«Русские били по вокзалу, откуда уезжали беженцы». Рассказ украинки, которая на последнем поезде уехала из Ирпеня

Версия для печати

 Ирпень – пригород Киева. За 19 дней войны его практически уничтожили, сейчас там нет горячей воды и газа. Рядом находятся города Буча и Гостомель, вместе с Ирпенем это стратегически важные точки для атаки на украинскую столицу.

Филолог Юлия вместе с шестилетним сыном под обстрелами сумела выехать из города на последнем эвакуационном поезде. Она рассказала журналисту издания «Вот Так» Арсению Веснину о том, как дети ночевали в бомбоубежищах и как российские войска стреляли по мирным жителям.

Читайте также: Осажденный Николаев: "Я на войне в Боснии был, такого зверства не было". 18+ (полная версия)

Начало войны

Ирпень ваш родной город?

Нет, мы туда переехали. Ирпень – это пригород, шесть километров до Киева, очень удобная транспортная доступность. Это прекрасное место – Буча и Ирпень. Буча – это место с наивысшей рождаемостью вообще по Украине, и там было очень много детей. Очень многие мои знакомые, молодые пары, поженившись, покупали жилье именно в Ирпене и Буче. Там очень красивая местность и очень красивые новенькие дома. Люди покупали там доступное жилье и переезжали. И мы в том числе. Там было колоссальное количество детей. Моему ребенку шесть лет, и он должен был идти в школу. Там в школе 12 классов, а в каждом классе – 35 учеников, и пробиться туда очень трудно, только по прописке.

Там было очень много детей.

Мы с мужем купили квартиру в самом центре городка, у меня перед окнами был фонтан, а рядом – шикарная аллея. Я мечтала жить именно в этом доме. А мой фетиш был – посадить цветы прямо за окном. И в прошлом году все сбылось, я купила квартиру и посадила цветы. Теперь я не знаю, есть мой дом или нет, но мне до сих пор снятся мои цветы за окном, которые я посадила не только для меня, но и для всех. И мне снится, что эти цветы, которые я готовила, чтобы посадить весной, что они не завяли. А теперь я даже и не знаю, будет ли у меня дом.

Как вы запомнили начало войны?

Войну мы ощутили с самого первого дня, потому что Гостомель там в видимости. Мне позвонили родители из Одессы и сказали, что их бомбили, и мы тоже сразу стали слышать взрывы в Гостомеле — наши окна выходят как раз в ту сторону. Я постила фотографии взрывов и столбов дыма вдалеке. А когда начали, как говорит наш ребенок, «бахать», мы прятались в ванной, а потом пошли в ближайшее бомбоубежище. С 14-го года мы знали карту бомбоубежищ в Украине, мы уже тогда понимали, что такие события возможны, и бомбоубежища стали приводиться в порядок. Ночью мы спустились в бомбоубежище, но спать там было неудобно, и в середине ночи мы вернулись домой, и услышали такой сильный взрыв, что затрясся весь дом. Это взорвали мост, самый удобный мост для подъезда к Киеву.

Мы знали, что на остальных мостах идут бои и пытаться выехать из Ирпеня было опасно. Мы три ночи провели в бомбоубежище, но поняли, что дольше там оставаться опасно, потому что пошли слухи о возможных встречах с диверсионными группами. А нас, мирных жителей, никто не охранял. Мы позвонили в службу поддержки и услышали, что охранять нас нет возможности – и без нас слишком много проблем. Нам только помогли наварить засовы на двери, когда ЖЭК еще работал. И мы эти три дня тихонечко там сидели.

Сколько времени вы пробыли в городе?

Семь дней. Три дня мы просидели в подвале-бомбоубежище, но потом там стало очень стремно. Мужчины дежурили по очереди, и люди не очень понимали ситуацию. Если бабушка живет в соседнем доме, то она может побежать домой или в туалет, или за кашей, или еще за чем-нибудь, и ей нужно постоянно открывать дверь. И это все ночью, когда еще и бомбить начинают сильнее.

Мы перешли в квартиру на первом этаже, у нас была такая возможность, и мы с мужем там ночевали пару ночей. А потом был авианалет, и свистящий звук взрывов, который в бомбоубежище был не так слышен, в квартире был очень слышен, хотя там окна были заклеены и заложены подушками.

Первый эвакуационный поезд мы пропустили, потому что тогда эвакуировали только женщин и детей. А я не хотела ехать без мужа. Но после этого авианалета я поняла, что должна ехать с ребенком, потому что речь шла уже не о любви и семье, а о том, что надо спасать ребенка, потому что иначе мы все здесь поляжем. Тогда мы попрощались с мужем и решили, что я и ребенок уедем на эвакуационном поезде. Это было на седьмой день.

Отъезд под обстрелом

Это было 2 марта?

Да, наверное. 8 марта мы были уже здесь, мы уже потеряли счет дням. Я знаю только, что это был седьмой день этого ужаса, но дату я не могу сказать. Самое ужасное в бомбоубежище было то, что там было очень много детей. Днем дети дружили и играли между собой. Мы пытались развлекать, на улицу они не выходили, потому что взрывы были постоянно, они не прекращались ни днем, ни ночью, днем чуть слабее, ночью – сильнее.

А ночью дети засыпали и начинали плакать. Все. Плакать и звать маму. Это ужасно, когда во сне плачут дети.

Когда мы уехали, опасаясь за жизнь ребенка, то я сказала мужу, что без нас ему будет легче. Он сможет как взрослый человек сам принять решение, он или выберется, или будет защищаться. Защищать семью и ребенка намного сложнее, чем защищать самого себя. В десять утра была назначена эвакуация, мэр объявил, что придет поезд. Мы ждали эвакуацию около здания вокзала. Там было много военных, которые все организовывали. Тогда за день выехали около полутора тысяч человек. Мы стояли с десяти утра, а первый поезд приехал около двенадцати, и часть людей начали к нему пропускать. Сначала в поезд сели мамы с грудными детьми, а потом – просто мамы с малышней. И уже потом – старики и женщины. А мужчин туда не пускали изначально.

И все время, пока мы там стояли, шли обстрелы. В толпе говорили, что уже такой-то район расстреляли, и все видели черные столбы дыма. А вот – следующий район! И мы понимали, что эти районы становятся все ближе и ближе, эти взрывы и этот дым. Обстрел, пауза, следующий обстрел – и ты по дыму ориентируешься, где это. Я с ребенком не поместилась в первый поезд. Ребенка попытались забросить в поезд без меня, военный попытался закинуть его в уходящий поезд и ругался, когда я не дала ему это сделать. Что будет без меня делать шестилетний ребенок?! Да, у него есть в кармане записка с телефоном, он уедет в Киев, а как я отсюда выберусь?!

Поезд едет до вокзала буквально три станции, он должен выгрузить людей и вернуться за нами. А тем временем обстрелы продолжались. Мы постояли еще полчаса, обстрелы были еще далеко, а в поезд мы попали только в два часа дня. Мы простояли с десяти до двух часов дня. И в какой-то момент мы поняли, что этот обстрел смещается на нас. Столбы дыма были уже вокруг, и военные скомандовали, чтобы мы спустились в укрытие, в небольшой подземный переход. Пошли слухи, что перебили линию электропередач и что никакого поезда уже не будет, а нас обстреливают, вокруг все взрывается.

Стреляли по вокзалу, чтобы сорвать эвакуацию?

Да, стрелять начали с восьми утра, и когда мы собирались, и когда мы шли с вещами, мы несколько раз ложились под бордюр, потому что ты понимаешь, что рядом что-то рвется. Часть людей на вокзале спряталась в подземный переход, а часть убежала, потому что подумала, что поезда больше не будет. Когда я попыталась попасть в подземный переход, то поняла, что места там нет, там все забито. И я вспомнила, что там есть, извините, зассанная ниша, и там поместилось человек десять. Ребенок стал жаловаться, что там все воняло. Рядом с нами стоял военный в бронежилете и каске, и у меня было чувство, что он прикрывал нас. А я сказала ребенку, что если сейчас военные скажут нам лечь, то это надо сделать и не думать о том, что здесь грязно. Это вопрос жизни и смерти. Я ему объяснила, что отмыться мы сможем, но сейчас нам надо выжить.

И в этот момент подошел поезд, и мы в него загрузились очень быстро, буквально за пять минут. Никто даже не думал о том, что что-то взрывается, — все побежали к поезду. Людей уже было в два раза меньше, многие разбежались из-за обстрела. Мой муж, который пришел нас проводить, все это время простоял под платформой и все видел. Нам сказали, отключить телефоны, потому что по скоплению мобильных телефонов может идти наводка, и когда я села в поезд, я не знала, жив ли муж, но я знала, что должна вывезти ребенка из ада. И только подъезжая к Киеву, я включила телефон и увидела, что он звонил мне миллион раз и просил ему сразу же позвонить. Но из-за того, что люди разбежались и свободных мест было много, муж попросил военного его пропустить, чтобы уехать вместе с семьей, и его впустили, потому что на платформе больше не было ни женщин, ни детей. А муж очень переживал, он боялся, что я тоже могла убежать, а он мог этого не заметить, что он уехал, а я осталась. Мы встретились на вокзале и оба дрожали, как осиновые листы, потому что до этого мы прощались навсегда.

Жизнь в стране, охваченной войной

Сейчас вы где находитесь?

Мы уехали в Западную Украину. Здесь мы тоже каждую ночь бегаем в бомбоубежище, здесь тоже летают самолеты, и днем, и ночью – звуки воздушной тревоги.

Как ребенок переживал и переживает обстрелы?

К моему удивлению, спокойно. Но я ему все объясняю. В первый же день войны я ему объяснила все, что происходит. У него очень резкая антипатия к России, но у меня очень оптимистичный ребенок. Он говорит мне: «Мама, мы уехали, и здесь не стреляют. И все очень хорошо». Мне повезло, что у меня такой ребенок. А дети, которые были рядом, они по ночам плакали. Но мой тоже рыдал в бомбоубежище, а когда мы попали в более спокойную обстановку, он боялся спать один. И он плачет, когда мы спускаемся в бомбоубежище, и не понимает, почему мы должны там сидеть, а не спать в нормальной кровати. Может быть, потом что-то и вылезет, но пока психологически все нормально. Я могла бы нагнать ужаса, но я говорю как есть. В нас в семье принято все проговаривать, что происходит и почему мы принимаем такие решения. Например, он заплакал на вокзале, потому что не хотел ехать без папы, потому что папу могут здесь убить, но я ему объяснила, что здесь всех могут убить, а у папы без нас больше шансов выжить. Он без нас даже вброд сможет реку перейти, а с нами ему будет сложнее.

У вас в городе остался кто-то из знакомых или друзей?

Сегодня позвонил мой дядя, и там оставалась еще одна семья с семимесячным ребенком, но они тоже оттуда выехали. Семьи, с которыми мы сидели в бомбоубежище, они тоже все повыезжали. Но одной семье пришлось там оставить плохо ходящую бабушку, которая еще помнила войну. Когда мы сидели вместе в бомбоубежище, то ей и раскладушку принесли, и она говорила, что помнит ту войну, она была тогда ребенком. И она сказала нам:

«Уезжайте! Пусть я здесь и умру, но я не заберу с собой в могилу вас».

И они уехали со слезами, потому что им пришлось оставить там бабушку. Кто-то там остался, но с ними нет связи, потому что в Ирпене нет ни света, ни газа. Если кто-то выходит оттуда на связь, то буквально на минуту, чтобы просто сказать, что они живы. Кто-то из стариков умер от инфаркта или инсульта. Еще одна семья моего коллеги оставалась в Буче с семимесячным ребенком, в их дом попала ракета, и они остались без жилья и стали жить в бомбоубежище, и они не могли просто оттуда выйти, и только когда открылся зеленый гуманитарный коридор, они выехали.

А мой дядя выехал буквально позавчера, он жил чуть дальше, чем Буча. Там были преимущественно российские войска. Перед их домом разорвалась ракета, и у них выбило все стекла и тете порезало лицо. А дядя отошел буквально на шаг, а если бы он этого не сделал, то его убило бы выбитой рамой. Они тоже ждали гуманитарного конвоя. Без этих коридоров никто не рискует выезжать, потому что могут расстрелять и машину, и женщин, и детей. Я видела фотографии оттуда, но у меня, слава богу, нет знакомых, которые бы там погибли. Я знаю эту местность, я каждый день ездила там на работу, и я видела фотографию с телами убитых людей на переправе. Это просто в голове не укладывается!

В российский пропагандистских СМИ говорят, что их расстреливают украинские солдаты.

Как же можно!.. Вот стоят украинские солдаты… И в Киеве на вокзале люди говорили, что видели, как солдаты в этих местах, где расстреливали, переносили бабушку через речку на одеялах, потому что там нет переправы и пройти можно только пешком. Они что ли сами в себя стреляют?! Там не так легко, что ты взял – и перешел пешком по мостику! Там не мостик, и без посторонней помощи ты не переберешься. Там постоянно дежурят военные. И они что ли сами по себе стреляют?

Или вот мы стоим на перроне, а рядом со мной стоит украинский солдат в каске и бронежилете, а вокруг все рвется, и он стоит и прикрывает меня собой, потому что я без бронежилета.

Можно говорить что угодно, но если ты местный и ты знаешь, в какой стороне Гостомель, в какой Буча, по траектории ты понимаешь, что снаряды летят с Гостомеля. А там стоят российские войска. Конечно, может быть, наши заехали в центр России и пустили оттуда ракету!?

Они говорят о провокациях, а ты стоишь рядом с украинскими военными, то они что ли сами по себе стреляют? Но они стоят рядом и тебя прикрывают, они переносят детей на себе.

Вы представляете, что будет с вашей жизнью в ближайшее время. Вы планируете что-нибудь?

Ох… У меня диплом филолога. Когда Путин заявил, что планируется денацификация, то я, украинский филолог, а не русский, профессионал, работала и в СМИ, и сценаристом, то я поняла, что если я при такой цели останусь здесь, то денацификация – это будет как раз про меня. Я тут не выживу. Это то, о чем рассказывают нам бабушки. Где-то рассказывают сказки, а где-то рассказывают историю семьи, а в Украине в каждой семье кого-то репрессировали, кого-то сгноили в Голодомор, кого-то расстреляли. И если эту территорию захватят, то мне остается только одно – уехать за границу, потому что в захваченной Украине я не выживу – меня либо ликвидируют, либо репрессируют.

Когда я стояла под обстрелами, то понимала, что это необходимость. Если мы сейчас здесь выстоим… У всего есть своя цена, и у свободы тоже есть своя цена, и когда я стояла под обстрелами, то понимала, что это может быть наивысшая цена, но если она нужна, то я лучше ее заплачу, пытаясь сопротивляться, но не сдаваясь. Это хоть какая-то надежда на жизнь и на какое-то продолжение. С приходом российской власти в Украину надежды уже не останется ни на что. У нас были Майданы, мы другие люди, мы не сможем так. Нас здесь всех просто расстреляют к чертовой бабушке.

Нет надежды, что придет Россия и мы как-то просочимся и выживем, что мы будем жить тихонечко и нас не будут трогать… Этот вариант не рассматривается. Если Украина победит, то мы сможем жить дальше в этой стране и я готова жить здесь, и трудиться, и восстанавливать ее. Но если сюда придет Россия, то я буду вынуждена эмигрировать и пытаться там построить свою жизнь.

Сейчас вы чем занимаетесь?

Нам дали место, где мы можем жить, нас кормят. Есть какие-то дела с коллегами, делаем ролики с просьбами о военной помощи, мы пытаемся сопротивляться. Я не знаю, понятно ли это по ту сторону границы, понятно ли российским военным и Путину, что когда он сказал слово «денацификация», то каждый из нас понял, что это коснется его вне зависимости от языка, на котором он говорит. Почти каждый из нас в этом замешан. Масштабы Майдана настолько огромны, что почти каждый в этом участвовал, очень поднялось чувство патриотизма и то, что ты украинец, что это твоя страна и твоя земля, появилась ответственность за твою страну. «Денацификация» – это уничтожение меня лично.

Что вы понимаете под этим словом?

Репрессии по отношению ко всем, кто считает себя украинцами, к тем, кто готов отстаивать интересы людей, репрессии а-ля сталинские – с воронками, с КГБ, с судами-тройками. Мы же все говорим на украинском языке. Мы говорим и на русском, но украинский мы знаем все. Я 1984 года рождения. Я поступила в школу в 1991 году уже после распада Союза. Моя школа была украинская, тогда школы перешли на украинский язык. И все кино перешло на украинский язык. И телевизор перешел на украинский язык. Все, кто рожден после 1984 года, мы все украинский язык знаем и свободно говорим на украинском языке. У нас нет проблем – русский язык или украинский. Я одесситка, приехала в Киев и прожила десять лет в Ирпене, и я ни разу за всю свою жизнь не слышала никаких вопросов по поводу русского языка. Мы ходили на Майдан, и там тоже не было вопросов, почему ты говоришь по-русски. На Майдане не все говорили по-украински! Там говорили и на русском, и на украинском языке. Это была политическая воля народа.

В тот момент, когда нас бомбили, мы с мужем перешли на украинский язык и даже появилось желание забыть русский язык как страшный сон.

И не иметь с Россией ничего общего: ни общей истории, ничего. Я всегда спокойно относилась к России, старалась быть толерантной, пытаться объяснить ее взгляды, но сейчас я стала категорична в этих вопросах, это все перевернуло. Если раньше Россия была просто соседом, то в момент, когда меня бомбили, я поняла, что Россия – враг. И это останется навсегда.

—

Беседовал Арсений Веснин,  опубликовано в издании  «Вот Так» 

В тему: 

• Війна: помилки треба виправляти вже зараз
• Час поговорити про нашу перемогу
• Терористична держава росія має заплатити. Які активи цієї дикої країни та росіян можна націоналізувати?
•  День розплати для росії 
• Путин - разрушитель роддомов
• Как относиться ко всплеску ненависти по отношению к русским людям?
• Правосудие наступит. Трибунал для руководства россии за преступления агрессии против Украины