«Дело врачей» по-харьковски

Версия для печати

О том, что на самом деле волновало жителей украинской столицы осенью 1927-го, теперь вряд ли кто вспомнит. А расскажи — не поверят. Очень уж на «мыльную оперу» похоже ...

5 сентября 1927 года, около восьми вечера, в доме № 11 по Скрипницкому переулку (теперь — ул. Воробьева), гражданка Кочетова застрелила гражданку Эстерман из «нагана», украденного у своего мужа.

На время совершения преступления жертва находилась на пятом месяце беременности. А убийца за месяц до рокового выстрела похоронила своего единственного ребенка. Которого жертва лечила. По мнению убийцы, неквалифицированно.

Подбрось такой сюжет мексиканцам или бразильцам — они бы из него слезливый сериал смастерили. И в советских реалиях сразу начало сползать в политику. Гражданку Кочетову, наборщицу типографии «Книгоспілки», обвинили еще и в том, что она «ударила по нитям, которые связывают интеллигенцию с рабочим классом».

Как вспоминал позже бывший харьковский адвокат Семененко, в городе осенью 1927 года царила «напряженная и болезненная атмосфера». Поскольку «медицинская общественность чувствовала себя под угрозой».

Заявление наркома по поводу убийства. Фото: Эдуард Зуб

В тему: История Харьковской Холодногорской тюрьмы

Кажется, так и было. Потому что только испугом можно объяснить те «перлы», что содержались в официальном заявлении наркома здравоохранения Ефимова по поводу убийства врача Эстерман. Чего стоит одно только публичное признание факта нарушений трудового законодательства в своем ведомстве! А в дополнение к нему — откровенное высказывание в духе Ильфа и Петрова: «Дело здоровья трудящихся — есть дело самих трудящихся».

Нарком высказался 8-го, а 9-го сентября харьковчане прочитали интервью с инспектором внебольничной помощи Тер-Микаэляном. Как и Ефимов, он тоже рассказывал о тяжелых условиях труда районных врачей. О постоянных перегрузках, не предусмотренных законом, об угрозах, которые звучат со стороны больных.

Но было и кое-что новое. Тер-Микаелян первым описал завязку трагедии — ход лечения трехлетней Лидии Кочетовой. Оказалось, что будущая жертва на ходу меняла диагноз. И вряд ли это признание способствовало, как того хотел Тер-Микаелян, «прекращению обывательских разговоров о том, что Эстерман „залечила“ больного».

Работа по вызовам в рабочих кварталах, которая и раньше не была медом, после выстрела Кочетовой превратилась в экстремальный вид спорта. Угрозы врачам «повторить подвиг» горемычной матери посыпались, как из рога изобилия.

Власть оказалась в затруднительном положении. С одной стороны, надо было примерно наказать явное варварство, чтобы не случился рецидив. С другой — не разозлить вдобавок к остальным еще и харьковских рабочих, которые уверенно поддерживали ... убийцу.

Неонила Кочетова на скамье подсудимых

Результаты предварительного следствия были обнародованы 23 октября. Материалы, помещенные в газетах, говорили, что с вопросом об обстоятельствах убийства особых трудностей не возникло. Преступление было совершено демонстративно, на квартире жертвы. Есть свидетели, есть признание Кочетовой.

На первый план вышло другое: правильно ли лечили дочь Неонилы Кочетовой — Лидию? Согласно справке о смерти, 28 июля 1927 года ребенок умер от паратифа с осложнениями. Однако судебный врач, проведший вскрытие тела 7 сентября, точную причину смерти установить не смог: «труп находился в сильной стадии разложения». Возможно, это была малярия, может, какое-то другое инфекционное заболевание.

Месяц спустя, 10 октября, «экспертная комиссия» объявила, что «ребенок болел одной из форм тифа». А «покойная Эстерман проводила правильное лечение ... приняла все необходимые меры для спасения ребенка».

Еще интереснее получилось с определением психического состояния Кочетовой. Если верить официальной версии, оно улучшалось с каждой последующей экспертизой. 7 сентября психиатры установили, что убийца «в данный момент страдает функциональным расстройством нервной системы в форме истерии-невростени».

10 сентября уже другая комиссия в составе трех профессоров определила, что у Кочетовой «... нет душевного расстройства, а лишь истерическое состояние (плач) с аффектацией при определенных раздражителях (болезнь дочери)».

8 октября оказалось, что «в данный момент душевного расстройства нет и что его также не было в момент совершения преступления».

... Слушание дела Харьковским окружным судом (председатель — товарищ Ильинский) началось 13 ноября 1927 года . В помещении клуба металлистов, полностью забитом публикой: более тысячи присутствующих.

После оглашения обвинительного заключения и признание Кочетовой своей вины, объявили порядок ведения судебного следствия: сначала о лечении, затем — об убийстве.

Обвинение в процессе: гражданский истец Берман, общественные обвинители Коган, Пыжов, Морейко. Крайний справа — прокурор Берновский

Подсудимая показала,что первые полторы недели врач Эстерман лечила ее ребенка хинином от малярии. Поскольку температура не спадала, мать вызвала для консультации еще одного врача — Ганшеева. Тот сказал, что малярии нет и надо сделать анализ крови.

После анализа Эстерман изменила диагноз: паратиф. Однако послала Кочетову посоветоваться с более авторитетным специалистом — врачом Ямпольским. Тот лишь добавил сомнений: или паратиф, или милиарный туберкулез. А может, сепсис неизвестного происхождения.

Вспомнила Кочетова и еще об одном противоречии. За несколько дней до смерти ребенка дежурный врач поликлиники посоветовал класть больной лед на сердце, а Ямпольский — грелки на живот и конечности.

Все эти нестыковки растлумачивала на второй день процесса экспертная комиссия, возглавляемая профессором Аркавиным. Из профессорских ответов следовало, что простая наборщица никак не могла разобраться в медицинских джунглях! Ибо в начальной стадии болезни отличить малярию от тифа не могли тогда и сами врачи. И определение это мало что давало: специальных методов лечения паратифозных заболеваний еще не существовало. Лечили тем же, что и все острые инфекционные заболевания.

Харьковские газеты внимательно следили за процессом

Второй диагноз, установленный Эстерман — паратиф, комиссия признала правильным. Несмотря на то, что анализ крови Лидии Кочетовой дал отрицательный результат реакции Видаля. Сказали, что так бывает: реакция отрицательная, а тиф, все равно есть. Лед на сердце и грелка на животе оказались только разными путями достижения одной цели. Общий вывод: врач сделала все возможное для спасения ребенка.

«Есть ли основания утверждать, что при использовании другого метода лечения можно было бы избежать смерти?» — спросил прокурор. «Никаких!» — бодро отпасовала комиссия. Хотя в октябре, после окончания предварительного следствия, на этот же вопрос ответить не решилась. Потому что не видела тогда смысла гадать на кофейной гуще.

В тему: Холодногірський розстріл: чому про нього забули?

Защита Кочетовой ехидно напомнила о трех диагнозах врача Ямпольского: какой из них, все же? И предоставил аргументы в пользу туберкулеза. Но комиссия их отвергла. Зато определение «паратиф» сменила на более расплывчатое «одна из форм тифозных заболеваний».

Поскольку куча свидетелей видела, как Кочетова с больным ребенком бродила по рынку, защита поинтересовалась, почему врач не установила постельный режим. И Аркавин ответил, что такие прогулки были бы смертельными лишь на последней стадии болезни, когда уже возникло осложнение на сердце. А так — гуляй! Хоть с малярией, хоть с тифом.

Врач Евгения Эстерман

Третий и четвертый день процесса ушли на выяснение обстоятельств убийства. Собственно, речь шла не столько о самом событии, сколько о мотивах, которые двигали Кочетовой, и о ее состоянии на момент совершения преступления.

В аффект обвинения не верило. Потому что слишком длинным казался период между смертью ребенка и убийством: 28 июля — 5 сентября. Но считать состояние Кочетовой нормальным тоже не приходилось. В течение месяца она ежедневно перестеляла кровать умершей дочери, а из типографии бежала прямо на кладбище, где и просиживала до 11 ночи.

Коллеги по работе защищали Кочетову, как могли: «Решительная, умная, развитая. Здоровый, спокойный человек». А еще «достаточно сознательная, всегда вращалась в рабочей, коммунистической среде». Семьдесят два пролетарских автографа показали положительную характеристику наборщицы!

Один только гражданин Куценко, мудрый дядя подсудимой, упорно шел против течения: да ее отец был венериком и алкоголиком! А бабушка по матери — так вообще с ума сошла! Правда, никаких доказательств этому Куценко не предоставил.

17 ноября, на пятый день судебного следствия, слушали еще одну экспертную комиссию — психиатрическую. Защита поставила ей семь вопросов, обвинение — пять. Интересно, что газеты обнародовали ВСЕ «прокурорские» вопросы и ответы на них. А вот защите не повезло: только один из семи.

Вывод был таким: «Кочетова в момент совершения преступления признаков душевного заболевание не проявляла, отдавала себе отчет в своих поступках, могла руководить ими и осознавала смысл осуществляемого».

Прения сторон начались 18 ноября с двухчасовой речи прокурора Берновского. Не обошлось без «перлов», вроде «Кочетова переживала обычную, хотя и тяжелую трагедию матери».

Речь не только о деликатности. Этот тезис прямо противоречил обнародованным во время процесса цифрам: детская смертность на Украине уменьшилась в два с половиной раза по сравнению с временами царизма. А значит, все равно — обычное дело?

К прокурору подпряглось и трое общественных обвинителей. Особенно свирепствовал профессор Коган, упорно обращая все в политику: «Поступок Кочетовой — клевета на нашу власть, весь наш строй». Хотя власть называла себя «рабоче-крестьянской», а не интеллигентской.

Так или иначе, все четверо требовали осудить поступок Кочетовой «по всей строгости революционных законов».

19 ноября свое мнение по этому поводу высказала защитуа. Защитник Ковский не согласился с заключением экспертизы относительно психического состояния подсудимой. Он требовал учесть результаты первых двух экспертиз, которые нашли отклонения. Настаивал, что Кочетову призвал к преступлению «временный душевный разлад».

Защитник Майоров протестовал против формулировки «убийство из чувства мести». Потому что для мести нужна злоба, а у Кочетовой ее не было — только навязчивые мысли о ребенке.

Опираясь на аргументы коллег и заботясь о «нити», долженствующие соединить врачей и больных, обратилась к судьям с просьбой «открыть Кочетовой путь на производство», а не за решетку, защитник Ковалевская.

Александр Александров — один из защитников Кочетовой

Последним выступил Александр Александров,старейшина харьковского адвокатского цеха. Еще лейтенанта Шмидта при царизме защищал! Речь защитника, по словам газеты «Вечернее радио», «была наполнена художественными образами, сравнениями и т. д.».

Александров тоже был не согласен с выводом психиатрической экспертизы и призвал судей не забывать, что перед ними стоит несчастная мать, потерявшая ребенка.

20 ноября, после четырехчасового совещания суд вынес Неониле Кочетовой приговор: лишение свободы со строгой изоляцией сроком на 5 лет. Без поражения в правах после отбытия наказания.

—

Эдуард Зуб, историк, автор книги «Харьковская ЧеКа. Прощание с мифами»; опубликовано в издании  Mediaport

Адаптация: Аргумент

В тему:

• Харьковский СИЗО № 27: уникальные ФОТО
• Дело «утопленника»: ежовщина без ретуши
• Жидо-мазепинцы как предки жидо-бандеровцев. Сенсации газеты «Двуглавый Орел» (1914 год)
• 18-летний убийца, сбежавший с места ДТП, получил 3 года условно в Харькове
• В Харькове патрульные на авто сбили женщину-пешехода