 542. — Л. 85, 87, 89–90.

[39] Там же. — Л. 93–94.

[40] Там же. — Л. 87.

[41] Там же. — Оп. 29. — Д. 542. — Л. 86.

[42] Там же. — Оп. 39. — Д. 96. — Л. 138.

[43] Там же. — Л. 249–250.

[44] Там же. — Л. 255.

[45] Там же. — Д. 90. — Л. 265.

[46] Там же. — Д. 96. — Л. 114–115.

[47] Shayakhmetov M. The Silent Steppe. The Memoir of a Kazakh Nomad under Stalin. — New York, 2006. — P. 258.

(Окончание следует).

—

Владислав Гриневич, историк; опубликовано в издании Україна модерна

Перевод: Аргумент

В тему:

• Сталин тратил на репрессии больше, чем на подготовку к войне
• Война, пропаганда и дураки
• Освобожденные на войну
• Выбитый тиранами народ
• «...Украина может остаться без людей...» Мобилизация на войну как месть украинцам
• Кровавая осень 1943 года: послевоенные десятилетия не излечили больное общество