Почему корейцам не по нутру диктатура, но нравятся плоды ее политики

Версия для печати

Не так давно Южная Корея стала двенадцатой страной в мире, получившей свое представительство в космосе. Размеры ее экономики и экспорта тоже балансируют на границе первой мировой десятки. При этом еще полвека назад эта страна по всем экономическим параметрам равнялась Папуа - Новой Гвинее или уступала ей.

Социально-политические обстоятельства одного из самых впечатляющих модернизационных рывков последнего столетия.

—Как вот тут можно было спать, растить детей? Я не понимаю, — говорит кореец, разглядывая дома своих предков. Мы гуляем по киностудии в Намянчжу. Только здесь сегодня и можно увидеть, в каких условиях жили корейцы еще каких-то 50 лет назад.

Ласкают глаз лишь красивые изогнутые крыши, все остальное — ужас-ужас. Тонкие потрескавшиеся стены из глины, крохотные клетушки, из всех удобств только теплый пол в спальне, который изнутри нагревается печным дымом. В остальных помещениях полы земляные. Ни воды, ни света, ни канализации.

Если добавить сюда еще вонь от нечистот, которую кинозритель обычно додумывает сам, налицо пейзаж, характерный для беднейших стран мира. Впрочем, именно такой Корея и была в недавнем прошлом — п­осле Второй мировой.

Даже в начале 60-х по уровню доходов на душу населения она смотрела в спину Папуа — Новой Гвинее: ВВП лишь слегка превышал уровень доиндустриального общества. Причем это «слегка» обеспечила прежняя метрополия — Япония, которая в 30-е годы перенесла сюда часть своих военных производств. Японцы рассматривали колонию как сборочный цех и тыловую б­азу для обеспечения наступательных операций своей армии.

Но существование индустриальных анклавов никак не сказывалось на уровне жизни подавляющего большинства населения и ее укладе. Корея оставалась бедной сельскохозяйственной страной. С одним лишь «счастливым билетом»: она оказалась на пересечении геополитических интересов сверхдержав. И этим билетом страна воспользовалась.

Корейцы пятидесятых

— Хотите почувствовать, как корейцы творили свое экономическое чудо? — спрашивает меня красивая девушка Сео Чан Янг. — Войдите в эту дверь!

В самом центре Сеула в прошлом году открыли Музей современной истории. Тут много всяких интерактивных штук. Например, типичный цех эпохи новой индустриализации. Иногда ее называют эпохой политики «трех белых индустрий». Хлопковые ткани, сахар, сушеный женьшень — вот первая продукция, которую освоила корейская промышленность. Рабочие места того времени повергают в ужас: в помещении на десять квадратов почти столько же швейных машин, высота потолка чуть больше метра, люди работали здесь, сидя в позе лотоса.

Вся вторая половина экспозиции посвящена победе прекрасной корейской демократии над тоже неплохой корейской диктатурой. Но к этому моменту истории мы подойдем чуть позже.

— В том положении, в каком оказалась республика в 50-е годы, у корейского народа просто не было выбора. Единственная возможность выжить — это совершить прорыв, — объясняет нам  профессор Хонг Юл Хан из университета Ханянг. — Варианта «прозябать» история не предложила, он был равнозначен варианту «погибать». Судите с­ами: под боком враждебное государство, с которым идет противостояние не только силовое, но и моральное. А ведь до 60-х годов жизнь на Севере была побогаче, чем на Юге. Что имела наша страна? Полезных ископаемых нет, единственный ресурс — люди.

Именно на этот единственный ресурс сделал ставку Пак Чжон Хи. Как любой диктатор, он — человек с неоднозначной репутацией. Для одних — отец южнокорейского экономического чуда, для других — вояка, поставивший свои цели выше жизней тысяч людей. В 1961 году он пришел к власти в результате военного переворота. И не уступал ее никому, пока в 1979 году его не застрелил глава собственной спецслужбы.

Пак Чжон Хи считал, что ради экономической модернизации можно пожертвовать многими гражданскими свободами и некоторыми гражданами Keystone-France/Gamma-Keystone via Getty Images/Fotobank

Человеческий ресурс Пак Чжон Хи достался стоящий. Высокая трудовая культура в Юго-Восточной Азии существовала всегда, рассказывает известный кореевед, публицист, профессор Сеульского университета Кукмин Андрей Ланьков. Она формировалась тысячелетиями благодаря тому, что тонна риса, выращенная в этом малопригодном для земледелия регионе, — это отнюдь не фунт изюма и даже не тонна пшеницы. Результат — высочайшая производительность труда, при этом труда организованного и группового.

«Кроме того, в Юго-Восточной Азии сформировалось особое отношение к государству, — объясняет Андрей Ланьков еще одну особенность корейского трудового ресурса в публичной лекции polit.ru. — Для русского и е­вропейского крестьянина государство — это все-таки паразит: приезжают, налоги требуют, а что взамен дают, непонятно. Отношение восточноазиатское — другое, там есть восприятие государства, во-первых, как социальной ценности, силы, которая обеспечивает стабильность в стране, и, во-вторых, как организатора экономической жизни.

Опыт тысячелетий показал, что чиновник иногда ворует, иногда говорит глупости, кто бы спорил, но нужно все равно делать так, как сказал чиновник, потому что именно государство могло обеспечивать стабильность, без которой работа ирригационных систем невозможна, и именно государство выступало в качестве организатора необходимых для этой экономики проектов. Отсюда проистекает и не всегда понятная для нас идеализация чиновника в странах Юго-Восточной Азии. В культуре этих стран чиновник — это обычно позитивная фигура».

На эти два фактора и сделал ставку Пак Чжон Хи, когда задумал превратить Южную Корею в одну огромную фаб­рику. Его тезис был прост и даже груб по форме, но не так-то легок в исполнении: «построение государства посредством развития экспорта». Он же ввел в обиход «капиталистические пятилетки».

— Правительственный курс на поддержку экспорта подразумевал льготные кредиты, освобождение от налогов, льготные тарифы на электричество, воду и транспорт, госфинансирование промышленной инфраструктуры и так далее, — объясняет завсектором общих проблем Азиатско-Тихоокеанского региона Института мировой экономики и международных отношений РАН Александр Федоровский.

Ориентация на экспорт создала ситуацию, когда технические новинки отправлялись за границу раньше, чем о них узнавали в самой Корее. Так, экспорт цветных телевизоров и персональных компьютеров начался, когда внутренний рынок еще не был готов их потреблять.

Но кроме готовности населения много работать за гроши — одного из важнейших ингредиентов корейской модернизации — у Южной Кореи было еще одно конкурентное преимущество. В мире много бедных и трудолюбивых народов, но далеко не всем удалось выбиться в страны первого мира. По мнению экспертов, огромную роль в исторической судьбе Южной Кореи сыграло то, что ее процветание было выгодно многим сильным государствам планеты, и прежде всего США и Японии.

Американцам было необходимо иметь в этом регионе союзников для геополитической игры против СССР. И речь шла не только о размещении военных баз.

После поражения во Вьетнаме Америка сделала ставку на экономическое развитие дружественных стран в этом регионе, на создание положительных примеров удачного сотрудничества. Советский Союз тоже шел этим путем, но принципиальная разница была в том, что в конфуцианской традиции называется рыбой и удочкой: мы давали своим сателлитам деньги на проедание, а американцы инвестировали в развитие, причем давали не только деньги, но и технологии. В результате Сеул не испытывал никаких проблем с инвестициями и кредитами.

Энергично вкладывали в бывшую колонию и японцы, причем в основном в военно-промышленный комплекс. Не имея права на собственные вооруженные силы, Япония была заинтересована в том, чтобы иметь сильного в военном отношении соседа: таким образом она отдавала обеспечение своей безопасности на аутсорсинг.

В какой-то степени история корейского экономического чуда — это ремейк советского мультика «Ограбление по-итальянски», в котором раздолбай Марио удачно грабит банк лишь потому, что в этом заинтересованы все — от полицейского до служащих самого банка.

Разумеется, в истории про Корею герой совсем другой — честный, умный, скромный и очень амбициозный трудяга. Но мораль, которую могут вынести из нее политические элиты других стран, все та же: если хочешь процветания своему народу, сделай так, чтобы в этом были заинтересованы сильные мира сего, а дальше останется лишь грамотно распорядиться предоставленными возможностями. Именно по этой причине исторический опыт Республики Корея невозможно механически применить в России.

— Корейский народ, в отличие от российского, никогда не предлагал миру свою систему ценностей, не претендовал на то, чтобы играть в свою глобальную игру, — говорит Андрей Ланьков. — Амбиции этого народа выражаются иначе. Корейцы как бы говорят: да, мы принимаем доминирующие в мире правила игры. Не мы их устанавливали, и не нам их менять. Но мы сделаем все, чтобы в эту игру обыграть всех. Ну, или почти всех.

— Корейцы — народ с гипертрофированным чувством н­ациональной идентичности, — добавляет журналист Илья Беляков, бывший сотрудник Samsung Electronics. — На протяжении всей своей истории он был зажат между двумя гигантами — Китаем и Японией. Где-нибудь на другом конце планеты, в той же Америке, на обывательском уровне корейцев до сих пор путают с китайцами и японцами. Поэтому народ, который в повседневной жизни исповедует принцип «не выделяйся», на международной арене яростно стремится отличиться. Помните героя фильма «Приключения Электроника»: «Я не Рыжиков, я Чижиков!» Это прямо точь-в-точь о корейцах.

Тем не менее Корея все-таки предложила миру свою модель развития. Локомотивом развития южнокорейской экономики в начале 60-х годов стал крупный национальный частный бизнес.

— В стране сложилась присущая только Южной Корее жестко иерархическая система организации бизнеса, — рассказывает Александр Федоровский. — На вершине «п­еревернутой пирамиды» находились четыре-пять крупнейших (системообразующих, по российской терминологии) чеболей — крупных промышленных холдингов. Среднюю ее часть составляли 30–40 менее крупных чеболей. Наконец, самое уязвимое, неустойчивое звено лежало в основании пирамиды — слабо развитый, в массе своей изолированный от крупнейших компаний и традиционный по своему характеру малый и средний бизнес.

Именно чеболи получали максимальную государственную протекцию, льготные кредиты и ориентированные на поддержку их бизнеса законы. Взамен от них требовали полной лояльности.

— Правительство, взяв курс на форсированную индустриализацию, поддержало становление чеболей, поскольку контроль за крупными бизнес-группами позволял государству жестче регулировать экономические процессы, — объясняет Федоровский. — Со своей стороны крупный бизнес при неразвитом фондовом рынке и слабой кредитно-банковской системе вынужден был принять п­олитику правительства.

Схема нового экономического чуда с вариациями повторяла японскую, но в то же время сильно отличалась от соседнего Тайваня — страны, которая стартовала примерно в то же время, но сделала ставку на мелкий и средний бизнес.

Связка государства и контролируемого им крупного бизнеса дала свой результат: по 10% ежегодного роста в 60-е, до 45% — в 70-е… Может даже показаться удивительным, что при этом Пак Чжон Хи на протяжении всего своего правления сталкивался с серьезным сопротивлением общества.

Диктатура под гнетом

Массовые протесты начались еще в 1962 году, через год после прихода диктатора к власти, и не утихали два десятилетия. Кульминацией стало жестокое подавление массовых демонстраций в городе Кванджу в 1979 году — данные о жертвах до сих пор разнятся, но даже официальная версия признает 207 погибших. Именно с этого момента в стране, которая считается основным союзником США в регионе, зародилась достаточно сильная традиция антиамериканизма.

Дело в том, что, хотя Корея и имеет собственную а­рмию, формально командуют ей американские военные и за то, что по безоружным людям был открыт огонь, пришлось о­тдуваться именно им. Поэтому, когда спустя восемь лет, в 1987 году, ситуация снова накалилась до предела, смотреть на происходящее безучастно США уже не могли.

— Президент Чон Ду Хван был готов двинуть войска против людей, но американское командование выступило против, — говорит Чжун Ки Бэк, президент Исследовательского центра корейского согласия. — У них уже был печальный опыт 1979 года, им не хотелось снова брать на себя ответственность за кровь, которая может пролиться. К тому же у Чон Ду Хвана была репутация диктатора, который, в отличие от Пак Чжон Хи, успел погрязнуть в коррупции, и в его исполнении такие жесткие меры вызвали бы всеобщее возмущение.

Участие США в событиях 1987 года многие считают достаточным поводом, чтобы приписать корейской демократии искусственное происхождение. Но едва ли с этим можно согласиться. В отличие от многих других народов, корейцы своей свободы действительно настойчиво добивались и заплатили за нее недешево.

— Любая «диктатура развития» неизбежно совершает медленное политическое самоубийство, — объясняет Андрей Ланьков. — Добившись процветания страны, элита обязательно столкнется с тем, что у людей поменяется шкала ценностей и на первое место выйдет уже не ежедневная порция риса, а вещи более высокого порядка. Возможно, корейская элита тоже понимала, к чему приведут ее успехи в развитии экономики. Во всяком случае в стране были предусмотрительно созданы разные политические партии и другие институты, имитирующие демократические. Когда стало ясно, что жить по-старому больше нельзя, они просто стали играть всерьез — вот и все.

Да, был кризис 1997 года, когда раскормленные на госдотациях, потерявшие чувство меры, зараженные гигантоманией и увлекшиеся неэффективными проектами чеболи едва не потянули ко дну всю корейскую экономику. Были коррупционные скандалы, когда новые демократы не смогли правильно распорядиться наследием диктатора. Но страна и правительство справились. И Корея лишь утвердилась как одна из ведущих экономик мира.

Главный секрет корейского экономического чуда — человеческий ресурс Seokyong Lee/Bloomberg via Getty Images/Fotobank

Корейский style

Кангнам — самый престижный район Сеула, название которого знает теперь весь мир благодаря клипу рэпера PSY. Району всего каких-то 15–20 лет, а он уже выглядит как маленький Гонконг. Эпицентр того духа, который воспет в песне Gangnam Style, находится в районе пересечения двух улиц: Кангнам-стейшн и Тегеранской (на ней когда-то было подписано крупное соглашение о поставках энергоносителей из Ирана). Иногда ее еще называют Тегеранской долиной, потому что здесь находятся офисы крупнейших корейских компаний. Почти в каждом офисном здании какого-нибудь электронного гиганта на первых этажах музеи, фактически выполняющие роль культовых сооружений.

— Все, что касается электроники и IT-технологий, уже давно превратилось здесь в религию, — говорит Илья Беляков. — И главный предмет поклонения — это, конечно, Samsung, дающий 17% национального ВВП. Смартфон Samsung в руках корейца — это все равно что крестик на шее русского. Надо видеть тот день, когда они выпускают новую модель смартфона. Все как один тут же выбрасывают предыдущую, в магазинах выстраиваются очереди, и уже на следующий день прежнюю модель просто не продают.

Дети на экскурсии в музее Samsung Юлия Вишневецкая

В «храме» крупнейшей компании страны перед экранами больших мониторов стоят люди и делают какие-то странные движения руками — вправо, влево, в стороны, только что не крестятся. Это они примеряют на себя новое техническое достижение — «воздушную мышь». Просто водишь перед экраном руками: сжал кулачок — значит, нажал кнопку мыши. А если сжал два кулачка, можно масштабировать и поворачивать изображение.

В расположенный неподалеку офис LG входит группа детей. Их встречают красивые девушки и ведут в музей. Дети водят джойстиком машину будущего и играют роботами в футбол под неумолкающий щебет о величии к­орейских высоких технологий. Больше всего это напоминает наши патриотические экскурсии в музей Великой Отечественной войны, во время которых юные души охватывает законная гордость за дедову победу.

— А вот это аппарат, при помощи которого вы можете узнать, каким будет ваш будущий ребенок, — щебечет д­евушка. — Надо только сфотографироваться.

Европейская парочка поочередно залезает в специальную камеру, умная машина делает фотопробы их лиц, долго думает и... европейцы бьются в конвульсиях от беззвучного смеха. На них смотрит прелестный ребенок ярко выраженной корейской наружности. Извилина умной машины, видимо, работает на элементарной программе генерации случайных решений, а европейские детские физиономии в ее базу данных просто не заложены. Но этот конфуз нисколько не смущает ни экскурсовода, ни посетителей. Вера во всесилие национальных высоких технологий не требует доказательств.

С верхних этажей одной из двух башен-близнецов головного офиса LG открывается великолепный вид на Сеул.

У нашего собеседника странное имя — Фернандо Парк. За двадцать лет упорного труда он дослужился до поста вице-президента одного из управлений. Он еще из того поколения, когда приходили в компанию, чтобы остаться в ней навсегда: трудоустройство — это как брак, происходит однажды и на всю жизнь.

— Молодое поколение уже не такое, — говорит его помощник Вун Хан Бэ. — Кризис 1997 года сильно изменил трудовые отношения. Тогда компании были вынуждены многих уволить, и вера в пожизненное трудоустройство оказалась подорвана. Теперь люди относятся к работе по-другому. Они хотят, чтобы работа была интересной, чтобы работодатель сделал их не только обеспеченными, но и счастливыми. А с какой стати он должен это делать? Разве человек не сам хозяин своего счастья?

Несмотря на высокую должность, Фернандо — не большой любитель корпоративных церемоний. Очень скоро наш разговор с конкретных вещей переходит в область всего на свете. В том числе и политики.

— Я уважаю Пак Чжон Хи, — признается Фернандо. — Он был, конечно, диктатор, но все, что он делал, он делал для страны, а не для себя. Если бы не его политика, Республика Корея едва ли стала бы тем, чем стала. Он сделал правильные вещи, заложил основы роста, мы должны уважать его за это.

— Есть мнение, что сначала нужно выстроить в стране демократическую систему, а уж потом она сама сделает свое дело и родит эффективную экономику, — возражаем мы.

— Так не бывает, — не сдается он. — У нас есть поговорка: невозможно поймать сразу двух кроликов, это надо делать последовательно. Пак Чжон Хи поймал первого кролика: построил сильную, растущую экономику. Второго кролика — демократию — корейский народ поймал уже сам.

Новая жизнь корейцев

Сеул — очень приятный город. Из всех мегаполисов мира он, пожалуй, лидирует по количеству впечатлений на единицу пространства. Здесь можно увидеть и роскошные н­ебоскребы, и аккуратную азиатскую бедность традиционных двухэтажных домов. Здесь почти из каждой точки города видны горы — это создает слегка курортную атмосферу.

Здесь по улицам частенько ходят плюшевые американские солдаты, причем, что особенно отрадно, под конвоем корейских полицейских, чтобы не приставали к окружающим. Здесь красивые и бойкие женщины, чем-то напоминающие разбитных хохлушек.

Здесь невозможно прожить и дня, чтобы не увидеть, как снимают кино. Здесь круглосуточно работает рыбный рынок с десятками присосавшихся к нему ресторанчиков. Здесь очень чистое и удобное метро, невероятно дешевое такси (борьба с пробками), а наличные деньги нужны только для раздачи милостыни уличным нищим, которых, кстати, почти нет.

Но вместе с тем быть корейцем неимоверно тяжело. Гонка за достойную жизнь начинается со школьной скамьи. Корейская материнская любовь взыскательна, как отцовская. Пороть детей в школах перестали сравнительно недавно.

Среди прочих учебников в портфеле корейского ребенка есть учебник морали. В качестве примеров добродетели его авторы очень любят приводить сюжеты сказок. Н­апример, про мужика, который сделал себе лодку, в­ыдолбив ее обыкновенной швейной иголкой. Или про генерала, который привязал к телу свою правую руку и не отвязывал до тех пор, пока не научился писать левой. Или про безжалостную мать, которая не давала своему сыну ни еды, ни ночлега, пока он не вернулся из училища действительно образованным человеком.

— Ключевое слово современной трудовой корейской этики — «пали-пали!», — говорит Илья Беляков. — Это переводится как «быстро-быстро!», но, в отличие от русского «давай-давай!», употребляется не для сиюминутной мобилизации усилий. «Пали-пали!» — это перманентное состояние корейского работника.

— Я не завидую сегодняшней молодежи, — говорит профессор Хонг Юл Хан. — Они все время находятся под колоссальным давлением: сначала надо много учиться в школе, чтобы поступить в хороший университет, потому что деньги тут ничего не решают. Потом много учиться в университете, чтобы получить хорошую работу. Потом много работать, чтобы ее не потерять. Когда я был молодым, мы на первом курсе вообще не учились. Растущий рынок вбирал в себя все трудовые ресурсы, остаться без работы было почти невозможно. Сегодня мы имеем прекрасную экономику, но чтобы иметь средний достаток, требуется сил не меньше, чем в те времена, когда Корея была страной третьего мира.

— То есть хорошая экономика не делает людей счастливыми?

— Счастливыми людей делает быстрорастущая экономика. Граждане чувствуют постоянные изменения к лучшему, и это их радует. Когда же заметных изменений не происходит, особой психологической разницы между бедностью и богатством народа нет.

— Почему же тогда в корейском обществе не растут протестные настроения? Ведь в свободной стране недовольство должно приобретать какие-то политические формы.

— А против кого протестовать? Легко бороться с диктатурой: есть конкретный человек, которого можно свергнуть. А кого свергать в демократическом обществе? К­апитализм — он ведь как воздух. Совершенно не в кого бросить гранату.

— Это не похоже на начало деградации?

— Нет. Корейцы — очень сплоченная и заинтересованная в собственном развитии нация. Причем эта заинтересованность есть на всех уровнях, от рядового учителя до политических лидеров. Я думаю, что путь преобразований ценой больших перемен нами пройден. Дальше мы будем развиваться благодаря тактике мелких улучшений. Совершенствовать социальный сервис. Собственно, мы уже идем по этому пути.

Прежде чем стать депутатом парламента Ли Ин Йонг провел в корейской тюрьме «всего» восемь месяцев Дмитрий Соколов-Митрич

Ли Ин Йонг — депутат Национальной ассамблеи (так называется корейский парламент), личность в стране и­звестная, герой 80-х. На стене в его кабинете висит лозунг: «Я иду путем, который мне указывает народ». Еще будучи студентом Университета Корё, успел трижды о­тсидеть в тюрьме за «противогосударственную деятельность».

— Мне повезло, — говорит Ин Йонг. — Последний раз меня посадили всего за восемь месяцев до демократических перемен и в 87-м году выпустили. Те, кого посадили раньше, отсидели больше.

Депутат Ли считает, что реальная демократия в стране наступила лишь спустя десять лет после тех событий:

— Поменялись только лидеры, но средняя прослойка чиновничества осталась в наследство от диктатуры, и она еще очень долго правила в прежнем стиле.

Но с тем, что сегодня в Республике Корея реальная демократия западного типа — едва ли не единственная в Ази­ат­­ско-Тихоокеанском регионе, — уже не спорит никто.

Вот только есть у этого «западного типа» некоторые корейские особенности. Здесь, например, очень своеобразный политический ландшафт. Он стабилен и непредсказуем одновременно. Если вы сравните прошлые или позапрошлые выборы, то у вас сложится ощущение, что это была совсем другая страна.

Политические партии в Корее имеют странную привычку менять названия перед каждыми выборами. Например, в 2012 году к власти пришла партия «Сэнури» («Новый мир»), которая на прошлых выборах называлась «Ханнара» (Партия великой страны), а на позапрошлых — как-то еще. Зачем нужен такой ребрендинг, толком объяснить не может никто.

— Может быть, это такая манера уходить от ответственности за ошибки предшественников? — спрашиваем мы профессора Ланькова.

— Не думаю. По большому счету эта смена аватаров никого в заблуждение не вводит. Массовой миграции политиков из одной партии власти в другую по российскому о­бразцу здесь не происходит, политическая игра ведется по честным правилам. А названия организаций можно даже не запоминать: политические платформы в Корее стабильны, и все понимают, о какой партии идет речь.

Таких платформ, в сущности, две. Первую можно условно назвать консервативной — она сейчас у власти во главе с Пак Кын Хе, дочерью диктатора Пак Чжон Хи. Представители этой силы, как правило, выступают за жесткий стиль отношений с северным соседом, развитие сотрудничества с США и создание максимально благоприятных условий для крупного бизнеса.

Вторую платформу корейский обозреватель опознает по прилагательному «демократическая» — к ней, кстати, принадлежит и депутат Ин Йонг. Это нечто вроде европейских социал-демократов. Они критикуют оппонентов за поддержку чеболей, призывают не забывать, что озорной северный сосед все-таки брат по крови, отстаивают права малого бизнеса и делают политический капитал из фундаментального свойства корейской нации — и­звечного стремления к равенству.

Парадокс в том, что именно с наступлением демократии социальное расслоение в Корее усилилось и коэффициент Джини (разница между доходами самых бедных и самых богатых) достиг 32 пунктов. Это один из самых низких показателей в мире, но корейцы все равно ужасно страдают.

— Равенство — самая сильная идея в корейском обществе, — соглашается профессор Бэк Чжун Ки. — По формальным признакам наша демократия похожа на американскую, но по идеологическому содержанию — на европейскую.

Если вы попытаетесь объяснить среднестатистическому корейцу смысл русской «уравниловки», он не поймет, п­очему у нас это слово имеет негативный оттенок. Местный аналог — пюндынчжун — считается добродетелью. Иногда пюндынчжун принимает формы, по нашим меркам, клинические.

Страшно подумать, как взвыло бы российское педагогическое сообщество, если бы ему завтра с утра объявили, что отныне оно будет подвергаться регулярной ротации: сегодня работаешь в этой школе, в следующем году — в другой, потом — в третьей. А на вопль: «З­ачем?!» чиновник не моргнув глазом ответил бы: «Чтобы в школах не складывались сильные педагогические коллективы». Между тем в корейском образовании ровно это и происходит, причем именно с такой аргументацией. И учителя не только не ропщут: сильные педагогические коллективы создают почву для неравных возможностей, а дети должны иметь одинаковые шансы поступления в вуз.

— Господин депутат, а за что вы сегодня критикуете правящую партию? — спрашиваем мы Ли Ин Йонга.

— За измену заявленному политическому курсу. Во время предвыборной кампании госпожа Пак Кын Хе заявила курс на «демократизацию экономики». Сегодня это очень популярная идея в нашем обществе. Мы прошли путь демократизации в политической сфере, но экономика у нас по-прежнему очень монополизирована и недемократична.

Чеболи хоть и прошли еще в конце 90-х формальную процедуру разукрупнения, но фактически все осталось по-прежнему: хозяева раздробленных структур в основном родные и близкие основателей этих гигантов. Мы предлагаем принять закон, который раздробил бы чеболи не фиктивно, а реально. Это дало бы импульс развитию малого и среднего бизнеса, сделало бы нашу экономику более гибкой и конкурентоспособной — Корея уже дозрела до этого. Но, придя к власти, наши оппоненты стали потихоньку дезавуировать свои собственные заявления. Теперь они говорят, что такая реформа слишком опасна, сейчас не время — ну и так далее.

Действующую корейскую власть, конечно, есть за что критиковать. Но и понять тоже можно. Проведя политическую демократизацию, она пытается минимизировать собственное влияние на выстроенную экономическую систему, которая последние полвека приносила достойные плоды.

Дмитрий Соколов-Митрич, Виктор Дятликович; опубликовано в журнале  Русский Репортер

Еще в разделе ЗА РУБЕЖОМ читайте:

• Журналистика умерла. Новости пишут роботы и «райтеры» с Филиппин
• Оффшор-Ликс. Темные стороны глобальной экономики
• Бирма. Перестройка
• Почему Польше удалось? Философы во власти и инвестиции в доверие. Часть 3
• Ходите в Африку. Теперь бедный континент может праздновать - экономика процветает