Солдат SS-Waffen Munk Jan: На Днепровском рубеже - воспоминания противника

Версия для печати

 В начале пути. Обучение. Под Курском. На Днепровском рубеже. Дух товарищества. Взаимоотношения с местным населением. О русских. Отношение со стороны соотечественников. Последние дни войны. Отношение к вождям.

На фото: Взвод из состава полка Westland, почти полностью уничтоженный в июле 1943 г. В живых остались только сам Мюнк (крайний справа в нижнем ряду) и старший унтер-офицер (в фуражке)

У меня был отличный пулемет, первоклассный второй номер и полно боеприпасов неважного качества. Обычно мы старались контролировать стрельбу и выпускать только короткие очереди. На этот раз, однако, количество вражеских солдат, перемещающихся напротив нас, было столь значительным, что требовалась стрельба длинными очередями. Это привело к перегреву ствола, и еще до того, как я успел поменять ствол, пулемет заклинило. Лакированный патрон застрял в раскаленном стволе... Предпринимая усилия, чтобы отладить пулемет, я забыл о том, что необходимо укрываться, и в этот момент мне показалось, что кто-то ударил меня молотком по плечу. Я не чувствовал боли, однако, к счастью, все еще мог двигать рукой.

Jan Munk

SS-Standartenobejunker

SS-Panzergrenadier Regiment Westland

5-я бронетанковая дивизия Wiking

В начале пути

Когда я был еще совсем мальчишкой, мы часто ездили в гости к очень хорошим друзьям моих родителей, которые жили на востоке Голландии близ германской границы. В 1935-м или 1936-м мы ездили в Германию на машине, так как мои родители и их друзья знали ресторанчик, где мы могли вкусить прекрасное блюдо из форели.

Стоял солнечный летний день, и когда мы въехали в маленький немецкий городок, в нем проходил какой-то фестиваль. Развевались флаги со свастикой, всюду висели плакаты, гирлянды и цветы, и городок выглядел восхитительно. Я видел группы марширующих и поющих ребят из Гитлерюгенда, и они казались такими счастливыми, что я стал думать о том, как все это прекрасно, пока мой отец не сказал своему другу: «Посмотри на этих нациствующих детей.

Это ужасно, они вырастут, и из них не выйдет ничего хорошего». Я просто не мог этого понять. Моя семья всегда была настроена антинацистски, но не антинемецки. Когда мой отец произнес эти слова о молодых немецких ребятах, которые маршировали и пели в таком счастливом расположении духа, приводя меня в восторг, у меня появились пронацистские чувства. Эти чувства окрепли, поскольку я часто был в несогласии со своим отцом, что и привело меня в SS-Waffen. Я стал белой вороной в семье, но моя мать, брат и сестры продолжали писать мне письма...

Обучение

Нам нравилось большинство наших командиров – командир отделения, командир взвода, командир роты – они нам не просто нравились, мы их уважали. Если мы мокли, мерзли и были измотаны, то мы знали – то же будет и с нашими командирами.

Помню только одного унтер-офицера, которого недолюбливали – это был капрал, который дурно обращался с фламандцами. Как-то в Рождественский вечер, когда он напился до потери сознания, мы завернули его в одеяло, стащили вниз по лестнице ногами вперед, бросили в одно из корыт для стирки и включили холодную воду. Вклеили ему по первое число, но его коллеги на это никак не отреагировали. После этого он вел себя гораздо пристойнее.

Обучение было сконцентрировано, в основном, на дисциплинарных моментах. Нам вдалбливали в голову, что приказам командира нужно подчиняться. Если твоим командиром был, например, всего лишь Oberschutze (по американским стандартам – рядовой 1-го класса), находящийся только на одну ступеньку выше тебя, это не имело никакого значения – он уже был твоим командиром.

Тем не менее, нам никогда не приказывали делать что-либо, лишенное всякого смысла, как, например, прыжок из окна без предварительной проверки его высоты над землей и пр. Однако, нам могли приказать залечь в заполненной водой канаве или в кустах ежевики, или плюхнуться в подтаявший мокрый снег... Бывало, это превращалось в состязание воли одного человека и воли всех остальных.

Это не означало, что наш дух хотели сломить, вовсе нет, это просто означало, что отданный нам приказ было необходимо выполнить. Как-то мы были на учениях посреди поля, которое было залито во время наводнения, затем замерзло, а после этого частично оттаяло – то есть, «идеальный вариант» для поиска укрытия. Сначала каждый старался не промокнуть, удерживаясь тело на весу на пальцах ног и ладонях, но по мере того, как иссякали силы, мы переходили на локти и колени.

В конце концов, мы поняли, насколько бесполезным занятием является неподчинение приказу, и стали плюхаться на землю всем телом. Мы даже начали баловаться, стараясь броситься на землю поближе к нашему унтер-офицеру и сбить его с ног. В итоге это нам удалось, и остальные унтера, которым удалось остаться сухими, от души посмеялись над ним.

Чистка и уборка были культом. Если вам говорили, что ваша комната, винтовка или униформа должны быть чистыми, это понималось совершенно буквально. Уборка обычно имела место по утрам в субботу. Начиналось с того, что все парни, ползая на четвереньках, скребли каменные полы длинных корридоров и лестницы. После того, как это было сделано (а удовлетворение требований командиров могло означать двух-трехкратное повторение уборки), мы приступали к уборке наших комнат.

Мы двигали кровати и шкафы, отскребая полы и стирая пыль со всех планок и полок. Окна оттирали влажными газетами. За всем этим следовала инспекция, и от ее результатов зависело то, как мы проведем наши выходные. Инспектировали не только комнаты, но и каждого солдата, его койку, постель и содержание шкафчика. Единственное, что не проверяли, - это солдатский ранец, в котором мы держали личные вещи, бумагу для письма, фотографии, письма из дома и т.п. Вскоре я пришел к выводу, что лучше иметь всего по два: две зубные щетки, две расчески, две бритвы, два носовых платка, две пары носков.

Однажды во время инспекции за ножкой шкафа была обнаружена спичка. Нам ничего не сказали, но в ту ночь около 23.00, когда мы все уже спали, нам приказали построиться с полной выкладкой и вынести одно одеяло. Когда мы построились, четырем парням приказали взять одеяло за углы, в центр положить спичку. Затем мы промаршировали около часа, после чего нам пришлось рыть яму размером 1х1х1 м, чтобы похоронить в ней спичку. На следующее утро все пошло так, как было прежде, как будто ничего не случилось.

В учебной части в Bad Töltz мы прошли вводный курс и получили звание Standartenoberjunker. Здесь как-то разгорелся горячий спор между одним из инструкторов и нашим датским товарищем. Спор шел вокруг насильственного союза между европейскими странами и Германией. Этот спор перерос во что-то более существенное, чем просто несогласие между двумя людьми - мы все вступили в дебаты.

Стало ясно, что многие «тевтонские» добровольцы отрицательно относятся к оккупации их стран Германией. Чувства разгорелись, и потребовалась жестикуляция. В тот самый вечер почти все кадеты-иностранцы пришили эмблемы в виде своих национальных флагов к левому рукаву. Обычно только некоторые из кадетов носили такие эмблемы... На следующий день никакой реакции от инструкторов или офицеров не последовало. Никто не жаловался, никто ничего не спрашивал, но через несколько дней офицер, который принял участие в споре, был переведен во фронтовую часть.

Что касается идеологической обработки, то я, разумеется, хорошо ее помню. Нам приказывали проработать определенные части книги Гитлера Mein Kampf и готовиться к ответам на вопросы к следующему занятию. Нам все это совсем не нравилось. Приходилось потратить немало своего свободного времени на то, к чему у нас не было особого интереса. Немалой проблемой был и языковый барьер.

Для большинства из нас было бы очень тяжело объяснить то, что мы прочли в этой книге, даже на родном языке. Ну а по-немецки мы даже не знали многих обычных слов и простых выражений. Мы понимали команды, мы знали немецкие названия всех составных частей нашего оружия и униформы, да и в городе у нас не было проблем, когда мы заказывали пива, какое-то блюдо или беседовали с кем-нибудь из местных. Но наш словарь не включал в себя какие-либо политические термины.

В учебной части мы также изучали Weltanshaung – философию и политику. Нашего инструктора звали Weidemann (Вайдеманн). Он также использовал Mein Kampf, но вникал в эту книгу значительно глубже. Опять же, это нам не очень нравилось, но благодаря этому возникали интересные моменты.

В нашей комнате среди восьми кадетов был голландец из города Nijmegen по имени Frans Goedhart (Франс Гедхарт). Он уже был кадровым сержантом СС и носил золотой Германский Крест. Мы точно не знали, за что он получил этот орден. Каждый вечер, когда нам приходилось выполнять домашние задания, он находил возможность выбираться в город. Появлялся он незадолго перед отбоем, спрашивал, что задали на завтра, просматривал свои заметки и ложился спать. На другой день он всегду уверенно отвечал на все вопросы.

Наш инструктор мог назначить одного из нас на роль идеологического врага, например, коммуниста, тогда когда сам он представлял члена НСДАП, готового постоять за интересы партии и Фатерлянда. Обычно он быстро побеждал нас в идеологическом споре. Однако, как-то он сказал Гедхарту, что тот будет играть в дискуссии роль английского газетного репортера. Гедхарт уверенно победил, а Вайдеманн совершено потерял самообладание и выглядел полным дураком.

Под Курском

Приказ выступать пришел 11 июля 1943 года. Мы отправились в путь ранним вечером, двигались всю ночь, днем спали. Каждый день мы старались выглядеть по-другому, чтобы смешать карты тем, кто мог отслеживать наши перемещения: то мы выставляли все наше вооружение напоказ, то прятали его. Один день мы носили гимнастерки, другой – кителя, третий – были в камуфляже. Мы даже меняли опознавательные знаки нашей дивизии на грузовиках. Русские партизаны, должно быть, терялись в догадках, стараясь понять, какие части были на марше...

В тему: Что удивило немцев в России: неизвестные факты истории

Наконец мы прибыли на место и развернулись, разбившись на небольшие группы. Когда вы в таком боевом порядке, не имеешь и малейшего понятия о том, что происходит с такими же как ты справа или слева. Наша рота наткнулась на колонну грузовиков с солдатами Вермахта, которых, судя по всему, русские выбили с оборонительных позиций.

По мере продвижения вперед мы отказались от использования грузовиков из-за артиллерийского огня противника. Мы спрыгнули на землю и пошли пешком. Дорога была проселочной, грунт был мягкий и песчанистый, что делало наш марш, особенно с тяжелым пулеметом на плечах, очень утомительным. Я уже был без сил, когда наш командир догнал меня и взял у меня пулемет, чтобы дать мне отдохнуть какое-то время. Все это время он призывал нас двигаться как можно быстрее, потому что в нас была срочная необходимость.

В конце концов мы заняли оставленные кем-то позиции, и наступила передышка. Позиции, которые мы заняли, были превосходными: траншеи и блиндажи были хорошо выкопаны и обустроены. Должно быть, русские атаковали здесь большими силами и довольно неожиданно, поскольку в блиндажах мы нашли множество нераспакованных посылок и огромное количество всякого снаряжения и припасов.

Мы хорошо провели время, выбирая себе новые носки, белье и пр. Посреди это праздника жизни появился вестовой из штаба роты с таким посланием: «Мюнк и его второй номер – немедленно прибыть в штаб». Я был вне себя, поскольку приходилось оставлять все это богатство и идти к командиру роты. Когда мы добрались до него, он приказал занять огневую позицию в траншее для обороны штаба.

Это было около 15.00. Примерно в 17.00 привели пленного, который сообщил, что русские, поддерживаемые танками, пойдут в атаку рано утром 19 июля. И он сказал правду! Вскоре стало ясно, что эта атака довольно успешна: я увидел русских пехотинцев перемещающихся справа налево прямо напротив моего окопа. У меня был MG34 – превосходный пулемет, очень надежный и высокоточный.

Мой второй номер был румыном – сыном фермера. Он неважно говорил по немецки, но его желание помогать мне было выше среднего, как и его физическая сила. Там, где любой другой второй номер нес два ящика с патронами, он нес четыре и при этом не отставал. В Германии в то время не хватало латуни, поэтому патроны для винтовок и пулеметов делали из стали, а затем лакировали, чтобы предотвратить появление ржавчины...

Итак, я был на месте. У меня был отличный пулемет, первоклассный второй номер и полно боеприпасов неважного качества. Обычно мы старались контролировать стрельбу и выпускать только короткие очереди. На этот раз, однако, количество вражеских солдат, перемещающихся напротив нас, было столь значительным, что требовалась стрельба длинными очередями.

Это привело к перегреву ствола, и еще до того, как я успел поменять ствол, пулемет заклинило. Лакированный патрон застрял в раскаленном стволе... Предпринимая усилия, чтобы отладить пулемет, я забыл о том, что необходимо укрываться, и в этот момент мне показалось, что кто-то ударил меня молотком по плечу. Я не чувствовал боли, однако, к счастью, все еще мог двигать рукой.

Затем я услышал шум справа от себя и увидел, что мой второй номер спрыгнул в траншею, словно собираясь поднять еще один ящик с патронами. На самом деле, пуля попала ему в левый висок и убила его наповал. Похоже было, что выстрел был откуда-то слева. Глядя туда, я рассмотрел русских в коричневой униформе.

Поскольку мой пулемет вышел из строя, я несколько раз выстрелил в ту сторону из своего пистолета, а затем побежал прочь по дну траншеи. Вскоре я наткнулся на нескольких солдат СС, которых я определил как штабных работников, поваров и интендантов. Они не были настоящими фронтовиками, поэтому не стоило удивляться тому, что никто из них не знал, что делать. На земле лежал командир нашей роты.

Парни сказали, что его убили, но я решил взглянуть на него поближе. Пуля вошла ему в голову рядом с левым ухом. Рана выглядела смертельной, и я решил, что он и правда был мертв, но он зашевелился. Парни показали на какую-то траншею и сказали мне, что они хотели добраться по ней до штаба батальона. Я подхватил своего командира и уже собрался следовать за ними, но тут он сумел сказать мне, чтобы я шел не за ними, а вперед, туда, где располагалась соседняя с нами противотанковая часть.

Парни сказали мне, что офицер в горячке, и не обратили на его слова никакого внимания. Я и еще один голландец решили, что он говорит дело. Я положил его руку себе на плечи и тронулся в путь, но каждый раз, когда он слышал выстрел, он предпринимал попытку идти сам и наступал мне на пятки, и, в конце концов, мы свалились на землю. Мой голландский товарищ получил ранение в бедро и сам двигался еле-еле. Проще всего оказалось просто нести моего командира, перекинув его через плечо.

Приятного тут было мало, поскольку мое раненое плечо начало болеть, но мы продолжали движение. Мой товарищ плелся за мной, при этом за ним на некотором расстоянии шло несколько русских, которые держали его на мушке! Они были так же перепуганы и растеряны, как и мы, и в итоге оказалось достаточным одного выстрела, чтобы вынудить их спрятаться...

В тему: Украина под оккупацией, 1942-1943 годы - дневник немецкого архитектора

В какой-то момент я остановился, чтобы перевести дух. Это позволило моему командиру открыть свой планшет и показать мне, куда мы направлялись. Я хотел верить, что он прав, хотя кроме нас троих и горстки следовавших за нами русских, не было видно вообще никого. Мы уткнулись в конец траншеи и продолжили нас путь уже по верху, пока я не увидел кучку деревьев, где, по словам командира, находилась наша противотанковая часть. Сразу за этим мы свалились в большую воронку и укрылись в ней.

Я сказал голландцу, чтобы он помог мне, поскольку я окончательно выбился из сил. Теперь он нес командира, а через полчаса подъехал Volkswagen, чтобы подобрать нас. Меня отвезли на перевязочный пункт, рану обработали и сказали, к моему облегчению, что рана была неглубокая, и обошлось без серьезных повреждений. Здесь я столкнулся еще раз со своим взводным, который рассказал мне грустную историю: практически вся рота погибла, когда рано утром ее позиции смяли русские танки. После этого меня перевезли в госпиталь, находящийся в Днепропетровске.

К 23 августа 1943 года я поправился и получил отпуск домой. Когда я прибыл домой, я увидел там посылку с Железным Крестом 2-й степени. Смутившаяся мать отдала мне мою награду вместе с сопроводительным письмом от моей роты...

На днепровском рубеже

К этому времени многие из ребят в нашем подразделении уже были чужаками, - в основном, это были румыны. Наша обронительная линия шла вдоль Днепра. Местность была открытой, поросшей кустарником и мелколесьем с редкими рощицами. Русские предприняли несколько попыток атаковать через эту благоприятную, с их точки зрения, полосу, но каждый раз нам удавалось обить их атаки. По ночам они не могли передвигаться, не создавая шума, поэтому особых проблем у нас не было.

2 ноября 1943 года мы чувствовали, что что-то должно произойти, так как слышали, как русские распевают песни и вообще шумят. Другими словами, они выпили свой водочный рацион, который должен был прибавить им храбрости перед атакой. Само собой, в 18.00 мы получили информацию о том, что атака вот-вот начнется. На тот  момент я командовал отделением и тут же отправил всех из блиндажа в окопы.

Все ушли, кроме одного румына, который сказал мне, что кто-то прихватил его каску, а та, которая осталась, была ему маловата. Он хотел остаться, чтобы охранять блиндаж. Я сказал ему все, что думал по этому поводу, отдал ему свою каску и покинул блиндаж, имея на голове только кепи. Затем я присоединился к своему второму номеру, который уже был рядом с пулеметом.

Началась атака, более ожесточенная, чем обычно, но мы вновь отбили ее. Как обычно, в этот момент наша артиллерия начала обстрел, перекрывая находящимся под огнем пулеметов русским путь к отступлению. На этот раз снаряды падали совсем недалеко от нас. Я услышал, как слева от нас раздались взрывы – один поодаль от нас, другой вообще довольно близко. Третий «попал в точку».

Он взорвался прямо перед нами и разнес наш пулемет. Мы на мгновение запоздали с тем, чтобы броситься на дно траншеи. Показалось, что какая-то огромная тяжесть толкнула меня вниз. Мой второй номер начал ругаться, крича, что мерзавцы оторвали ему нос. Но все было не так плохо – крошечный осколок проткнул его нос поперек, и кровь хлестала из него, как из зарезанной свиньи. Мы решили переместиться в блиндаж, чтобы я мог перевязать его.

В тему: Гитлер, Сталин и Украина: безжалостные стратегии

К моему удивлению я обнаружил, что не могу двигаться. Я было подумал, что просто отсидел себе ноги, когда находился на корточках. Когда упал следующий снаряд, меня швырнуло на дно окопа так сильно, что я расцарапал себе лицо об землю. Я закричал своему товарищу, чтобы он не был олухом и успокоился. Он помог мне добраться до блиндажа, однако, уже на месте, он сказал, что даже не прикасался ко мне и, во всяком случае, не подталкивал. Мне пришло в голову, что тут что-то не так.

Я не чувствовал под собой ног, поэтому расстегнул ремень, нижние пуговицы кителя и стал ощупывать спину. Вроде, ничего необычного я не обнаружил. Я спустил брюки, исследовал ноги, но опять ничего не нашел. Я занялся перевязкой своего товарища. Затем мы выкурили по сигарете, и я почувствовал, что мне жарко – я просто обливался потом. Я снял кепи, и кровь полилась по моему лицу. Я нащупал рану на голове и понял, почему мои ноги не работают...

Через какое-то время меня перетащили вдоль траншеи на место, где она была настолько широка, чтобы в ней поместились носилки. Затем меня отнесли на сборный пункт раненых, где я остался дожидаться транспорта для отправки в тыл. Раненых там хватало... Русские вновь пошли в атаку, и все раненые, способные носить оружие, вернулись в окопы. Те, кто остался, должны были позаботиться сами о себе. Нам раздали ручные гранаты, автоматы и пожелали удачи. Мы все поняли. Чтобы отвезти нас в тыл, потребовалось бы немало людей, но взять их было неоткуда.

Русские открыли по нам огонь – мы начали отстреливаться. Они бросали в нас гранаты – мы тоже швыряли в них гранаты. К счастью, части Вермахта, поддерживаемые легкими танками, перешли в атаку. Мы не потеряли ни одного раненого, хотя некоторые, включая меня, получили новые ранения, слава Богу, довольно легкие. После этого меня перетащили в какой-то блиндаж, занимаемый солдатами Вермахта. Это был глубокий бункер с хорошо защищенным входом и очень толстым перекрытием. Внутри стояли столы и легкие стулья. Играло радио, и все выглядело почти как на пропагандистской картинке...

Во время нашей контратаки было взято в плен несколько пленных. Их использовали, как обычно, для подноса боеприпасов и для транспортировки раненых. Чтобы добраться до перевязочного пункта, нам пришлось пересечь довольно плоское открытое поле. Противник обстреливал это пространство, и после каждого разрыва пленные русские бросали носилки, на которых лежал я, и искали укрытие.

Тот парень, который был со стороны головы, проявлял бóльшую заботливость и опускал носилки осторожно. К этому моменту у меня страшно разболелась голова, и то, что носилки бросали на землю, не улучшало моего состояния. Я сказал тому парню, который был со стороны ног, что если он бросит меня еще раз, я его пристрелю. Я предупредил его пару раз. После каждого предупреждения он становился осторожнее, но вскоре опять бросил носилки. В конце концов, я вытащил свой пистолет и выстрелил у него над головой. После это все пошло как по маслу.

Дух товарищества

Я прибыл в городок Ellwangen из краковского госпиталя 4 июня 1944 года. Думаю, что время, которое я провел в этом городе, было самым лучшим за весь период моей службы в SS-Waffen благодаря части, в которую я попал. Я оказался в 3-й роте 5-го Учебного Запасного Батальона.

Нашего командира роты боялись все остальные офицеры. Если между ним и другим офицером что-то случалось, он ждал до субботы. Субботними вечерами мы ходили в кино. После кино он выжидал, пока рота, командир которой в чем-то досадил ему, не покинет кинозал. Мы ждали какое-то время, а затем следовали за ними. Маршируя, все роты что-то пели. В тот момент, когда мы начинали обгонять идущую перед нами роту, маршируя быстрее, чем парни из этой роты, и распевая другую песню громче, чем они, наши конкуренты сбивались с шага и начинали петь невпопад. Это означало, что их командиру достанется за подобные огрехи.

В большинстве случаев такие действия предпринимались, если между командирами рот или солдатами разных рот были какие-то трения. В этом была и своя положительная сторона. Другая рота после такого происшествия начинала относиться к обучению с бóльшим энтузиазмом, они лучше маршировали и пели, но ни одна из рот не могла побить ту, в которой служил я. Это неповторимое чувство – маршировать строем все как один, участвовать в строевой подготовке на плацу, когда все движения осуществляются настолько синхронно, что каждое из них сопровождается одни четким щелчком...

Взаимоотношения с мирным населением

В общем, когда люди говорят об СС, они имеют ввиду концлагеря, жестокое убийство военнопленных и гражданских. Мы все знаем о полицейских, которые крайне плохо обращались с людьми. Мы знаем о тех, кто убивал и пытал, мы знаем об армиях, которые совершали военные преступления, но все это не значит, что каждый, кто носил военную форму, был зверем...

Ужасно то, что когда речь идет об СС, всех считают мерзавцами – и Algemeine-SS, и Waffen-SS. Войска SS-Waffen состояли из добровольцев. Это были солдаты с минимальным уровнем политических предпочтений, тогда как в SS-Algemeine было полно членов нацистской партии, а не солдат. Большинство тех, кто говорит об СС, в реальности имеет в виду Algemeine. Мы, воевавшие в SS-Waffen, были просто солдатами, может быть, немного выше уровнем, чем средний солдат Вермахта, но это, вероятно, было связано с тем, что мы все были добровольцами.

В тему: Нацисты и коммунисты убили 14 миллионов. Русские и немцы пострадали меньше всех

Например, в Аполиновке, к северу от Днепропетровска, местное русское население лечилось у нашего голландского доктора, гауптштурмфюрера СС, совершенно бесплатно. В другой раз мы стояли близ Лозовой, и прошел слух, что нас перебросят во Францию или Италию. Через какое-то время мы получили приказ сделать деревянные сани, чтобы обеспечить себя транспортными средствами.

Мы все запланировали заранее: нашему отделению было необходимо сделать четверо больших саней. Мы знали, что дед, проживавший в одном из местных хуторов, собирался строить дом для своей дочери, и, имея всего лишь топор, сумел вытесать отличный прямоугольный брус из поваленного ствола. Мы поторговались с ним и выкупили этот брус за два армейских одеяла, 20 рублей, сигареты и несколько швейных игл и кремней. У нас была пила, и в мгновение ока мы сколотили четверо саней, а остатки бруса загнали другим отделениям.

Однако, на другой день румын, который немного говорил по-русски и использовался нашей ротой в качестве переводчика, посмеиваясь над нами, сообщил, что приходила жившая с дедом бабка для разговора с командиром роты. По его словам, она жаловалась на то, что ее дед вкалывал несколько недель, чтобы вытесать брус, а теперь его забрали какие-то солдаты из нашей роты.

Если бы наш унтерштурмфюрер принадлежал к тому типу офицеров СС, каким их обычно изображают, он бы просто пристрелил бабку. Вместо этого мы получили приказ явиться к командиру и объяснить свое поведение. Мы не сказали ни слова об одеялах, так это было армейское имущество, но признались во всем остальном. Командир решил, что мы можем оставить сани у себя, так как брус все равно уже распилили, но приказал отдать старикам еще 40 сигарет и 10 рублей. Вот вам и бесчеловечное обращение с местными со стороны военнослужащих SS-Waffen!

Мы часто менялись с местными продуктами в обмен на их яйца, жареную картошку и соленые огурцы. На этом уровне общение с местными разрешалось, но какие-либо сексуальные контакты с русскими женщинами были строжайше запрещены. Следовать этому приказу было несложно, поскольку я не встретил ни одной привлекательной женщины. Что касается фигуры, то мы могли только догадываться о том, что было спрятано под всем этим множеством юбок.

О русских

С нашей точки зрения русских солдат считали немного большей ценностью, чем скот, отправляемый на убой. Они шли в бой, несмотря на потери. Приведу пример.

Однажды мы стояли на краю леса. Затем мы увидели русских, которые вытаскивали из-за деревьев что-то вроде противотанкового орудия. Это не было орудие большого калибра, но стрелять из него точно было можно. Рядом с ним было человек пять русских – мы видели, как они разворачивают орудие, заряжают его и готовятся открыть огонь. Мы открыли огонь и перестреляли их.

Еще одна группа вышла из-за деревьев. Без спешки, как будто это была воскресная прогулка, они подошли к орудию. Все повторилось сначала: мы и этих перестреляли. Появился еще один расчет – мы перестреляли и этих ребят, после чего они оставили орудие в покое. Это было что-то такое, чего мы не могли понять. Казалось, эти люди сознательно совершают самоубийство...

Больше всего мы боялись не гибели, не ранения, а плена. Русские могли вести себя просто по-звериному. Как-то к нам попал молоденький русский дезертир, которого мы держали у себя в подразделении, поскольку он был интеллигентен, помогал нам и знал немало немецких слов. Короче говоря, он представлял из себя необходимую нам дополнительную пару рук.

Иногда ночами он уходил на другую сторону фронта и возвращался с несколькими соотечественниками, которых ему удавалось убедить дезертировать. Как-то утром он не вернулся. Мы решили, что он просто опять присоединился к своим. Через несколько дней мы отбили у русских какую-то деревню. Посреди деревни росло дерево, где мы и наткнулись на нашего «Ивана». Кто-то хорошо знакомый с медициной вытащил из него кишки – все до конца - и обмотал их вокруг дерева...

Отношение со стороны соотечественников

Во время моего первого отпуска в Голландии, приехав на вокзал моего родного города Лейден, я распрощался с другим голландцем, с которым я провел много времени в поезде. Он направлялся в Алкмаар, город в 65 километрах к северу от Лейдена. Несколько месяцев спустя я услыхал такую историю.

Когда он приехал в Алкмаар, первым делом он пошел к парикмахеру, чтобы привести себя в порядок перед тем, как встретиться с родителями. Когда он сидел в парикмахерском кресле, подпольщики разрядили автомат Sten ему в спину. Ну а я старался не рисковать. Если я ехал в поезде или на автобусе, я всегда опирался спиной на стену или на окно, поскольку в противном случае попутчики прожгли бы мою форму своими сигаретами или изрезали бы ее бритвой.

В тот первый отпуск я хотел повидаться с семьей голландского парня, который погиб на фронте. Поскольку его дом был неподалеку от Лейдена, я отправился туда на велосипеде. Было прохладно, и я одел свою старую мотоциклетную куртку – отличную, сделанную под мой размер черную кожаную куртку. Полагаю, я был похож на одного из этих зловеще выглядевших гестаповцев, какими их показывают в фильмах о войне.

Я проехал длинный путь, и тут мне пришлось перенести велосипед на плече по трамвайному мосту. Я прошел мост наполовину, и тут кто-то выстрелил в меня. Я бросил велосипед на землю и достал свой пистолет (обычно отправляясь в отпуск, мы брали с собой только штык, но, наслушавшись разных историй, я решил, что разумным будет взять с собой что-нибудь посерьезней). Прозвучал второй выстрел. Я не видел, кто и откуда в меня стреляет, поэтому самому мне стрелять не имело смысла. Так или иначе, больше выстрелов не последовало...

Последние дни войны

В начале апреля 1945 года вся Junkerschule была перемещена в район Todnau (Шварцвальд), чтобы принять участие в формировании дивизии Nibelungen (38-я гренадерская дивизия СС). Мне дали под начало роту военнослужащих Фольксштурма – мальчишки и пожилые люди, которых, в основном, обучали использованию фаустпатронов. Но эта новая дивизия так и не вступила в строй. Не было оружия, и боевой дух подразделения был очень низок. Тем не менее, я все еще искренне считал, что Германия выиграет войну. Всего через несколько дней мы отправили фольксштурмовцев домой, и дивизия Nibelungen развалилась...

Мы вернулись в Bad Töltz. Здесь мы получили приказ отыскать свои дивизии и вернуться в строй. Я служил в дивизии Wiking, которая в это время вела тяжелые бои в районе города Graz. Наша попытка (я был еще с тремя голландцами в звании SS-Stardantenoberjunker) добраться до своих была сопряжена с большими опасностями.

Конечно, у нас были пропуска, но путешествовать в тот момент времени было рискованным занятием. В воздухе господствовали союзники, которые стреляли по всему, что двигалось – даже по велосипедистам. Срок действия наших проездных документов быстро истек, а отряды эсэсовских маньяков – не из SS-Waffen, а из Algemeine – носились по улицам, вешая и расстреливая тех, кого считали дезертирами. Я сам видел солдат из SS-Waffen, повешенных на деревьях и фонарных столбах.

Однако, удача была с нами, и 4-го апреля мы наткнулись на штандартенфюрера СС, который нашел нам применение. Этот офицер имел бланки приказов, подписанных лично Гиммлером. Они давали ему возможность делать все, что заблагорассудится. На протяжении последующих двух недель мы конфисковывали все возможное снаряжение у тех воинских частей, которые попадались нам на пути, и складировали его на фермах для последующего использования в партизанской войне отрядами Werwolf.

Этот относительно безопасный период закончился 29 апреля. Штандартенфюрер переместил нас в  в городок Landshut, где мы встретились с гауляйтером – местным нацистским лидером. Мне дали под началу группу рвущихся в бой мальчишек из Трудового Корпуса, все возрастом от 16 до 17 лет, чтобы я научил их пользоваться фаустпатронами. 1 мая в районе Eggenfelden , близ Vilsbiberg, я вышел с своими парнями на опушку леса. Нам предстояло удерживать в этом месте оборонительную позицию.

Вскоре мы увидели с десяток американских танков, приближающихся к нам в единой колонне вдоль узкой дороги. Мне удалось подбить головную машину, но так как я понимал, что наше положение безнадежно, я отправил всех парней искать дорогу домой. Они рыдали из-за крушения своих надежд: им так и не удалось понюхать пороху.

Отношение к вождям

Все, что я могу сказать относительно политических лидеров, - это то, что мы верили всему, что говорил Гитлер, и я верил в то, что Германия победит в войне, вплоть до марта 45-го. Я окончательно удостоверился в том, что война проиграна, когда мы услашли о том, что Гитлер мертв. Что касается самого Гитлера, я считал его настоящим мужиком. Он был всего лишь капралом, когда получил Железный Крест 1-й степени на Первой Мировой войне.

В те времена это было немалым достижением. Когда он произносил своий речи на съездах и митингах, ему удавалось захватить аудиторию. У него была способность завести нас так, что мы верили всему, что он говорил, и пылали энтузиазмом. Все, кого я встречал, уважали Гитлера и верили ему, и сам я разделял это мнение и чувство.

О Гиммлере я могу сказать то, что он не был настоящим мужиком. Он оставлял впечатление человека, которому нельзя было доверять, и он определенно не был ярким представителем арийской расы господ ни внешне, ни по своему характеру. Мы считали, что Гиммлер выглядел слишком жалким для того, чтобы командовать SS-Waffen…

Заключительное слово

Я весьма сожалею, что стал частью режима, который создал концлагеря и приказывал устраивать резню. Но я, мои товарищи и те немцы, с которыми я беседовал, ничего не знали об этом. Звучит слабым аргументом, но ведь это правда...

Во время моего последнего отпуска отец сказал мне, что верит сведениям об уничтожении евреев в концлагерях. Я сказал ему, что в Junkerschule в Bad Töltz работало много заключенных из Дахау. Они были одеты в черно-голубые полосатые робы, трудились в качестве садовников и убирали на дорогах. Когда мы проходили мимо, они были обязаны встать в сторону и снять свои шапки, и ничего больше.

Если бы кто-то из нас осмелился хотя бы тронуть одного из них, они бы имели право пожаловаться своему капо, и этот человек получил бы взыскание. Им выдавали по три сигареты в день, нам выдавали по две. Кроме того, утром они начинали работу позднее нас и не выглядели изможденными. Я должен был верить своему отцу или собственным глазам? Конечно, теперь я знаю, что все это было несусветным обманом, но в то время никто из нас не имел понятия об этом.

Советы и западные союзники объединились и победили. Все, сделанное дурным образом, все, сделанное неправильно, свалили на побежденных. Я целиком признаю, что нацистская Германия должна была исчезнуть, так как нельзя простить зверства, совершенные с одобрения правительства, которое знало обо всем. Но я помню возмущение цивилизованного мира, когда Германия бомбила Варшаву и Роттердам в начале войны – это назвали дикостью. Тем не менее, всего несколько лет спустя союзники прибегли к той же практике, когда обрушили бомбы на немецкие города.

У меня нет сожалений по поводу того, что я вступил в SS-Waffen. Я благодарен судьбе за то, что испытал это чувство братства, и горжусь тем, что принадлежал к людям, для которых верность друг другу была незыблемой. Я помню те времена, когда каждый европеец соглашался с тем, что коммунизм является злом. Все знали о сибирских лагерях для политзаключенных и регулярных чистках, которые Сталин устраивал для тех коммунистов, которые не следовали его линии. Я верил в это тогда, верю и сейчас в то, что был прав в своих устремлениях бороться с этой системой.

По книге Gordon Williamson. Loyalty is my honour (Моя честь – верность). London, 1995

—

Перевод и лит.обработка: Владимир Крупник; jge,kbrjdfyj d bplfybb Diletant

В тему:

• Вторая Мировая по-украински. Мнения известных отечественных историков
• «Мифы Второй мировой войны». Без оправдания и осуждения
• История предубеждений: восприятие дивизии «Галичина» в 1947 и в 2011 годах
• Война была Великой. Но разве Отечественной?
• О «Великой Отечественной» и других мифах советской эпохи
• Война была безмерным горем. Память о войне стала спекуляцией

Опрос:

• Чем для вас является война 1941-1945 гг.?