Владимир Дубровский: Что будет, когда люди поймут, что их в очередной раз «развели»?

Версия для печати

Повышение минимальной зарплаты не уменьшает, а увеличивает бедность. И в этом части наших людей придется, к сожалению, убедиться — особенно тем, кто работает в малом бизнесе в депрессивных регионах. А для Насирова это способ торпедировать реформу налоговой службы и обеспечить своих подчиненных неисчерпаемым корытом на долгие годы.

Интервью с украинским гуру экономического институционализма Владимиром Дубровским, старшим экономистом CASE Украина, членом Несторивськой группы.

Владимир Дубровский, старший экономист CASE Украина, член Несторивськой группы

— Прежде чем спросить об украинских планах повышения минимальной зарплаты до 3200 грн., спрошу об общем ландшафте. На прошлой неделе Тома Пикетти, автор популярного «Капитала в двадцать первом веке», в Le Mond объяснил нам, что победа Трампа — это результат экономического и географического неравенства в США. Странный, конечно, результат — из левых интенций голосовать за ультраправого, но все же: насколько важны вопросы социальной справедливости в нынешнем «постисторическом» мире?

— Я вижу эту дискуссию в контексте вечных вопросов о том, что считать справедливостью, равенством, достоинством и до какого предела должна доходить солидарность. Это — вопросы сугубо идеологические, то есть на них, по определению, не может быть фактологического, эмпирического ответа. Иными словами, здесь не может быть одной правды. Что, однако, не исключает того, что все стороны допускают каких-то типичных — или нет — ошибок в логике или интерпретации фактов. Я не беру сейчас в расчет тех, кто фактами и логикой просто пренебрегает — например, крайние — и левые, и правые. Итак, если отбросить анархо-капиталистов и крайних минархистов (которые считают любую социальную политику злом) — на либеральном фланге и марксистов — на левом, то, по большому счету, в экономической плоскости выбор остается примерно таким:

• в целях социально-экономической политики — между борьбой с бедностью (обеспечение только минимальных социальных гарантий, «железобетонной предохранительной сетки», как я это называю, тоесть «социал-либеральный» подход) и борьбой с неравенством через выравнивание доходов ( «социал-демократический» подход);
• в методах (связанных с целями) — между выравниванием конечного результата или прав и унаследованных состояний. Равенство «возможностей» (одинаковое образование, например) включает в себя второе и третье.

Что из вышеперечисленного считать «справедливым» — каждый решает для себя сам. В этом смысле важно, чтобы мы все были на близких позициях, или, по крайней мере, осознавали, где и на каком этапе придется расходиться по своим «клеткам» этого распределения. Потому что в нашей нынешней позиции многое кажется не столь важным, как преодоление «ограниченного доступа», который, очевидно, нарушает все возможные виды справедливости. И, наконец, для такой бедной страны, как наша, многие из этих альтернатив вообще неактуальны, поскольку, например, борьба с абсолютной бедностью настолько актуальна, что здесь не о чем и думать.

Но если уж говорить о мировых проблемах, то должен отметить несколько пунктов.

Первое. Говоря о неравенстве, левые сознательно или нет подменяют понятия. Ведь есть смысл сравнивать не владение, а потребление. При этом то, что один человек имеет в своем распоряжении больше капитала, чем другой, означает только то, что у первого бОльшие возможности в плане развития бизнеса. Конечно, потенциально, он может и потреблять больше — но здесь, подозреваю, никакой зависимости нет, во всяком случае, начиная с уровня в несколько миллионов, то есть небольшого, по их масштабам, бизнеса. Поэтому увеличение «неравенства» по признаку владения означает только то, что у тех, кто умело распоряжается капиталом, он приумножается быстрее. Было бы интересно посмотреть на исследования уровней потребления и удовлетворения потребностей — очень подозреваю, что в этом смысле мир стал и становится более равным, хотя бы за счет доступности путешествий и интернета.

Второе. Смотреть надо не только и не столько на количество богатых и бедных, как на динамику. Стали ли социальные лифты быстрее — важнее самого неравенства. Если они замедлились, тогда действительно есть опасность возникновения нового расслоения. Но, по крайней мере, из тех доказательств, которые приводят авторитетные авторы, этот вывод не следует.

Третье. Периодичность, с которой неравенство увеличивается и уменьшается, наводит на мысль, что это связано с технологическими революциями — «волнами Кондратьева», если таковые имеются, или чем-то другим. Ведь отрасли экономики имеют собственный жизненный цикл, со своими закономерностями. Одна из них заключается в том, что когда отрасль переходит в «почтенный возраст», то инновации в ней случаются реже, эффект масштаба растет и отрасль тяготеет к высокой концентрации.

Соотвественно концентрируется и богатство владельцев предприятий. Когда экономика состоит из таких старых отраслей (как в Украине), то, естественно, и богатство концентрируется, а рабочая сила относительно дешевеет, потому что конкуренция за нее небольшая, а в старых отраслях требования к работникам зачастую более или менее стандартизированы (по крайней мере, к доминирующему большинству из них). Но только появляются массовые новации, возникает куча новых отраслей, где собственность распылена, а умение только нарабатываются (следовательно, способные работники — в цене), одновременно эти инновации обесценивают капитал старых — значит, равенство возвращается.

Четвертое. Не знаю, учитывают ли эти авторы, что по крайней мере очень значительная (на самом деле, подозреваю, — львиная) доля того богатства, которое они считают, является чисто виртуальным. Ведь «пузырь» деривативов превышает все реальные экономики мира вместе взятые! Я абсолютно не считаю финансовый сектор чем паразитическим по своей природе (кстати, ненавижу термин «реальный сектор» — это наследство марксизма и фордизма), но в данном случае речь идет о чисто виртуальном капитале. Ведь на самом деле американцы, (насколько я понимаю — хотя здесь я тоже не лучший специалист) сделали довольно хитрую штуку.

При, как ни странно, Рейгане, когда главой ФРС стал Гринспен, они перешли к «инфляционному таргетированию», одновременно оставив финансовый рынок довольно либеральным и либерализуя его в дальнейшем. Но таргетирование инфляции означает, что центральный банк может эмитировать сколько угодно денег при условии, если это не вызывает инфляцию. Теоретически — почему бы и нет, если это не вредит простым людям? Но это как раз абсолютно нелогично с точки зрения либерализма: там, наоборот, приходится бороться со сторонниками «золотого стандарта». Милтон Фридман придерживался наиболее обоснованной, по-моему, позиции в этом вопросе — он считал, что центробанк должен быть жестко ограничен в своей эмиссионной политике определенным процентом, который примерно равен среднегодовому темпу роста экономики. Но «таргетирование» является полной противоположностью таким подходам.

— А что такое среднегодовые темпы роста экономики — постматериальной экономики, где лавинообразно появляются новые продукты, для которых нет базы сравнения в прошлом году, или которые дешевеют по закону Мура, то есть когда такая же, как и в прошлом году, потребительская стоимость в следующем стоит в два раза дешевле?

— Если так углубляться, то можно далеко пойти. Австрийская школа, например, отвергает показатель ВВП, как и любые сагрегированные экономические показатели вообще — именно потому, как аргументируют ее представители, товары невозможно точно сравнить между собой. Ну, мы это проходили, когда по статистике СССР был впереди планеты всей в производстве телевизоров, особенно Украина вела первенство среди братских республик по этому показателю — а на самом деле те телевизоры были полностью неконкурентоспособны.

Проблема действительно есть, но, по мнению большинства экономистов, не столь строгая, по крайней мере — до сих пор. Ведь новации появляются только на переднем крае, а абсолютное большинство товаров и услуг, которые мы потребляем, остается довольно консервативными: хлеб едим тот же, дом отапливаем тоже довольно традиционными способами и тому подобное. Хотя со временем эта проблема будет углубляться, поэтому некоторые экономисты уже сейчас призывают переходить на другие показатели — заодно учитывая в них и внеэкономические аспекты благосостояния.

— Хорошо, вернемся снова к деривативам. В чем их социальная несправедливость?

— В результате описанной непоследовательности образовалась ситуация, при которой тот, кто придумает новую азартную игру в очередной дериватив — фактически выпускает на рынок новый продукт, под который банки (не имея никаких ограничений, в отличие от наших!) свободно эмитируют деньги. Ничем, кроме этого дериватива, не обеспеченные. При этом сам по себе дериватив тоже ничем не обеспечен — потому что может быть сугубо «пари» на что-то (например, темпы экономического роста страны), или же под те бумаги, которые он должен репрезентовать, уже были эмитированы деньги, когда они уже появились на рынке.

Возникает ситуация, которая действительно порождает неравенство, мало связанное с реальными способностями человека, и вообще безумно высокую. Но если взять реальную стоимость тех активов, которые якобы имеет такой инвестиционный банкир, то она очень сильно зависит от того, насколько быстро он хочет их продать (ликвидировать, то есть перевести в кэш). И тут есть проблема, потому что в действительности каждый отдельный владелец очень осторожно может выйти в кэш с относительно небольшими потерями, а все вместе — нет, потому что окажется, что их активы никому не нужны, и дадут за них, простите, не кэш, а кукиш с маком. Это очень опасная игра. Вместе с передозировкой (прогнозируемой, в частности, тем же Фридманом) кейнсианских методов она привела к нулевым, а фактически (с учетом ненулевой инфляцией) негативным реальным кредитным ставкам, а иногда даже и номинальным! Люди получают кредит на покупку, а вернуть должны меньше, чем получили!!! У либералов от этого глаза на лоб лезут. И как либерал (до некоторой степени) я тоже считаю, что это абсолютная чушь, которая не может продолжаться долго и очень плохо кончится.

— То есть в инновации рынок оценивает ее стоимость для потребителя и определяет цену — вознаграждается креативность. А в «новой азартной игре» вознаграждается фактически рисковость, то есть склонность человека к риску. Рынок через банкротство определил «справедливую» рыночную стоимость такой человеческой черты, но здесь вступает в игру «гуманизм» современной капиталистической системы — банкротов подстраховывает государство, то есть все остальные менее рискующие граждане. Возникает асимметрия ответственности: если доходы — то мои, если убытки — то наши. Я согласен, что в определенной степени риски надо поощрять, но в принципе возможно ли за счет особого налогообложения таких «деривационных» прибылей выровнять эту асимметрию?

— Такие идеи обсуждались (это так называемый «налог Тобина» — небольшой налог с оборота, которым должны облагаться любые спекуляции с ценными бумагами или валютами), но они не нашли поддержки. И правильно, потому что спекуляции как таковые — это, несмотря на негативную коннотацию этого слова, к которой мы привыкли, полезная вещь. Спекулянт принимает на себя риски, которые другие нести не хотят, поэтому он не зря ест свой хлеб с маслом.

Но тут особенно опасное вмешательство государства. Потому что если оно берет эти риски на себя, то есть переводит их на налогоплательщиков, — этот спекулянт в одно мгновение из полезного бизнеса превращается в паразита: как Вы совершенно верно сказали, прибыли — частные, а убытки — общественные (кстати, эту формулировку когда-то придумал американский адвокат, отстаивая справедливость банкротства фирмы против попыток ее поддержать за государственные средства).

Это давно известный эффект, который по-английски называется moralhazard, потому что он ведет к аморальному поведению. И, почти так же, если тот спекулянт бесплатно кредитуется за счет нелимитированной эмиссии денег, то его доходы оказываются тоже искусственно завышенными, и он может себе позволить брать риски, которые рынок (если бы цена на деньги была рыночной) никогда бы не признал оправданными. А с другой стороны — хоть кредитует его непосредственно не государство, а банки, но от этого косвенно страдают вкладчики, которые не имеют возможности получить честное вознаграждение за свою бережливость. Образуются ложные стимулы, которые противоречат самой сущности капитализма и протестантской морали, на которой он основывается.

Если убрать такое вмешательство — то есть убедительно предупредить, что никакого спасения от государства ждать не стоит, а также ограничить денежную эмиссию — то и дополнительных налогов не нужно: размер спекулятивного капитала будет регулироваться рыночными потребностями. Спекулянт НЕ БУДЕТ вкладываться в очень рискованные операции, а другие будут хеджироваться только тогда, когда это им действительно нужно, учитывая рискованность их основного бизнеса (как это, собственно, и описано в учебниках), а не просто играть в паре для собственного удовольствия.

— И какие из этого всего следуют последствия?

— А из всего описанного есть три последствия:

(а) неравенство возросло не столько из-за дерегуляции и вообще либерализации, сколько в результате непоследовательности (сочетание либерального рынка с нелиберальной монетарной политикой). То есть, говоря терминами статьи нескольких исследователей МВФ, которые ставят под сомнение неолиберальные подходы к движению капиталов и накопление долгов государствами, «oversold» — не так неолиберализм, как инфляционное таргетирование, которое мейнстримные экономисты настоятельно рекомендуют всем;

(б) соответственно, на самом деле (если бы его измерять в реальных активах, с учетом ликвидности) оно в разы меньше;

(в) развитые страны на самом деле заигрались в эту игру, и сейчас опасаются расшатывать ситуацию. Но рано или поздно она взорвется — и тогда окажется, что «король голый».

Кстати, пагубность потоков краткосрочного капитала, о которой пишут авторы упомянутой выше статьи, происходит из того же — избытка легких дешевых денег в мире. Недаром стоит хотя бы немного поднять учетную ставку в США, и цены на профинансированные такими потоками товары мгновенно падают. И высокие уровни долга, о которых пишут МВФ-овцы, могут не очень мешать росту только пока ставки близки к нулю.

Пусть вспомнят, что сделала с крайне закредитоваными странами Латинской Америки рейганомика в начале 80-х: как только ставки поднялись, они просто обанкротились — потому что экономики были неэффективными, а деньги или проели, или вложили так, что лучше бы уже проели. А сейчас в такой же ситуации почти весь развитый мир. И это мешает сделать «очистку» по методу 36-летней давности. Что они будут с этим делать — не знаю.

Между прочим, один из самых яростных левых идеологов, что очень озабочены неравенством, Пол Кругман — один из тех, кто активно включился в формирование этого мегапузыря. Пожалуй, это невежливо по отношению к нобелевскому лауреату, но он мне кажется клоуном, возможно, коррумпированным.

Потому что то, что он говорит о макроэкономике, — полное, сплошное безумие (кстати, премию он получил за исследования внешней торговли). Он буквально пишет следующее: если бы сейчас вдруг появилась (фейковая) угроза вторжения инопланетян и весь мир начал бы печатать деньги, чтобы профинансировать резкий рост оборонных расходов — а потом оказалось, что все это оружие никому не нужно, то мир стал бы богаче, несмотря на расточительство! Тот факт, что, например, инвестиции, которые были бы сделаны в процессе подготовки к инвазии инопланетян, остались бы мертвыми, — его не беспокоит.

Не говоря уже о том, что каждый раз, когда экономику «разогревают», искажается конкурентный отбор, следовательно, уменьшается общая эффективность — именно поэтому сейчас имеем ситуацию во многих развитых странах, которые слишком злоупотребляли кейнсианством, при которой при нулевых и даже уже отрицательных (!) ставках экономика отказывается расти. Итак, он просто не представляет, как устроена экономика на микроуровне, а смотрит на чисто механические вещи. Но при этом умеет производить впечатление, имеет кукольную внешность и хорошо использует попсовые приемы. Это позор, что столько людей в мире к нему прислушиваются. То есть Трамп — это не только правый феномен ...

В тему: Конец эры наличных денег? — Der Spiegel

И, наконец, пятое. Если считать целью социально-экономической политики именно обеспечение гарантий против абсолютной бедности, то неравенство естественно будет увеличиваться с экономическим ростом. Но в этом нет ничего плохого, кроме увеличения зависти, если только при этом работает вертикальная мобильность. В частности, тезис о том, что доходы компаний всегда большие темпов роста экономики — если вообще и работает (я не уверен, о чем именно идет речь: некорректно сравнивать прибыль на капитал с ростом экономики, поэтому, наверное, что-то другое имелось в виду — интересно было бы посмотреть, что же именно!), то не учитывает тот факт, что эти доходы заранее не заданы и время от времени компании банкротятся — это, собственно, и есть демография предпринимательства, то есть социальные лифты.

Еще важнее, что при таких условиях зависть является стимулом, и этот стимул реально воплотить в жизнь — то есть чем сильнее неравенство, тем сильнее процессы выравнивания. Тогда система устойчива и не срывается в водоворот благодаря такой вот негативной обратной связи. А вертикальная мобильность должна работать при либеральном порядке, если только обеспечены гарантии для бедных и равный доступ к образованию и медицине.

Итак, как я уже, кажется, говорил, проблема, как я вижу, заключается не столько в либерализме как таковом, сколько в непоследовательности (вполне возможно — сознательной) его реализации.

— Здесь одна ремарка и один вопрос. Ремарка без учета банкротств ситуация с основополагающей идеей данной книги Тома Пикетти об опережающем росте доходности капитала по сравнению с уровнем экономического роста напоминает миф о дельфинах-спасателях утопающих, потому что те, кого дельфины не спасли, а утопили, рассказать об этом не смогут. Вопрос: какова экономическая целесообразность — с точки зрения либеральной экономической теории — равного доступа к образованию и медицине? То есть, если вынести за скобки мотивы человеколюбия и социальной справедливости как факторов общественной стабильности, целесообразно ли стремиться к этому равенству?

— Ну, я бы сказал, что это все же не чисто либеральная теория, скорее — «социал-либеральная», в духе Людвига Эрхарда, которого я очень уважаю. Последовательные либералы, которые считают, что все люди должны быть свободными (и ответственными, конечно) независимо от того, хотят они того или нет, — отрицают любые социальные блага за счет государства. И такие взгляды логично приводят к выводу, что государство, если и имеет право на существование, то только для обеспечения обороны и правопорядка. Это логично с точки зрения экономического мейнстрима, но плохо согласуется с человеческой природой, а также пренебрегает несколькими сугубо экономическими моментами.

Во-первых, конечно, люди не все хотят свободы и неразрывно связанной с ней ответственности. Мы живем в обществе, значительную часть которого (даже в США!) составляют патерналисты, которые только и ищут, к кому бы пойти в рабство, чтобы променять свою свободу на гарантии безопасности и хотя бы какого-то благополучия. Более того, Алексей Панич придумал замечательный термин «начальствозависимые», которым он называет людей, не могущих без начальника, потому что им проще, чтобы за них решали другие. Мы все знаем немало таких людей, которые в концепцию классического либерализма никак не укладываются. Но с ними что-то надо делать, не так ли?

Во-вторых, я, как свободный и более-менее обеспеченный человек, чисто эгоистично заинтересован в том, чтобы мои менее удачные соотечественники не голодали, не болели, были образованными, — я живу с ними рядом. Голод толкает людей на преступления — даже тех, кто к этому не склонен в иных условиях. Итак, если вокруг голодные, то среднему классу приходится жить в домах-крепостях, или строить специальные районы с охраной — как во многих странах Африки и Азии.

Я хочу свободно передвигаться по городу и не бояться за моих близких. Таким образом, я должен «делиться» с целью обеспечения гарантий от голода. Если люди вокруг массово болеют, особенно инфекционными болезнями, то велик шанс от них заразиться — каким бы богатым ты ни был. Итак, опять-таки, следует оплатить их лечение. Наконец, если эти люди еще и голосуют, то я страдаю от последствий их голосования — а образование делает их хоть немножко сознательными избирателями. И к тому же уменьшает риск вовлечения в преступность.

В-третьих, рыночная экономика — это «игра с положительной суммой». И я как игрок заинтересован в том, чтобы люди вокруг меня жили богаче: тогда они могут покупать мои услуги. Но, конечно, богаче не за мой счет (ибо здесь упоминаются наши недоэкономисты, которые умудряются писать, что, якобы, если государство тратит больше — то от этого все богатеют!), а за счет реализации их собственных способностей. То есть, речь идет о том, чтобы, не искажая стимулы к труду, увеличить возможности самореализоваться для как можно большего количества людей.

А этому препятствует «ловушка бедности», которая может иметь много различных форм, таких как: «бедный — больной — нетрудоспособный — бедный»; или «бедный — невежественный — плохо оплачиваемый — бедный»; или «бедный — плохо питается — не способен полноценно работать — бедный» и другие. Еще хуже, что те же ловушки становятся наследственными, так как дети из бедных семей чаще имеют проблемы со здоровьем, зато им труднее получить качественное образование (хотя у нас есть и обратный пример: богатые — дают взятки, в то время как бедным приходится учиться). Причем я видел много примеров, когда в подобную ловушку попадал вполне способный человек, просто в результате временных трудностей, а потом много лет не мог из нее выбраться. Следовательно, его потенциал тратился впустую — а от этого общество проигрывает.

Но лишний раз хочу подчеркнуть: речь идет только о базовой медицине, среднем образовании и прожиточном минимуме. Или лучше: там, где это возможно, — обеспечении «престижными» товарами и услугами, так называемыми inferiorgoods, которые более богатые люди не употребляют, и очень ограниченной суммой наличными «на водку». И с обязательными общественными работами для трудоспособных — чтобы не было соблазна жульничать и выдавать себя за бедного. В высшем образовании государство должно помогать только самым талантливым, а в здравоохранении — хронически больным, с генетическими нарушениями, при которых нормальная страховая медицина не возьмется. Я против выравнивания доходов.

— Здесь бы я понемногу переходил к нашим реалиям. Сейчас много пишут о том, что причина подъема популизма на Западе лежит в чувстве неуверенности в будущем — изменения слишком стремительны и относительный уровень жизни одних групп отстает от других, что, собственно, и питает эту тревогу. Хотя если брать абсолютный уровень, то оснований беспокоиться вроде бы и нет.

— Рабочие — это отмирающий «средний класс», не потому, что выросло неравенство, а потому, что мы перешли к постиндустриальному миру. В котором промышленное производство является, как таковое, очень «старым» сектором, с высоченной конкуренцией, и, соответственно, низкими доходами — в том числе и для рабочих. Однако люди, которые работают не руками, а мозгами, становятся новым средним классом. Собственно, уже им стали. Может, на время возник определенный провал — рабочие в развитых странах исчезли быстрее, чем их место успел занять новый средний класс. Но это, на мой взгляд, тенденция сугубо переходная. Распределение Парето никуда не девается, если только процессы происходят естественным путем, с надлежащей вертикальной мобильностью.

Левые непоследовательно придерживаются тезисов, которые между собой не согласуются: или «материальное не имеет значения, экономический рост больше не является важным», или «нынешнее поколение среднего класса живет материально не лучше своих родителей — алярм». То есть, насколько я это понимаю, живет оно действительно намного лучше в том смысле, что так же имеет приличное жилье, автомобили, возможность вкусно питаться, лечиться и отдыхать. А что, собственно, еще нужно для достойной жизни? При этом возможности для самореализации значительно увеличились, и все упомянутые материальные вещи стали гораздо лучшего качества, не говоря уже о различных гаджетах и т. д., которых у родителей не могло быть в принципе (о чем Вы, собственно, вспоминали — это тот самый уровень ВВП на душу населения, но наполнение разное).

Поэтому я бы, скорее, трактовал снижение темпов материального обогащения среднего класса как рациональный выбор большинства его представителей: имея удовлетворение базовых потребностей на достаточном уровне, они, в массе своей, выбирают возможность иметь больше свободного времени, чем работать как их деды-прадеды, и приумножать богатство. А те, кто выбирает «приумножать», становятся менеджерами, финансистами и т.д. и, собственно, образуют тот слой, который вызывает больше всего нареканий левых, так как углубляет неравенство в доходах.

Почему этого не происходило в таких масштабах полвека назад? Моя гипотеза — потому что тогда везде царила индустриальная культура производства, при которой основную массу работников составляли рабочие и офисные работники, выполнявшие более или менее рутинную работу, следовательно, рыночная премия за способности была небольшой, и мало кто мог те способности реализовать.

Сейчас экономика позволяет гораздо лучше проявить себя, поэтому естественное неравенство в возможностях сказывается в большей степени. Образно говоря, blue collars и white collars — это «старые» категории, и они означают преимущественно «винтики», или на конвейере, или в офисе. А их место занимает новая категория, которую я бы назвал «no collars», потому что эти люди вообще не носят рубашек, больше футболки и другой трикотаж.

Кроме того, на рынке труда есть премия за готовность к ненормированному рабочему времени. Когда, соглашаясь на сверхурочную работу, человек мог получить на несколько процентов больше, а не в несколько раз. А сейчас сложилась ситуация, когда высокие доходы приносят массовые профессии, которые имеют по определению ненормированный рабочий день. Это тоже может добавиться к приведенному выше аргументу. Но исследований на эти темы я не искал, это пока просто гипотезы.

— У нас коррупция выступает своеобразным амортизатором слабых институтов, тревоги за будущее (государство ничего гарантировать не может, придется выгребать самому): если очень припечет, то как-то через взятки выпутаюсь. Это работало прежде, работает до сих пор — система так называемого «коррупционного консенсуса»: мы прощаем вашу коррупцию, вы не замечаете нашей. Вы исследовали различные виды коррупции, в т.ч. и «полезную», защитную. Не является ли бомбой под государственное здание разрушение этой системы без адекватного укрепления соответствующих защитных институтов и институций (а в первую очередь, справедливого — в смысле восприятия обществом — суда)? Ведь с одной стороны — шок общества от е-деклараций, а с другой — правоохранительные органы охотятся за врачами и учителями, которые получают — часто, как свидетельствуют соцопросы, — вполне добровольное вознаграждение (благодарность) за реальные услуги.

— Я бы уточнил — не по государственным зданием, а под обществом вообще, потому что под угрозой и другие, негосударственные, институты. Другими словами, мы вплотную подошли к окончательному краху «общественного договора коррупционного консенсуса», с соответствующими рисками и опасениями — как со стороны тех, для кого этот договор является жизненно важным, так как при другом они просто неконкурентоспособны (Пасхавер называет их «олигархическим классом»), так и тех, кто просто привык выживать именно таким образом и рационально опасается изменений.

Здесь я полностью согласен, и именно поэтому предостерегаю о том, что (а) разрушать этот договор надо, потому что это вопрос выживания для всех, но (б) делать это можно только сверху вниз, и ни в коем случае не наоборот и не «всем вместе».

Либералы правы в том, что считают стимулы важнее ресурсов. Но надо избегать чрезмерного упрощения, будто бы зависимость между стимулом и откликом — прямая и монотонная: чем сильнее стимул — тем больше усилий прилагает человек — тем лучше результат. На самом деле, есть гипермотивация, которая, как известно, просто парализует; есть фрустрация — когда цель настолько далеко, что кажется недостижимой, и человек впадает в отчаяние; в конце концов, без ресурсов тоже много не сделаешь, а то, что они, если хорошо поискать, найдутся — не всегда является правдой.

Поэтому в определенном диапазоне и при определенных условиях такой линейной подход действительно работает, но надо считаться с его ограниченностью. К тому же, люди далеко не одинаковы по своим способностям, а каждый отдельный человек может менять свое поведение только в определенных пределах. При этом многое человек может сделать только в коллективе, а здесь возникают проблемы коллективного действия, организации структур и тому подобное.

Поэтому либеральный мейнстрим хорошо работает тогда, когда речь идет не обо всем населении, а об определенных категориях, которые формируются путем конкурентного отбора и самоотводом — например, предпринимателях. Или, скажем, политиках. Эволюционная теория в экономике (кстати, Дарвин придумал свою теорию именно по аналогии с рыночной экономикой!) доказывает, что, например, способность фирм максимизировать прибыли — при том, что никто не может их заранее просчитать рационально — это иллюзия, которая возникает потому, что просто те, кому не удалось попасть в цель, исчезают с рынка, и мы их не видим на статистических данных. А видим удачных — причем разных в разное время.

Вообще, адаптивность экономики, и вообще общества, гораздо выше адаптивности отдельного обычного человека, члена этого общества — именно потому, что под давлением стимулов на ключевые должности, которые определяют поведение социума, выдвигаются другие люди, и именно таким путем происходят изменения. Возьмите, к примеру, реакцию на российскую агрессию: наша армия много лет деградировала в том числе и потому, что туда шли не столько защищать Родину, сколько для карьеры и ухода на пенсию в 45 лет.

И многие из тех людей, которые занимали там должности, были не на своем месте, поэтому такая армия была не способна оказать сопротивление агрессору, даже не хотела воевать вообще. Но когда началась настоящая война, то не столько изменились люди, которые были — хотя и таких было немало — сколько на первые роли выдвинулись настоящие патриоты и одаренные профессионалы, даже если до этого они занимались другими делами. В результате обычный человек не очень то и изменился, а вот армию мы получили боеспособную за считанные месяцы. Именно этого не учел Путин.

Так к чему я веду. Оптимально работает система, где созданы сильные стимулы для тех, кто способен на них адекватно реагировать, и может, при большом желании, получить необходимые ресурсы. И здесь очень важен именно отбор: должен быть свободный доступ, открытая честная конкуренция и т. д. — тогда и реакция на стимулы будет соответствующей. Собственно, это, прежде всего, касается фирм в рыночной экономике, к ним подход должен быть сугубо либеральным.

Ограничения, о которых я говорил выше, не столь важны, ибо кто не сможет реагировать как положено — выбывает из игры, хотя его жизни ничто не угрожает, и он может сделать новую попытку, или поискать себе другие сферы деятельности. А вот там, где речь идет о массах людей, которые должны приспосабливаться все вместе, бежать некуда, отбор отсутствует — там надо считаться со всеми недостатками человеческой природы, принимать во внимание и гипермотивацию, и фрустрацию, и все остальные. Иными словами, здесь нужен социальный подход — не социалистической, конечно, но такой, который тщательно учитывает социальные нужды.

В этом контексте, кстати, роль е-декларирования действительно довольно неоднозначна:

с одной стороны — «так жить нельзя!»: падение доверия, возмущение, отвращение и т. д., и все это возмущение может стать мощным рычагом разрушения «коррупционного консенсуса», причем именно сверху;

с другой стороны — «раз им такое можно, и ничего не происходит, то почему же мне нельзя?». То есть, это наглядный пример элиты для всех остальных — преподавателей, врачей, патрульных, депутатов поселковых советов и т. д. И если после такого коллективного каминаута не сделать ровным счетом ничего, то вместо разрушения получим увековечивание и углубление.

В тему: Правовой нигилизм — извечная традиция украинского народа

Поэтому если прямо сейчас, причем мгновенно, за этим не начнутся громкие «посадки», то «вседозволенность и беспредел» в низах могут просто подняться на новый уровень — чтобы догнать «верхи». А если начинать сажать, то возникают вопросы: (а) кто это может делать, если на первых местах в очереди — сами «правоохранители»; (б) кто поверит в справедливость суда (судьи — там же, рядом с ними); (в) если ограничиться «сигнальными», точечными показательными делами — то сигнал будет воспринят как «надо договариваться, делиться», «Президент зачищает под себя экономическую и политическую арену»; (г) если сажать массово, то можно нарваться на массовый саботаж и вообще черт знает что. Ибо эти же «большие» олигархи владеют «ящиком». Ну, или, по крайней мере, мы рискуем лишиться большинства управленческой элиты, которая хоть как-то, хоть что-то, но умеет. Возможно, это и к лучшему, но в условиях войны это — огромный риск.

Поэтому ситуация весьма неоднозначна.

— На этом фоне решение о повышении минимальной зарплаты является попыткой превентивно погасить возможный пожар? Только не гасят ли они его бензином? Диспропорции в оплате труда бюджетников надо выравнивать, но почему так резко — это мы уже проходили по несколько раз: резкое повышение выплат, даже без эмиссионных денег, вызывает резкий рост спроса на рынке питания, который не успевает удовлетворить этот спрос, и цены растут. А как уровень поддержки правительственных партий зависит от инфляции, было прекрасно видно даже на примере азаровского правительства. Неужели верхи это все не понимают? Они что, рассчитывают на скорые выборы, когда инфляционный эффект не сработает? Так правительство всегда пытался перенести выборы на осень — минимум социальной напряженности. И второе. Есть ли какая-то связь между этими глобальными процессами популизма и нашими три-двести?

В тему: Старая Украина угрожает Новой

— Наш популизм имеет собственные корни, хотя очень подобен происходящему в других странах. Но я не социальный психолог и не знаю, до какой степени можно говорить о «заразе», которая сейчас перебрасывается из одной страны в другую, как эпидемия, — в таком случае Украину можно было бы характеризовать как один из природных очагов этой болезни. Когда люди поражены иллюзиями и не понимают, что несет им добро, а что — нет, то нет ничего удивительного, что политики разводят «лохов» с помощью таких вот якобы простых и привлекательных решений.

На самом деле меня больше всего (конечно, после способа, которым это решение было принято — чисто вразрез с прозрачностью и открытостью, за которые мы уже начинали было любить нынешнее правительство) беспокоит вопрос: а что будет, когда люди поймут, что их в очередной раз «развели»? Ведь многие искренне верят, будто это правительство устанавливает зарплаты и вообще определяет уровень благополучия! И вот прямо сейчас, точнее — где-то через полгода, как раз под возможные выборы, большинство поймет, что это совсем не так.

Ведь, во-первых, минимальные зарплаты не уменьшают бедность — а это одна из распространенных иллюзий. На самом деле труд — такой же товар, как и все остальные. Что происходит, когда так же поступают с товаром — например, устанавливают минимальную цену на водку? Та, что и раньше стоила дороже, — остается, как была; а вот та, что была дешевле, — исчезает из продажи, потому что по такой цене ее никто не купит, она некачественная, и ее остается только вылить. Собственно, поэтому и устанавливают минимальные цены, чтобы некачественный продукт не потребляли.

Так же и с минимальной зарплатой, если только этот инструмент вообще работает (хотелось бы верить, что это не наш случай), то он просто заставляет предпринимателей брать на работу только тех, кто способен окупить минимальную зарплату. Причем, в отличие от водки, речь идет не только о личных качествах работника, но и о других условиях — конъюнктуре рынка, месторасположении и тому подобное. Поэтому среди тех, кто получал меньше минималки, те, кто останутся работать, — будут получать больше (но и иметь большую нагрузку), а другие — потеряют работу вообще, а значит, еще больше обеднеют. Поэтому — и это подтверждают эмпирические исследования — повышение минимальной зарплаты не уменьшает, а увеличивает бедность. И в этом части наших людей придется, к сожалению, убедиться — особенно тем, кто работает в малом бизнесе в депрессивных регионах.

Да, опережаю Ваш вопрос — у нас подобные вещи, к счастью, в большинстве своем не работали, потому что вместо того, чтобы увольнять работника, его просто переводили «в тень».

— Вот именно.

— Плохое решение, но все же лучшее, чем безработица. Но сейчас правительство может проявить глупое рвение и начать массово проверять малый бизнес, чтобы предупредить эту реакцию предпринимателей и собрать-таки вожделенный ЕСВ [единый социальный взнос]. Тогда уже будет действительно туго. А именно так настроены господа Насиров, Рева и Розенко — для первого это как раз способ торпедировать реформу налоговой службы, внесенную сейчас в Раду, и обеспечить своих подчиненных неисчерпаемым корытом на долгие годы.

В тему: Бардак, провалы, расцвет преступных «схем»: чего на самом деле достиг Роман Насиров

Во-вторых, одна из самых вредных иллюзий — «фискальная» — заключается в том, что люди наделяют государство сверхъестественным свойством создавать блага из ниоткуда, из «волшебной шкатулки». Поэтому повышение зарплат бюджетникам они видят, а вот расходы на них — нет. Впрочем, правительство (к счастью, потому что было бы еще хуже) не закладывает ни дополнительной эмиссии, ни каких-либо дополнительных кредитов — все планируется собрать в других местах, прежде всего за счет принудительной детенизации. Поэтому те, кто сегодня платит минималку, а остальное «в конверте», со следующего года должны удвоить первую часть, а с ней — и налоговые платежи по зарплате. И далеко не всегда эти увеличенные платежи предприятие извлечет из своего кармана, как ожидают чиновники; на самом деле распределение дополнительных расходов будет определяться относительной переговорной силой сторон.

Если предприниматель очень заинтересован в работнике и к тому же имеет ресурсы — он возьмет все на себя. Если же ресурсов мало и / или таких работников — полная улица, то работник вынужден будет согласиться на меньшее. К тому же часть людей, которые получали субсидии обманом, делая вид, что они якобы получают только минимальную зарплату или немногим больше, — потеряют на них право. Итак, детенизация — это в известной степени верно, а борьба с мошенничеством в получении субсидий — еще лучше, но «простые люди» от этого ничего не выиграют, а часто и потеряют.

Наконец, в-третьих. Вы правильно подметили, что у нас инфляцией двигают преимущественно ожидания. Они настолько сильны, что всевозможные кейнсианские методы «разогрева» разогревают инфляцию гораздо быстрее, чем деньги в реальности доходят до рынка — и, собственно, поэтому такие методы у нас непригодны вообще. Вот и здесь ожидания уже сработали — хотя дополнительных денег не предвидится вообще! И от этого уже пострадали все, прежде всего пенсионеры и другие люди с фиксированным доходом, которых гораздо больше, чем тех бюджетников, которые получат повышение.

Поэтому народ должен в очередной раз научиться на собственном печальном опыте, что популизм — это плохо, и никто не повысит людям зарплату «росчерком пера», а для этого надо работать и давать развиваться бизнесу, чтобы предприниматели конкурировали за работников. Но беда в том, что люди же себя сами не обвинят — они возмутятся правительством. Виновными будут депутаты, премьер, Президент — все, только не они сами. Ну, в конце концов, здесь они будут в чем-то правы ... Чем это может закончиться — даже страшно представить. Хотя не смотря на все свои недостатки, сама по себе идея с МЗП в 3200 с точки зрения макроэкономики не является катастрофической.

— То есть Вы видите свет в нашем тоннеле?

— Как ни странно после всего сказанного выше — да, вижу. Потому что, что ни говори, но есть впервые в истории Украины ситуация, когда реформы — причем настоящие! — продолжаются, несмотря на то, что уже нет ни фискального кризиса, ни спада в экономике.

Раньше правительство начинало что-то делать только когда жареный петух клюнет — именно поэтому, в частности, «нулевые» стали «потерянным десятилетием» для реформ. Прошлой осенью было опасение, что и на этот раз произойдет именно так: реформы остановятся или даже будут обращены против народа, а именно налоговая псевдореформа от Макеевой и Яресько. Но пока имеем ситуацию, которая продолжает динамично развиваться. Частично — потому, что есть давление гражданского общества: наконец в Украине появилась социальная группа, которая активно продвигает реформы.

Частично — благодаря наличию Ассоциации с ЕС и вообще росту геополитической роли Украины, ведь сохраняется заинтересованность многих международных игроков в успешном продолжении наших реформ. Не в последнюю очередь — благодаря амбициям политиков, которым, несмотря на все очевидные недостатки, все же не безразлично, с каким имиджем войти в историю. А главное — потому что сейчас у украинской нации есть сильный стимул модернизироваться: альтернативой является гибель в медвежих объятиях незваных «братанов». Вопрос главным образом в том, удастся ли нам наладить систему так, чтобы рычаги влияния в политике и экономике получали именно те, кто способен адекватно реагировать на этот вызов; сформировать соответствующие структуры, институты ... Впрочем, это, собственно, и есть модернизация, не так ли?

—

Орест Друль, опубликовано в ищдании Збруч

Перевод: Аргумент

В тему:

• Сумерки элит
• Независимость без суверенитета
• Игорь Лосев: Буржуазия родом из совка
• Мирослав Маринович: Что происходит с нынешними миром
• Украина: о будущем страны без будущего (точка зрения)
• «Украина уже не может не быть независимой»