Пиноккио и Волгоград

Версия для печати

О «бостонских археологах», якобы раскопавших историю калеки, получившего деревянные ноги на войне и ставшего прообразом Буратино, можно прочитать только по-русски. Почти двухвековая судьба деревянной куклы с длинным носом, во всем просвещенном мире использующейся как символ взросления.

О возвращении символов в России говорят сейчас много, например, практически в прямом эфире мы наблюдаем эволюцию смысловых значений «георгиевской ленточки»: еще месяц назад предполагалось, что из милитаристского советско-лоялистского символа (как рассчитывал ее автор, бывший сотрудник бывшего информагентства РИА «Новости») она превратится в символ антилиберальной оппозиции, но «Новороссия» как-то незаметно выработала внутри себя свою символику и адаптировала в борьбе с заокеанскими агрессорами модифицированный флаг американской же Конфедерации.

Ленточка теперь используется преимущественно гостями столицы в качестве оберега и девушками из столичных офисов — как любовный амулет, для привлечения внимания юношей; и в первом, и во втором качествах ленточки повязываются на носимую ручную кладь.

В тему: Георгиевская ленточка: носили в царской армии, носили и в СС. В Красной и Советской — нет

Другой пример — герб СССР: активное осмысление значения символа покойного государства маркетологами некрупных производителей продуктов питания привело к тому, что творение художника Гознака Ивана Дубасова используется теперь как своеобразный отсыл к советским ГОСТам и является декларативной заменой «знака качества».

В тему: Русские в «России» или Трусы и трусы

Хуже пришлось товарищу Сталину. Как мне уже неоднократно приходилось констатировать, в целом широкие слои населения потребляют светлый образ вождя как символ эффективных некоррумпированных госструктур, реализующих моральные ценности советского общества. Однако есть нюанс, связанный с практикой работы тоталитарного государства.

Дело в том, что с 60-х годов слово «Сталин» стало в исконном смысле термина нецензурным, то есть запрещенным к использованию вне специальных и технических текстов. Невеликий корпус русских нецензурных слов встретил это слово как брата — с тех пор и до 1986–1987 года нечесанная бабка-кликуша на трамвайной остановке, заполошно орущая о «сталине», «гитлере», «евреях» (еще одно нецензурное слово, с 40-х годов) и «жопе», воспринималась как член общества, неправомерно употребляющий обсценную лексику (о связи сакрального и обсценного написано слишком много, чтобы давать конкретные ссылки) в публичном месте под угрозой административного наказания в пять деревянных.

Перестроечная пресса не до конца легализовала «Сталина» как слово цензурное. Поэтому во многом вялотекущую дискуссию о возвращении Волгограду неисконного наименования «Сталинград» также стоит рассматривать как борьбу идеологии «новой искренности» с советской стыдливостью: написать на географической карте «Сталин» хотят преимущественно те, кто с удовольствием заменил бы на том же русском глобусе «США» на другие три буквы, а в противостоянии им слишком заметно советское семейное стремление дать по губам плохому подростку, не знающему приличий.

В тему: Кому сегодня нужен Сталин. Почему призрак губителя миллионов чтят в СНГ

И та, и другая сторона забывают о том, что судьба любого символа такого рода — указывать на нечто из текущей или будущей, но не из прошедшей реальности. Эволюция символов может быть куда как более забавной и интересной, чем судьба герба СССР, имени Сталина и георгиевской ленты. Меня, например, сейчас много сильнее интересует почти двухвековая судьба деревянной куклы с длинным носом, во всем просвещенном мире использующейся как символ взросления.

***

Начало истории носит легендарный характер, и, как ко всякому мифу, к нему следует относится критично. То ли в 1760-м, то ли в 1790 году жил во Флоренции некий инвалид по имени Пиноккио Санчез. Будучи призван в армию, он потерял ноги и нос в одной из военных кампаний тех лет, но выжил, а местный то ли мастер, то ли доктор Карло Бестульчи сделал ему деревянные протезы на место утерянных конечностей. Он дожил до 1838 года и был похоронен на кладбище, где в 1890-м был также похоронен вполне реально существовавший и даже довольно известный человек, который теоретически мог видеть инвалида в детстве, — Карло Лоренцини.

Лоренцини родился во Флоренции в 1826 году и, что неплохо известно, служил в армии — в 1848 году в армии Тосканы, куда сын священника и семинарист из училища Колле де Валь д’Эста, стажировавшийся затем в школе ордена пиаристов, ушел с должности библиотекаря в епископальном книгохранилище. Первая война за независимость Италии явно сбила будущего священника с прямого пути — уже в 1849 году он обнаруживает в себе сатирика-фельетониста и начинает издавать журнал Il Lampione (быстро запрещенный властями Тосканы), с помощью дяди пытается купить другой журнал, пишет в газеты аллегорические статьи и театральную критику, входит в цензурную комиссию Флоренции по театральным вопросам.

Когда в 1856 году известный издатель Челестино Бьянчи открывает новую газету La Lenta, Лоренцини, уже тогда занимавшийся написанием и переводом на итальянский сказок, пишет туда несколько памфлетов под псевдонимом «Карло Коллоди». Бьянчи в 1860 году закроет Lenta, открыв вместо нее легендарную Gazetta del Popolo, но Лоренцини-Коллоди туда уже пиcать не будет — он уходит добровольцем на новую войну. В Италии, которая создана этой войной, все уже другое — и дела у Лоренцини идут так себе.

Впрочем, не так и плохо. В 1870 году он участвует в создании нового словаря литературного итальянского языка, публикует несколько популярных тогда романов, в 1875-м берется за перевод и адаптацию к итальянским реалиям сказок Шарля Перро и пытается создать свою сказку — в 1880-м начинает писать «Историю марионетки».

Впрочем, никаких особенных надежд на то, что она будет сравнима с историями Перро, нет и в помине — Коллоди буквально клинит на теме «девушки с волосами цвета туркуаз», феи и волшебницы, по неизвестной причине сопровождающей судьбу тупой деревянной марионетки Пиноккио, сюжет из-за этой странной девушки с мертвенно-бледным лицом, Бог весть откуда и зачем взявшийся, стоит на месте.

В это же время другой коллега Лоренцини, флорентийский журналист Фердинанд Мартини, получает предложение от руководства своей газеты Il Fantulla — опробовать на итальянской почве изобретение пытливого и неуемного американского гения, воскресные приложения к газете. В 1879 году Мартини, в будущем — итальянский сенатор и соавтор «Манифеста фашистских интеллектуалов», министр по делам колоний Италии и губернатор Эритреи, выпускает литературное приложение к Il Fantulla.

Оно имеет бешеный успех, а будущий интеллектуальный вождь разыскивает по всей Флоренции авторов — под Коллоди выпускается еще одно приложение, Il Giornale dei Bambini, «Газета для детей», первая в Италии, и в ней под названием «Приключения Пиноккио» публикуется в трех выпусках все, что успел написать про burrattino, деревянную марионетку, бывший кандидат в священники Лоренцини.

История закончилась бы на этом третьем выпуске, где деревянный Пиноккио, повешенный Лисом и Котом, висит на дереве — и, в силу своей деревянности, не может задохнуться. Однако пришлось писать дальше, поскольку итальянские дети буквально завалили Фердинанда Мартини с требованием считать слова «конец» в «Приключениях Пиноккио» яко небывшим — требовалось продолжение.

Продолжение Коллоди, право слово, вымучивал. В ход шли и «Золотой осел» Апулея, и история Ионы в Ветхом завете, и какая-то козочка с голубой шерстью, с какого-то перепугу подарившая Пиноккио домик в деревне, куда тот поселил отца-столяра, и акула размером с пятиэтажный дом, и шагреневая кожа Бальзака, и волшебный Сурок, и списки съедобных рыб античного Лукиана, и призвание Святого Духа в виде голубя, шлющего с небес письмо, и змея с дымящимся хвостом, и говорящий какую-то нравоучительную ерунду дельфин, и остров трудолюбивых пчел с неизвестными ценностями, и прочая совершеннейшая и невозможная даже для 1880 года гиль.

Девушка с волосами цвета туркуаз и мертвенно-бледным лицом оказывается то сестрой Пиноккио, то неожиданно воскресшей его матерью, то, понятное дело, волшебной феей. Не изменяется только одно — Лоренцини-Коллоди, который так и не женился и у которого никогда не было детей, страстно повторяет детям заповеди, которые, по уму, итальянским детям должен страстно проповедовать священник, которым тот так и не стал.

Любите родителей дети, потому что... — но нельзя же сказать в Италии 1881 года светскому журналисту и либералу — ... потому что так указано в Священном писании. Поэтому в «Приключениях Пиноккио» молятся лишь рыбаки, один из которых принимает марионетку за морского рака и почти варит живьем. В общем, Лоренцини вздохнул, когда через год закончил это в высшей степени дикое повествование ни о чем и о том, как надо почитать Отца своего Папу и Мать Небесную. Кто теперь об этом помнит?

* * *

В 1890 году Карло Коллоди умер — почти в безвестности, во всяком случае, не то что бы известным, успев издать «Пиноккио» отдельной и не слишком раскупаемой книжкой на итальянском. Но до этого Мартини смог увлечь своим повествованием еще одного итальянского интеллектуала — Бенедетто Кроче. Тот и тогда еще его приятель, Джованни Джентиле, способствуют переводу и адаптации «Пиноккио» на английский язык.

В Великобритании к итальянским байкам «возлюби папу, полено!» относятся равнодушно, зато в Соединенных Штатах книжка раскупается в начале века неплохо. Кроче и Джентиле затем ссорятся — Джентиле станет в будущем одним из интеллектуальных столпов фашизма,

Кроче — столпом некоммунистического левого движения, Пиноккио с его историей воспитания окажется где-то посредине. Во всяком случае, в 1911 году выходит детская книжка «Пиноккио в Африке», посвященная итальянским мечтам о Ливии, — там Пиноккио и либерал, и католик, и все у него в порядке. Оба его патрона, левый и правый, любят и популяризируют деревянного человечка до самой смерти — Джентиле расстрелян партизанами на флорентийской улице в 1944 году, разбитый параличом Кроче умер в 1952-м в своем доме в Неаполе, купленном по совету Джентиле.

Пиноккио в исполнении Коллоди не был достаточно сильным символом, чтобы выжить только с помощью текста. Да и что в нем было символического? Даже в исходной сказке сюжет с носом, отрастающим у деревянного мальчика в тот момент, когда тот лжет, — исключительно проходной и малоинтересный. Лоренцини всего лишь хотел показать, что ложь превращает человека к его исходной греховной природе (в случае с Пиноккио — к дереву, вот полено и прорастало носом).

Отсюда у Буратино Толстого несуразный длинный нос, который, как во сне, пытается отрезать Папа Карло, да тот не поддается — очевидно, в Советском Союзе не врать уже было совершенно бессмысленно. Впрочем, Буратино и Пиноккио даже с Толстым, Кроче и Джентиле не имели шансов на долгую жизнь без участия художников. Все они обращали внимание именно на этот эпизод с носом — им важна была не мораль, а картинка.

Пиноккио пришлось ждать своих портретистов до 30-х. В 1938 году художник студии Walt Disney Норм Фергюссон притащил откуда-то Уолту Диснею английский адаптированный перевод «Пиноккио». Тот прочитал и пришел в восторг, указав легендарной в будущем «девятке» аниматоров неспешно работать над новыми образами (в работе уже был первый полнометражный мультфильм студии, «Белоснежка и семь гномов»), а девяти своим сценаристам — дорабатывать сценарий. Лоренцини в его исходной форме был славным морализатором, но для США в 1940 году, когда должен был выйти мультфильм, несвязные рассказы о загадочной Мальвине были непродаваемы.

Я так и не смог выяснить, кто же конкретно из «девятки» сценаристов Диснея превратил историю Коллоди в «Пиноккио» Диснея. Полагаю, что им мог быть только Аурелиус Баталья, единственный американец итальянского происхождения, работавший с Уолтом Диснеем в его студии в то время. Баталья родился в Вашингтоне в 1910 году в семье эмигранта из Сицилии — это крайне важно, никто другой, видимо, не мог сделать из истории Пиноккио именно ту историю, которая показана на экране. Баталья, кстати, никогда не гордился тем, что второй полнометражный мультфильм Диснея придуман с его участием — чтобы понять почему, достаточно посмотреть это произведение.

Атмосфера 1940 года отлично описана Филипом Ротом в его романе «Заговор против Америки», и «Пиноккио» ей полностью соответствует — и даже с пугающим избытком. Итак, XIX век, итальянский городишко. Сверчок Джимини, в котором с легкостью угадывается обедневший и потерявший приход малограмотный священник (привет Лоренцини от несостоявшейся судьбы), пробирается переночевать в дом старого мастера по дереву Джепетто, как раз заканчивающего куклу-марионетку Пиноккио.

Бездетный и похожий на святого Николая Джепетто, живущий с котенком-французом Фигаро и гречанкой-рыбкой Клио, во вполне естественном с геополитической точки зрения средиземноморском союзе государств, просит «звезду желаний» (для Диснея недопустима прямая религиозная пропаганда, среди зрителей — протестанты, евреи, атеисты) сделать куклу мальчиком.

Звезда после того, как он заснул, превращается в Синюю Фею (на вид — что-то вроде Богоматери) и дарует Пиноккио частичную человечность, а Джимини — статус «внешней совести» деревянного человечка, то есть статус его духовника. После всеобщей пляски и сна новый итальянский гражданин Пиноккио идет в школу — в воображаемой старой доброй Италии XIX века школа есть место, где взрослые добрые католики учат маленьких добрых католиков семейным ценностям и послушанию.

Но на пути в католическую школу Пиноккио попадаются два рыжих оборванца явно английского происхождения — лис Честной Джон и кот: в Италии англоязычная диаспора существует с XVIII века, многие прикидываются аристократами, а многие и впрямь аристократы, но в целом в глазах итальянца все они — шаромыжники.

Они-то и отводят Пиноккио в кукольный театр, которым заведует брутальный цыган Стромболи, на вид совершенно неотличимый от еврея с нацистских плакатов того времени. Выступление Пиноккио на сцене — кульминация политического месседжа мультфильма: он пляшет с немецкими марионетками-проститутками, с французской femme fatale, с украинской разбитной девкой и затем — с шестью казаками академического ансамбля пляски им. Александрова, в веревочках которых бедный итальянский мальчик в итоге и запутывается (автор сценария имел довольно оригинальные суждения о мировой политике, откуда он взял это гипотетическое соглашение Сталина и Муссолини — ума не приложу).

После этого импрессарио Стромболи (в сюжете узнается противоборство цирковых франшиз Чинизелли и Барнума по всему миру начала XX века) уговаривает плясуна-виртуоза сдаться либеральным ценностям и не зависеть больше от семьи, а являть итальянское искусство на международных гастролях, как это принято у итальянских виртуозов.

Пиноккио, отказавшегося от карьеры Паганини, негодяй и безбожник Стромболи (у Коллоди он, кстати, был совсем не карабас, а добрый и участливый) запирает в (финансовую?) клетку и, упившись шампанским, как и полагается безбожной богеме, уезжает в никуда (у цыган нет дома, как и у сынов Израиля, ибо они прокляты). Истинный отец виртуоза, Джепетто, тоже покидает почти постную семейную трапезу (осененную крестом), чтобы в проливной дождь начать поиски блудного сына. Классический сюжет.

Сколько до этого итальянские клерикалы шипели об англичанах, мучающих талантливых детей своими роялями и скрипками вместо молитвы — кто ж знал, что в США об этом великом шипении середины XIX века будут помнить до 1938 года! Из клетки Стромболи беднягу Пиноккио выпускает не недостаточно компетентный в иезуитстве Джимини, а все та же Синяя Фея (по-русски Мальвина), прочитав ему обыкновенную возвышенную рацею. Тут у Пиноккио как раз отрастает нос на невнятной лжи, но сразу же опадает — если у Коллоди фее приходится вызывать для пластической операции на носе феерическую тысячу дятлов, то у Диснея обходятся искренним покаянием и заступничеством духовника-сверчка.

Но на пути домой деревянный мальчик, уже вкусивший сладостей либерализма, опять попадается на глаза англичанам. Те уже попьянствовали в таверне «Красный лобстер» с каким-то мрачным типом, по виду неотличимым от немца-вербовщика рабочей силы из Гамбурга, и теперь сначала разыгрывают перед Пиноккио сцену медосмотра (врачам нельзя доверять, болезнь в католическом мире — по-прежнему наказание Бога, которое надо преодолевать молитвой), а затем в порядке лечения отправляют его на пароходе на Остров Удовольствий.

Остров — уже совершенная и неприкрытая Америка, куда именно на рубеже веков удовольствиями заманивают маленьких сицилийских мальчиков. Там можно бесплатно курить, пить, драться, сквернословить и играть на бильярде, а на родителей плевать. От этого, правда, дети превращаются в ослов — ослов американцы на своем острове используют как грубую бессловесную рабочую силу, например, на соляных шахтах, эта пугалка о соляных шахтах (происхождение — Солт-Лэйк-Сити и мормоны) в консервативных католических семьях Италии ходила до 60-х годов.

С помощью сверчка-духовника Пиноккио затем все же бежит с Острова Удовольствий, но выясняет, что отец его, также решивший пересечь океан (боязнь морских путешествий в Италии популярна и сейчас), проглочен, как Иона, огромным китом. Гиблое место эта Америка! Уж не знаю, узнавать ли в ките Советскую Россию, но отца из чрева Пиноккио спасает — правда, гибнет сам. Его оживляет Духом вся та же Синяя Фея-Мальвина-Богородица, заодно превращая в живого итальянского законопослушного мальчика. Канонику Джимини, внешней совести мальчиков, духовной властью выдана большая золотая медаль.

Вот мораль повествования: уж если ты попал в Штаты, бамбино, не думай, что можешь тут курить, ибо Папа — против.

* * *

Эту историю я рассказываю только потому, что ее никто не знает или, во всяком случае, уже не видит. Касса у «Пиноккио» Диснея была хуже, чем у «Белоснежки», потом война стала всеобщей, потом заговорили, что Дисней — антисемит и сторонник Гитлера, но деревянный человечек от этого, право слово, совсем не пострадал — во всяком случае, в XXI веке. Но и то, что во второй, разительно расходящейся с оригинальным «Пиноккио» Коллоди части «Золотого ключика» Толстого программа классовой борьбы марионеток с хозяевами кукольного театра занимает виднейшее место, вряд ли кто-то сейчас помнит.

С «Буратино» все могло бы быть еще хуже: Марк Липовецкий, например, утверждает, что в нереализованном сценарии фильма, который Алексей Толстой писал по книге, все заканчивается появлением стальной краснокрылой птицы — из нее выходят трое в кожанках, физически унижают Карабаса Барабаса и Дуремара, а затем увозят Буратино и его друзей-марионеток в узнаваемую Счастливую Страну.

Потом было все. Уолт Дисней это умел и умеет. Недавно студия выпустила восстановленный мультфильм — в честь 70-летия героя, ставшего частью мировой культуры. Отличной частью. Бессмертной частью.

Что там было в середине мультфильма у Уолта Диснея, я (а теперь и вы) случайно знаю, и при этом совершенно не боюсь увлечения этим мультфильмом своей четырехлетней дочери. Как не боюсь и Буратино. И георгиевской ленточки, и герба СССР, и советского гимна и даже Сталинграда на месте Волгограда — мотивации переименования не более серьезны и основательны, чем желание во всю глотку заорать на весь мир «Сталин!», раз уж нельзя заорать «Жопа!». Но так же смешно и желание навсегда оставить слово «сталин» нецензурным, а общество — советским по форме, антисоветским по содержанию.

Кстати, о Пиноккио. Помните Пиноккио Санчеза, солдата неизвестной войны с деревянными ногами и носом? Вас не удивляет тот факт, что у него не имя, а прозвище («пиноккио» — «орешек пинии») и испанская фамилия? Вас не удивляет, что его призвали в армию, которая тогда в Тоскане была непризывной?

Вас не удивляет, что после всей этой истории воображаемый Санчез прожил столько, чтобы о нем знал будущий Коллоди? Меня в этом удивляет только одно: о «бостонских археологах», якобы раскопавших историю калеки, получившего деревянные ноги на войне, можно прочитать только по-русски (и только с самых недавних пор — по-китайски), на что иногда с недоумением обращают внимание итальянцы и американцы. Можно только гадать, зачем и кому понадобилось в России выдумывать эту историю, но на Пиноккио она совершенно не повлияла.

Он не стал католиком, американцем, антиамериканцем, борцом с либерализмом, образцовым фашистом — завоевателем Африки, философом Франкфуртской школы, проповедником истины, свободным индивидуумом, почтительным сыном, гомосексуалистом и бунтарем — хотя шансы имелись и имеются сейчас. Но в итоге с курточки Пиноккио, исходно — черного жилета ученика итальянской церковной школы, отпало даже то, что умышленно вкладывал в куклу неудачливый фельетонист Лоренцини, ставший после смерти выдающимся сказочником Коллоди. В герое «Приключений марионетки» осталось только то, что составляет культуру, — бескорыстная чистая любовь. В той мере, в которой она есть во всем остальном — она останется и здесь, а прочее — конъюнктурные интерпретации.

Что нам до Сталина? Ведь он давно уже — деревянная кукла.

—

Дмитрий Бутрин, опубликовано в издании  Inliberty

В тему:

• Новые сказки новой России. Свежие мифы россиян о себе
• Главные советские мифы о Великой Войне
• Советские партизаны: мифы и реальность
• «Мифы Второй мировой войны». Без оправдания и осуждения
• История России, которая русских ничему не учит. Итак, деды, беды и победы...
• Ложь Путина или История «Новороссии» и ее этнический состав в XIX веке
• Украина — Крым — Россия: Первая Смысловая война в мире