В’ячеслав Чорновіл — зеківський генерал. Фрагмент книги «Українські силуети»

Версия для печати

Ленинградский литератор Михаил Хейфец попадает за решетку КГБ, а затем в лагерь в Мордовии, где в то время находился весь цвет украинского, литовского, армянского, сионистского и других движений сопротивления коммунистическому режиму. Знакомство еврея с украинцамі в лагере перерастает в интерес, а потом в большую дружбу ...

... На воле я не знал про Чорновола. Слыхал из украинских диссидентов про Ивана Дзюбу, Светличного, Мороза, но слава Чорновола не дошла до моих ушей. Его фамилию впервые увидел не на газетной полосе, машинописной странице «Хроники текущих событий» или иного самиздатского документа, а на... задней стенке ящичка для ниток под столом моей швейной машинки.

Весна 1975 года. В цеху лагеря № 17а [речь идет о лагере в Мордовии] стоят швеймашинки Подольского завода, каждая из ветеранок цеха насчитывает 20-25 лет лагерного служения.

Проработав две недели, я стал исследовать свое рабочее место, вытащил из гнезда ящичек для ниток и на задней стенке обнаружил колонку росписей прежних обитателей моей «рабочей точки» (так выражались надзиратели). Первой в столбике, помнится, стояла роспись московского писателя Юлия Даниэля, за ним расписался Валерий Ронкин (старший научный сотрудник из Ленинграда, подсудимый на процессе ленинградских социал-демократов); дальше — подпись Юрия Галанскова, поэта, героя знаменитого политического процесса; потом росчерк — «Илья Глезер», это биолог, доктор наук, сионист; за ним две подписи: Дмитро Квецко и Вячеслав Чорновил.

С Квецко, учителем украинской литературы, создателем нелегального Украинского Национального Фронта на Ивано-Франковщине, я успел в зоне познакомиться, он работал теперь в соседнем ряду, наискосок от меня. Значит, последние росписи — недавние. Но кто такой Чорновил? На перекличках заключенного с такой фамилией не вызывали...

В тему: Вернуться к делу Черновола

Михаил Хейфец

В тему: Как убили Вячеслава Черновола и почему власть саботирует расследование его убийства

Впервые я познакомился с Чорноволом на этапе из Саранского следственного изолятора ГБ обратно в нашу зону в феврале 1977 г.

Богатым событиями оказался этот этап в моей лагерной биографии. В Саранске удалось переиграть гебистов, убедить следствие, что ру­копись моих лагерных записок «Место и время» якобы уничтожена в топке котельной (а она как раз в это время уплывала за «забор»). В благодарность за «чистосердечное признание» и «откровенные по­казания на дознании» смог выбить у ГБ разрешение на свидание с женой и шикарную внеочередную посылку, которую и вез в зону — угощать товарищей.

При пересадке на потьминскую ветку, ведущую в полосу десятков мордовских лагерей, попрощался с другом, Азатом Аршакяном, — он уходил на освобождение.

На перегоне Потьма-Барашево впервые сумел — через внутреннюю переборку вагонзака — познакомиться с Аликом Мурженко, героем еврейского «самолет­ного дела» 1970 г., и от него услыхал про «покос 1977 года» в Моск­ве и на Украине (арест руководителей Хельсинкских групп — Орлова, Гинзбурга, Руденко, Тихого).

На следующем отрезке пути — от Барашево до лагерной столицы Яваса сумел увидеть и попро­щаться за руку с Юрой Федоровьм, еще одним «самолетчиком 1970 г.» (оба они, Мурженко и Федоров, а также Эд. Кузнецов сидели на «спецу», т. е. в лагере особого, а не строгого, как у меня, режима).

Нако­нец, в Явасе нас, группу этапников на 19-ю зону, выгрузили из «Сто­лыпина», и здесь мы стали дожидаться «воронка», этапного «автозака», для последнего рывка в зону.

Мордовия — республика зон. В 1970-х именно здесь отбывали наказание разнообразные враги советской власти. Мордовскую АССР тогда в шутку называли Ментовской АССР

На платформе простояли довольно долго.

В тему: Вячеслав Черновол: «Это наше государство. Нельзя, чтобы оно досталась мошенникам»

«Воронок» находился рядом, но погрузка задерживалась: кого-то «менты» ждали. Вот громыхнул тормозами следующий состав, смотрим — ведут оттуда к нам двоих зэков, высокого и низкого. Низкого мы знали хорошо — это слесарь из нашего цеха Артем Юскевич, задиристый украинец из Таллина (он сел на 5 лет как член «Демократического Движения Эс­тонии»).

Забиячливый Артем лихо перебирал сапогами рядом с ху­дощавым светлоусым зэком, похожим на молодого Некрасова. Тот был одет в потрепанную и застиранную до пепельности робу. Артем что-то ему объяснял, размахивая темно-коричневыми от табака пальцами — наверно, рассказывал про нас, этапников на 19-й... Я думал так потому, что когда их обоих подвели к нашей группе не­знакомый зэк не стал представляться и узнавать, кто мы, а стреми­тельно, как зенитный пулемет, начал выпаливать последнюю дисси­дентскую и лагерную информацию.

— ... арестованы Орлов, Гинзбург...

— Уже слышали.

Уму непостижимо, сколько успел сообщить за те минуты, которые отделяли его приход от погрузки нашей компаний в «воронок».

— Да кто вы? — прерываю информационный залп естествен­ным вопросом.

— Ах, да... Я — Чорновил.

Тут уж я затряс ему руку.

Фотография из дела КГБ на Чорновола

В тему: Подробности убийства Вячеслава Чорновила. Эксперт: «Это был теракт под видом ДТП»

Выяснилось, что недавно Чорновил встал на Статус политзэка, и майор Александров «выписал» ему шесть месяцев ПКТ. Лагерная тюрьма (как и ШИЗО) находилась на территории 19-й зоны — туда его теперь и этапировали.

Встать на Статус — означало следующее: полностью отказаться от выхода на подневольную работу, от построений на «проверку» и в столовую, от посещения политзанятий и ношения нашивок, словом, от всего «режима», разработанного в МВД для лагерей и тюрем. Вот это и совершил Чорновил: тотально восстал против «режима»!

Жизнь в ПКТ невеселая: вместо барака зэка переводят в камеру, иногда в одиночку; вместо туалета на улице стоит параша в камере; паек ополовинивается, «ларек», т. е. закупка дополнительных про­дуктов в магазине зоны, уменьшается втрое, а переписка вчетверо (одно письмо в два месяца вместо обычных двух писем в месяц).

Да­же привычные мордовские зэки скучают, когда их этапируют в ПКТ! Но Чорновил ехал тогда в ПКТ, как Наташа Ростова домой после встречи на балу с князем Андреем: он излучал энергию, он был куда оживленнее и бодрее нас, перемещавшихся из сытного саранского сидения в привычную зону под открытым небом.

Посадили его в «автозаке», как положено особо опасному, в «стакан», и оттуда он продолжал сыпать в нашу компанию «послед­ними известиями» через металлическую стенку:

— На 19-м Осипова встретите, передайте от меня привет.

— Почему на 19-м? Он у вас, на тройке... (Владимир Осипов, лидер русских националистов, сторонник Единой и Неделимой Рос­сии, примерно восемь месяцев назад был этапирован с 19-й зоны на «тройку», где сидел Чорновил).

— Был на тройке! — прожурчал из боксика удовлетворенный голос. — Надеялись гебисты, что Чорновил с Осиповым поцапают­ся, а гебня будет кайфовать. Ну, а мы решили отложить разногласия до полной победы над большевизмом. Каждую акцию проводили вместе! Да, Михаил, мы с Осиповым голодовали в августе, когда вас с Паруйром Айрикяном лишили свидания...

(Свидания нас лишили тогда за разоблачение Кузюкина, хотя, видит Бог, я Владимиру Ивановичу верил почти до конца. Но гебисты, как всегда, за спиной молодого Айрикяна разглядели направляющую еврейскую руку. Потом мне создали на зоне репутацию «грозы шпионов», совершенно незаслуженную).

— Они долго нас терпели вместе, но когда Володя проголодовал 12 января, в день украинского политзаключенного, андроповская терпелка лопнула, и Осипова перекинули обратно на девятна­дцатый.

Владимир Осипов — российский националист, сокамерник Чорновола

— Осипов голодовал в поддержку украинских требований? — изумляется сосед по «автозаку», Сергей Солдатов.

— Ну, нет! — смеётся Вячеслав в «стакане». — Не так далеко! Но он требовал освобождения украинцев-политзаключенных, протесто­вал против преследований людей, которые отрицают насильствен­ные действия...

Ребята, я задумал сейчас в ПКТ провести серию го­лодовок в поддержку Статуса политзэка. В защиту каждого из пунктов Статута буду проводить голодовку и подавать подробное заявление, почему необходим этот параграф Статута.

Голодовки провожу только, если будут сажать из ПКТ в ШИЗО в каждый го­лодный день, — все равно этой паечкой в 400 граммов голода не за­моришь, так пускай хоть день с пользой пройдет. Как вы считаете?

Затем из «боксика» посыпались к нам адреса ссыльных и акти­вистов диссидентского движения — всех, с кем можно переписывать­ся. Это запомнилось, потому что именно от Вячеслава я получил то­гда адрес Стефании Шабатуры, причем он помнил наизусть не только адрес, но даже почтовый индекс ее ссылки: «С индексом вер­нее дойдет».

Бывший капитан-лейтенант Лысенко слушал Чорновола и влюб­ленно поблескивал глазами. Так ехать в ПКТ, в «тюрьму в квадра­те», — кадровый моряк Лысенко умел ценить естественное, как огонь, мужество.

Но вот мы добрались до вахты, нас отделили от Чорновола (его повели через промзону в ПКТ, нас запустили в штаб на обыск), и сразу после обыска Виталий подошел ко мне и сказал:

— Какой человек, а! Украинец! А ты говорил, что нам не хвата­ет политических умов...

— Боби Пэнсон, знает Славка, — возражаю я. — Они вместе «Хронику тройки» [зоны № 3 ву Мордовии] сделали. Он определил так: Чорновил на голову выше всех здешних украинцев.

— Да нам и одного такого хватит...

* * *

Где-то через неделю после прибытия на зону новый друг, Вла­димир Николаевич Осипов, предупредил меня, что на зонах строго­го режима в Мордовии запланирована серьезная акция— Стоднев­ная забастовка с требованием ввести в жизнь лагерей Статус политзаключенного СССР.

— А почему Чорновил всех не дождался? Он уже стоит на Статусе.

— И неправильно поступил, — серьезно ответил Осипов.,— Со­рвался в ПКТ раньше срока. Но теперь его поддерживать надо. Вы согласны принять участие?

Значит, у истоков акции стоит Чорновил... Но он по своей го­рячности вышел из строя, и его заменяют Осипов и Солдатов.

На какое число намечено начало акции?

Осипов упрямо молчит.

— Это не пустое любопытство,— поясняю. — У меня есть своя задача и своя работа. Пишу книгу о зоне. Должен решить, успею ли подчистить свои дела до начала акции, тогда дам ответ.

Осипов задумывается, решая задачу про себя. Дата начала ак­ции — всегда тайна зэков, в которую хочется проникнуть начальст­ву. В чем смысл такой таинственности — не знаю, мне казалось, что это какая-то обоюдная игра, вносящая разнообразие в монотонную жизнь каторжников и администрации. Наконец, решившись, Вла­димир Николаевич произносит:

— Думаю что-то месяца через полтора... — а точную дату так и не сказал.

— Тогда успеваю. Согласен. Есть два условия...

— Да?...

— Первое: кроме вас и Сергея Солдатова, никто, даже самые верные люди не должны знать, что я принимаю в этом деле участие. При нынешних моих занятиях мне вреден .любой, сверх обычного, интерес ГБК моей персоне. Он кивнул: принято.

Лагерные тексты Михаила Хейфеца вышли отдельными книгами, а также в трехтомнике, изданном Харьковской правозащитной группой

В тему: Генпрокурор еще не интересовался делами об убийстве Черновола и Гонгадзе и отравления Ющенко

— Второе условие: взамен моего участия в вашей акции я полу­чу у вас, Владимир Николаевич, интервью о вашей жизни для моей книги*.

— Договорились.

Так началась для меня Статусняя акция.

Гебисты что-то чуяли и пытались прощупать наши планы. Бы­товик-политик Федор Сенчук, лагерный парикмахер из педерастов, «по-дружески» рассказывал:

— Вчера ко мне на стрижку приводили Чорновола. Здорово обижается парень: я, говорит, на Статусе стою, а товарищи не под­держивают. Что ж вы его одного бросили?

Впрочем, Федя вряд ли действовал по поручению ГБ, для тонких действий у него слишком явно написан на лице порок стукачества. Скорее всего, работал на опера МВД.

21 апреля 1977 г. мы впервые не вышли ни на построение, ни на работу, сорвали нашивки и объявили на сто дней полный саботаж всех лагерных требований — в честь надвигающегося Белградского совещания 35-ти государств Европы и Америки.

Самая тяжёлая неделя моей лагерной жизни наступила после перехода на Статус политзэка. В карцер одного за другим ежедневно уводили Ушакова, Шакирова, Солдатова, Равиньша, вот уже и мальчика Мишу Карпенка увели, — а меня все не трогали.

Помню, как ходил взад-вперед за бараками по раскисшей от дождей земле, вдавливая в нее тяжелые кирзовые сапоги: «Неужели не заберут? Всего можно от них ждать... А что тогда товарищи подумают!».

Но 28 апреля вызвали в штаб — слава Тебе, Господи! — и прочитали постановление на 11 суток карцера. Оказалось, задержка объясня­лась необходимостью перед карцером вломить мне дополнительное наказание — снять"льготное содержание«, дарованное Зиненко во время стусовской голодовки. Прощай, мой пай в фонд репрессиро­ванного зэка!

Наконец, привели в карцерную камеру, там самый воздух на­электризован нервным током. Все места во всех камерах заполнены зэками, а по коридору, как шимпанзе в вольере, мечется «хозяин зо­ны» Пикулин.

Сергей Солдатов обнимает меня на пороге и выкладывает карцерные новости:

— Каждый день начальство является, все с уговорами. С ними Славко беседует. Ну, я тебе скажу, это язычок! — и он довольно ух­мыляется.

Как раз в эту минуту к нашей камере подскакивает Никулин:

— Зачем вы, Хейфец, встали на Статус? У вас совершенно нет самостоятельности в поступках, самолюбия. Все делаете так, как ве­лит ваш зэковский генерал — Чорновил!

Так я услышал слова, вынесенные мной в заголовок этого раз­дела. Вскоре, однако, майор перестал появляться в карцере; как-то он приказал снять нижнее белье с Германа Ушакова, которого во­локли на очередную ходку в карцер, — чтобы тому в одной робе бы­ло ночами похолоднее. Тогда Солдатов в знак протеста разделся до пояса, объявив «холодовку».

Я же подал Никулину из рук в руки за­явление (он брал их вопреки режиму: все надеялся, что это заявление об отказе от Статуса или просьба о пощаде) — и попросил майора на завтра, в День большевистской печати, в мой, так сказать, про­фессиональный праздник, раздеть меяя совсем догола и тем отме­тить юбилей коммунистической печати.

Никулин завизжал: «Я пе­редам ваше заявление прокурору для возбуждения уголовного дела!» — но из барака вылетел пробкой от шампанского и потом появлялся лишь в случае ЧП. Ходить «по агитацию» теперь поспали замполита...

Весёлый был в первые статусные дни наш карцер. Как правило, самое тяжелое в карцерах не голод, не холод, а одиночество и мол­чание: разговоры между камерами запрещены, и если будешь пере­кликаться с соседями, рискуешь после конца карцерного срока ли­шиться «ларька» или даже получить новый карцерный срок.

Рисковать не хочется... Но тогда мы заведомо запланировали для себя сто дней без ларька и сто дней в карцерах — а в этой ситуации чем они могли нас укусить? И карцер превратился в статусный клуб, обитатели его перекликались свободно, а на любое замечание над­зирателя следовал стереотипный ответ: «Начальник, мы на Статусе! Мы вне вашего закона!».

В тему: Кабмин утвердил план чествованиий юбилея Чорновола, раскрытие убийства которого саботирует ГПУ

Они мгновенно отключались (любопытная деталь: замечания они вообще пробовали делать, только если мы го­ворили на русском языке. Стоило перейти на английский — чтобы сделать переговоры между камерами непонятными для подслуши­вающих .надзирателей — они вообще переставали что-либо слы­шать, будто по карцеру разносятся не голоса зэков, а, например, пе­нье птиц или классическая музыка).

Одним из преимуществ статусного сидения перед обычным кар­цером явилось обилие информации. В нормальном карцере зэк на две недели отключен от любых источников информации, даже от со­ветского радио. Но в дни Статусной забастовки мы могли следить за всеми газетами, потому что каждый день кто-то из статусников кончал срок и выходил на пересменку.

Первое, что он делал — читал газеты в местной читалке, и когда его заводили снова в карцер — иногда через сутки, иногда через два-три часа — он начинал очеред­ной срок с лекционного обзора газет и журналов.

Помню, Миша Карпенок, которого завели в карцер через 40 минут после выхода из него, так объяснялся с нашей командой:, «Я успел только в столовую, пообедать, оттуда пошел в читалку, а они меня вызывают...» — «Эх, Миша, надо было с читалки начинать!».

Но, помимо обзора прес­сы, мы ежедневно слушали последние известия по радио.

Чорновил — обладатель камеры ПКТ, где положен радиорепродуктор, запи­сывал у себя все новости и тут же диктовал их всем камерам (когда Вячеслава тоже стали таскать по карцерам, в соседнюю камеру ПКТ пошел Владимир Осипов и очень четко исполнял обязанности «хо­зяина новостей»).

Текст «Зэковский генерал» Хейфеца впервые вышел в Украине в 1991 году, накануне президентских выборов, в которых принимал участие бывший политзэк. Издательство — «Такі Справи»

Чорновола пробовал останавливать наш замполит, старший лейтенант Кильгишов:

— Нельзя кричать в карцере...

— Гражданин замполит, я провожу политзанятия. Вы же сами не можете допустить, чтобы статусники сто дней не слушали политзанятий... Я ничего им не сообщаю, кроме московских известий...

Что отвечать? Режим требует тишины в карцере, но режим тре­бует и ежедневных политзанятий...

Замполит вступил в конкурент­ную борьбу с Чорноволом: стал ежедневно ходить в карцерный ба­рак и вести с нами душеспасительные беседы. Любимая тема. этих бесед: «В СССР нет политзаключённых, поэтому нет и Статуса по­литзаключенного». Был он бывшим учителем, попавшим в МВД по партийной разверстке, человеком от природы мягким, не злым, и тяжело ему приходилось с зубастыми зэками типа Чорновола, когда офицер пытался доказывать, что мы — это не мы, а «уголовные преступники».

Основной аргумент замполита был таков: поскольку в государстве не существует особого кодекса для политических пре­ступлений, а есть единый уголовный кодекс, значит, в нем, соответ­ственно, нет никаких политзаключенных, а есть только уголовники.

— А в других странах, в западных, например, существуют по­литзаключённые? — любопытствует Чорновил.

— Там-то конечно...

— Но никакого особого кодекса для политических заключённых в западных государствах тоже не существует, а статус политзаклю­чённых соблюдают...

Как раз в те дни в «Правде» появилось сообщение, что консер­вативное правительство Великобритании злодейски задумало отме­нить Статус политзаключенных, действовавший в тюрьмах Ольсте­ра, по причине, «якобы эти борцы — террористы». Так мы и узнали о существовании Статуса на Западе.

— Или мы политзаключенные, — добивал замполита Славко, — и тогда признайте наш Статус. Или вообще нигде в мире не суще­ствует политзэков, и тогда прекратим крики: «Свободу узникам в Чили!».

— Но должно существовать юридическое определение политза­ключенного, прежде, чем говорить о его статусе, — возражает зам­полит. — Иначе каждый вор объявит себя политиком, он тоже бо­рется по-своему с обществом!

— Определение политзаключённого уже дано! — Ото, переспо­рить Чорновола не просто. — Знаете кем? В книге одного англий­ского коммуниста, она есть в библиотеке, приводится определение, данное Анджелой Дэвис. .. .Вы помните, кто такая Анджела Дэвис?

В тему: Порошенко почтил Героев Крут цитатой Черновола, расследование убийства которого саботирует власть

Коммунистическая открытка в честь Анджелы Дэвис. Кто бы мог подумать, что советские политзеки, борясь за свои права, будут апеллировать к осужденной в США

— Сами понимаете, что помню! — замполит начинает сердиться.

— Я про другое... Извините. Она для Вас — авторитетное лицо?

— Да.

— Так вот, Дэвис определила политзаключённого: это лицо, со­вершившее правонарушение законов данного государства не в лич­ных, а в общественных интересах — в интересах либо всего общест­ва, либо какой-то отдельной его группы. А ведь каждому из нас, ну, почти каждому, суд вменял в вину не корыстные побуждения, но на­оборот — инкриминировал, что мы собственные деньги вкладывали в наше «преступное деяние».

Совершенно неожиданная реакция замполита:

— Так, значит, я вас не убедил, — расстроено произносит он. — Зря говорил все время?

И тут я, слушающий их беседу у двери, понимаю: это для Чор­новола — дискуссия, а для замполита-то — задание!

— Вы говорили вовсе не зря. Я, действительно, хотел послушать позицию вашей стороны, — а вдруг мы в чем-то не правы, ведь тоже можем ошибаться. Я еще и еще раз продумывал справедливость наших действий. И, к сожалению, гражданин Кильгишов, вы не убеди­ли меня.

— Но ведь, требуя Статуса, вы хотите добиться нарушения со­ветского закона. А наша задача — служить закону, а не помогать его нарушению.

— Вы правы, мы хотим изменить закон. И сознательно пошли на его нарушение...

А называете себя правозащитником! Молодец замполит, ловко парирует!

— ...но вы нам не оставили никакой возможности для измене­ния закона, который мы считаем неправильным, Кроме нарушения этого закона явочным порядком. Мы отправили проект Статуса в Верховный Совет и не получили никакого ответа по существу про­блемы. Только тогда решили нарушить законодательство...

— Ну, за действия Верховного Совета я отвечать не могу, — и замполит удаляется.*

...В этот вечер у Вячеслава было отличное настроение, и он на­чал петь, а за ним распелся хором весь карцерно-тюремный барак. Аж до зоны долетало пение штрафников! Солировал прекрасный певец Паруйр Айрикян.

Чорновил пел песни и читал стихи Александра Галича — он их любил и знал наизусть, особенно любил про декаб­ристов, кажется, слегка поправлял автора:

...хочешь выйти на площадь?

можешь выйти на площадь?

должен выйти на площадь

в тот назначенный час...

—

Опубликовано в издании  Історична правда

В тему:

• Іван Заєць: Що сталося з українською політикою
• НАБУ вышло на Кремль?
• Степан Хмара: «Діяльність Порошенка підпадає під статтю «Державна зрада»
• ФСБ в Украине: террористы на марше
• Не прощать должно стать привычкой