Люди, несущие холод

Версия для печати

Как Российская империя сначала парабощала, а потом разлагала порабощенные народы. Где бы и как бы ни происходили российские завоевания, с большим или меньшим кровопролитием - везде завоеванным казалось, будто произошел природный катаклизм, который навсегда похоронил их свободную жизнь.

В разные времена и на разных языках выражение «горе побежденным» имело один и тот же смысл, простой и очевидный. Чем ближе к нашему времени, тем большую сноровки приобретали завоеватели по замыливанию этого смысла, выдавая горе своих жертв за их счастье, а свое нападение - за оборону. Некоторые успешные завоевания действительно имели положительные последствия, отмечает издание "Тиждень". Когда время излечивало боль от физических и психических травм, а памяти завоеванного и завоевателя удобно пристраивались друг к другу, на смену унижению одних и господству других приходили равноправие, взаимная ответственность и уважение, а в конце концов и единение.

Из этого иногда возникали большие нации с большими перспективами. Но Московское Имперство не было успешным в создании великой нации или содружества наций, объединенных общей визией будущего. Умелое применение завоевательского арсенала (ресурсов, армии, идеологии) в конце XIX века превратило Российскую империю в обладательницу территорий, которыми она уступала только Великобритании. Однако по уровню развития общества, экономики, науки и культуры Россия отставала от великих держав и была большой только по площади и силе воздействия на внешний мир.

На эту тему: Жизнь после России. Сепаратизм от Волги до Камчатки под прессом Кремля

И именно отставание делало Россию заложницей собственных завоеваний, которые становились единственным предохранителем против распада. Российский завоеватель был нечувствительным к физическим и психическим травмам завоеванных, зато крайне сентиментальным к боли, которую сам испытывал в процессе завоевания. Его память, накопленная в исторических и литературно-художественных произведениях, лелеяла иллюзию самопожертвования ради высокой цели и демонизировала завоеванного как зачинщика собственных страданий.

Идеология завоевателя прививала жертве чувство вины и обязанность искупления, обрекала на отсутствие собственного мнения, оказывала на нее парализующий эффект. Когда порабощенный народ усваивал идеологию завоевателя, он мог делать только те движения, которые ему были разрешены. Однако такой способ действия давал России возможность расти только количественно, но не качественно, ведь общественная модернизация неизбежно толкала завоеванных к самостийности, а империю - к краху.

Холодные «скрепы» империи

Где бы и как бы ни происходили российские завоевания, с большим или меньшим кровопролитием - везде завоеванным казалось, будто произошел природный катаклизм, который навсегда похоронил их свободную жизнь. Разные народы независимо друг от друга представляли это сногсшибательное событие через метафору зимы, вкладывая в нее всю свою боль, страх и бессилие сопротивляться наступлению зла. Бывший запорожец Никита Корж говорил: «За часів Запорожжя, до атакування Січі, не було ніколи зими холодної». А потомок запорожца Иван Розсолода уверял в начале 1880-х:

«То вже кацапи своїми лаптями понаносили до нас холода, а тоді єго не дуже чути було». «Бісові діти, ці москалі, принесли нам холод у своїх кожухах», - сетовали в Золотоношском уезде Полтавской губернии в 1857 году. Как заметил немецкий ученый на русской службе Паллас в 1790-х годах, крымские татары утверждали, что зимы после российского завоевания стали сразу суровыми и затяжными. И за сто лет спустя говорили, что «там, где станет российская нога, не вырастет хорошей травы». По сообщению 1875 года, завоеванные Россией узбеки видели в наступлении холодных зим «знак особого благоволения Аллаха к русским, которые любят снег и не могут жить без мороза».

Terra incognita. Фрагмент карты Западной Сибири, которую составила экспедиция Витуса Беринга, что по поручению Петра I «искала, где Азия сошлась с Америкой»

В Сибири, где снега и мороза хватало и без русских, завоевания казаками Ермака 1582-1585 годов привело гк убительным для коренного населения и экологии последствиям. Историк Сибири, немец на русской службе Иоганн Эбергард Фишер около 1757 года писал, что из разных уголков Московии "собиралось много пришельцев, которые собирались идти в Сибирь как на готовую добычу. От этих людей не могли утаиться самые дикие места. Точно сказать нельзя, что желание сибирских казаков было направлено не только на открытие новых земель, а больше на обогащение за счет дикарей». Именем московского «белого царя» лакомые к добыче зайды двигались дальше, выбивали ценного зверя, облагали данью жителей тайги и побудили их к чрезмерной охоте.

Тайга покрылась сетью зимником, острогов и городов «белых людей». Слово «белый», по традиции, произошло от Монгольской империи, означало того, кто никому не дает дани, потому что сам ее берет, а «черный» должен был давать. Московские «белые люди» не гнушались взимать с «черных» туземцев даже поношенные и порванные шкурки (см. Тиждень №24/2014).

Мех, которым енисейске тунгусы окутывали свои подошвы и лыжи (соболиные ворсинки идеально скользили по снегу и предотвращали сползание назад), становилось ценным товаром в Москве. За полтора века хищнического промысла на подроссийской землях этот ценный пушной зверь почти исчез: промысловые животные мигрировали на восток, в подвластные Китаю земли в Приамурье, поэтому во времена Фишера там было больше соболей, чем в Якутии. Вооруженные огнестрельным оружием казаки после разгрома сибирского хана Кучума нигде не встречали организованного сопротивления.

Только воинственные якуты вызвали опасения пришельцев, хотя и сами постепенно втягивались в торговлю с ними. Больше всего якуты ценили привезенные из Московии медные котлы и давали за каждый столько соболей, сколько в нем вмещалось. Первый российский острог на реке Лена появился 1632 году, но за десять лет вследствие сопротивления якутов его пришлось перенести на 70 верст. Так возник город Якутск - центр российского господства в Восточной Сибири.

По рассказам якутов, все началось с того, что восемь «белых людей» пришли к ним просить убежища. Им позволили перезимовать и весной уйти. Через два года на многочисленных плотах по Лене приплыли россияне со щедрыми дарами. После совместной с якутами зимовки они умоляли дать им кусок земли, не больше шкуры быка. Удивленные якуты согласились.

Тогда россияне разрезали бычью шкуру на тонкие ремешки, связали их и обмеряли ими огромный участок, обнесли его деревянной стеной с башнями, быстро собрали дома из материала, который привезли на плотах, и назвали свой острог Якутским. Якутов возмутил обман, но россияне лестились, приглашали их в гости и рассыпали по своим дворам стеклянные бусины, которые жители тайги очень ценили - за одну бусину давали корову или бычка. Собирать те «ценности» в Якутск двигались толпы туземцев, а россияне делали вид, что ничего не замечают. Но впоследствии они потребовали у якутов вернуть якобы украденные бусины.

Владелец Юга. Порядки, введенные новороссийским генерал-губернатором Платоном Зубовым, соответствовали тем, которые Николай Гоголь описал в «Мертвых душах»

Началась война. Богатырь Тизин повел якутов на острог, но оттуда грянули самопалы. Якуты удивлялись: «Прилетит какой овод, укусит, и человек мрет». Согласно легендам, только нечеловеческая сила великана Тизина спасла якутов от поражения.

Россияне пригласили их на мирный пир и угостили водкой, которая тоже удивила якутов: «Пьем воду, а печет как огонь и веселья больше добавляет!». Пьяного Тизина и его воинов убили. Казаки вырезали глаза Тизину, которое якобы весило целых три фунта, и повезли «белому царю» хвастаться. Эту легенду услышал от якутов Евгений Борисов, которого в 1879 году за украинофильство сослали в Верхоянск. Он много писал в сибирской прессе под псевдонимом «Якутофил». Однако эту легенду отказывались печатать, несмотря на либеральные послабления цензуры и ходатайство известного ученого Николая Ядринцева, сторонника независимости Сибири. Единственную известную нам публикацию легенды подал «сибирский сепаратист» Григорий Потанин в 1883 году. Зато в России героизировали «первопроходцев» вроде Петра Бекетова, «основателя» Якутск,а Нерчинска и Читы.

Для старосветской Московии сибирский мех был тем, чем стали нефть и газ для СССР и нынешней России. Огромный поток «мягкой рухляди» (меха) в течение двух веков следовал из Сибири в Москву. Ее правители получали колоссальную выгоду от продажи меха за границей или подарков или подкупа во время дипломатических игр. Поэтому московские цари и российские императоры стерегли Сибирь, как Кощей Бессмертный яйцо с иглой. Царь Михаил Романов, зачинатель новой династии, в 1620 году запретил «морской путь» в город Мангазея, куда по всей Сибири свозили мех и откуда английские и голландские купцы доставляли его в Европу.

С тех пор «мягкую рухлядь» везли по суше в Москву четко определенным путем. А Петр I за присвоение богатств Сибири в 1721 году даже казнил на виселице своего любимца сибирского губернатора Матвей Гагарина. Почти три года его тело, скрепленное цепями, висело на дереве для острастки чиновничества. Екатерина ІІ строго запретила европейцам доступ к Сибири и усилила ее колонизацию. Природные богатства Сибири струились в Европу, Турцию, Персию и Китай, а оттуда золотой дождь лился в бездну российской казны. Так появлялись гигантские ресурсы для огромной армии и широкомасштабных завоеваний. Холодная Сибирь прекрасно согревала российское Имперство и разжигала его захватнический аппетит.

Грязь русской весны

Если завоеванный воспринимал завоевания через метафору зимы, то завоеватель представлял свои действия в весенних образах. Вскоре после захвата Крыма певец российских побед Семен Бобров в поэме «Таврида» 1798 года обрисовал мусульманское господство как абсолютную деградацию, при которой «ни виноград, ни смоковница, ни персики, ни абрикосы природных вкусов не имели». Пока Крым не дождался прихода россиянина - «росса весеннего, живоносного». Российского академика, немца Палласа вкус крымских плодов тоже не удовлетворял. Он отметил разнообразие тамошнего винограда, персиков, абрикосов, груш, яблок и айвы и посоветовал улучшить их скрещиванием с привезенными культурами.

Зато крымские татары, как он думал, не подлежали улучшению: «Эти люди не полезны и не достойны населять райские долины, где они раньше часто восставали против России». Его письменные обращения к российскому правительству призвали «заменить их на мастеровых поселенцев», то есть немецких колонистов. Древние жители Крыма показались Палласу мрачными и ленивыми: «Они сидят по несколько часов на скамье под холодком деревьев или на холме с трубкой в руке, даже пустой, и наблюдают красоту природы, а также надолго останавливают свою работу, когда только могут».

Таврический вояж. Во время своего путешествия в Крым в 1787 году Екатерина ІІ встретилась в Каневе с польским королем Станиславом-Августом Понятовским. В честь императрицы устроили фейерверк, который нарисовал придворный художник Ян Богумил Плерш

На эту тему: Россия — враг соседям. История с географией

Его более молодой современник Владимир Измайлов предлагал не выселять крымских татар, а оставить их доживать там, где они есть, и в то же время заселять Крым «просветленными» людьми. Кстати, «малороссияне» в глазах Измайлова тоже выдавались ленивыми и безобидными, а запорожцев он считал прирученными дикарями. Конечно, еще недавно украинцы и крымские татары вели себя совершенно иначе. Теперь же они бессильно наблюдали, как в их доме хозяйничают зайды. В только что завоеванном крае с разнообразным согнанным из разных мест народом царили обман, насилие, разврат, вымогательство и болезни.

То, что происходило в бывшем Запорожье и Крымском ханстве, было бесконечно далеко от того, что видел молодой аристократ-идеалист Владимир Измайлов из окна своей кареты. Этот писатель-сентименталист любовался видами Украины и Крыма, балдел от красоты украинских и крымскотатарских женщин, намекая, что они достойны лучших мужчин, а здешние пейзажи - более ловких хозяев. Так завоеванный народ был обезличен и низвергнут до уровня простого элемента ландшафта, а завоеватель наделен правом перестроить этот ландшафт под себя.

Екатеринославскую губернию, как вспоминал 78-летний Мартин Кравец-Заика в 1887 году, житель села Новые Кайдаки (современный город Днепр), называли «невенчанной губернией», потому что туда, мол, шли люди развратные, которые «продають тютюн під церквами». Екатеринослав, появившийся на месте запорожской слободы Половица, сначала был «зовсім малий, то сюди і находять солдати, солдатки, бродяги всякі, кацапня». Жили они в невенчанной балке, недалеко от Половицы: «Інчий жінку, дітей кине, інча — чоловіка: їх ніхто тут не питав, відкіль і хто. В норах (землянках. — Ред.), було, і калатають вік.

Народ був усе голий і розпутній». Привычку матерно ругаться, по словам Мартина, тоже принесли русские: «Мала дитина й та гне по-матерщині: все це зайшло до нас від кацапів з тієї Невінчаної балки». Этнограф Владимир Ястребов в 1885 году подытожил свои наблюдения людей в бывшем Запорожье печальным возгласом: «Невежды!». Он отметил, что невозможно выяснить, на каком языке говорит народ «Новороссии», «откуда взялись обыватели определенного закутка и к какой национальной группе они принадлежат. Но именно это обстоятельство, то есть отсутствие этнографической целостности и невиданная пестрота населения, служат благоприятной почвой для распространения трактирные-солдатской культуры, которая здесь глубже пускает корни и дает пышнее цвет, чем где-либо».

Крым еще больше походил на вавилонское столпотворение. Вслед за солдатами из центральных губерний России туда шли несчастные девушки и женщины, надеясь обрести счастье в завоеванном крае. По свидетельству мелкого служащего Алексея Жиленкова, мало кто из них выходил замуж, большинство становилась несчастными проститутками.

Слышал он, как комендант Перекопа убеждал украинских чумаков привезти «хотя бы десяток вдов и взрослых сирот-девушек, чтобы выдать здесь замуж, ведь многим хотелось жениться, и не было из кого брать». Чумаки хитро улыбались и молчали. «Неужели мы нехристи, а не братья вам?», - обиженно спрашивал комендант. «Нехристи чи бусурмани — ми не знаємо цього, — мовив хтось із чумаків, — тільки навряд наші вдови й дочки самі прийдуть сюди шукати женихів». Когда чумаки ушли, комендант разразился бранью: «Ужасные скоты! Не убедишь их, что мы православные и крайне нуждаемся в женских услугах».

Уроженец Воронежской губернии Жиленков сетовал: «Крым показался мне не по нашей душе, что-то мертвое, нудное и дикое смотрело из его степей и жилищ». Его угнетало наблюдение за тем, как солдаты лихо вырубали деревья в живописных садах и разрушали дворцы ханских времен, предоставленные им под казармы. Ему хотелось оставить это омертвевший край. Похожее настроение охватывало и тех, чьи заслуги империя наградила поселением в Крыму. Служба заставила Жиленкова остаться, пережить страшную эпидемию чумы 1812 года, стать свидетелем того, как в Феодосии карантинные служащие сгоняли больных и незараженных в одни дома, арестовывали их имущество, подписывали акты о его уничтожении и втайне продавали. Набирало обороты машенничество с недвижимостью крымских татар, вынужденных ехать в Турцию. Некоторые из тех, кто оставался, всячески ублажали новых хозяев, чтобы иметь хоть мелкий чин и состояние.

Сибирский конкистадор. Ресурсную базу для Российской империи в 1582-1585 годах добыл «завоеватель Сибири», крещенный волжский казак Ермак Тимофеевич

Бывшие гетманские и запорожские старшины, крымскотатарские и ногайские мурзы стремились к статусу российского дворянина, который давал право на помещичье землевладение. Однако Россия была не только империей, которая должна была награждать всякого, кто способствовал ее завоеваниям, но и неразвитым государством со слабыми институтами, а следовательно, и большим пространством для произвола. Недавний помещик честно выполнил требования правительства - заселил предоставленную землю и создал эффективное поместье, - а потом легко мог все потерять. После смерти Григория Потемкина в 1791 году «владетелем Юга» стал Платон Зубов, новый фаворит Екатерины II. Он осуществил перераспределение земель, потакая хамам и аферистам: то, что описал Александр Пушкин в романе «Дубровский», а Николай Гоголь в «Мертвых душах», было типичным для Южной Украины первой трети XIX века.

Беззаконие, произвол и моральное бездорожье были приметой абсолютно всех завоеваний. На американском фронтире, как заметил Томас Баррет, женщины «продавали все, что могли: от пирожков до своих тел»; случались странные, как для христиан всех конфессий, формы брака. Но со временем закон превращал беспорядок в лад, а произвол обходился злоумышленникам все дороже. Зато в России состояние произвола словно навсегда застывало не только на «окраинах», но и в центре. Синод Русской православной церкви рассылал по империи строгие предписания относительно нравственности и получал сообщения противоположного содержания. А именно в 1774 году из Санкт-Петербургской епархии о священнике церкви Николая Чудотворца деревни Горки Михаиле Евтихиеве, который во время крестного хода в первый день Пасхи «пьяный в ризах» схватил дьячка Михаила Яковлева за волосы, ударил головой об стол и выбил ему зуб, а местного каменщика побил доской, «мирских людей назвал колдунами, фармазонам и ворами, а село Никольское - проклятым».

На пограничной реке Урал яицкие казаки и российские офицеры Гурьева городка в 1750-х годах брали у казахов девушек «для лакомства» под видом брака, платили за них калым и опозоренных возвращали родителям.

Тот самый Фишер отмечал «распутную и беспорядочную жизнь россиян, проживавших в Сибири, а больше казаков». Они имели по несколько семей, выманивали из Московии женщин будто для бракосочетания и продавали их в рабство. В 1621 году в Сибири ввели архиепископский престол. Архиепископ основал монастырь для монахинь, живших среди мирян, и начал борьбу с казаками, которые не сдерживали свою похоть, ссылаясь на данную им царем «полную свободу» в обмен на службу. Лишь в 1750-х сибирские казаки должны были упорядочить отношения с женщинами.

На острове Сахалин в 1890 году Антон Чехов не увидел и следа «вольной колонизации», ведь российские промысловики, как и двести лет до того, не создавали крепких семей и хозяйств, а истощали охотничьи и рыболовные угодья и шли дальше. Сахалинская каторга показалась писателю изысканным издевательством над человеческим существом. Пропорция женщин и мужчин среди сосланных составляла 53 к 100, а в тюрьмах и казармах - 25 к 100. Мужчины-поселенцы и женщины, которые только прибыли, сходились по распределению чиновников, часто без венчания: «Начальник округа и смотритель поселений вместе решают, кто из поселенцев и крестьян достоин получить женщину».

Дети империи

Жизнь в «невенчанных губерниях» невольно воспроизводила однообразную идентичность. Завоеванный народ, скованный «холодом» завоевания, стремился хоть к какой-то «весне», пусть уже и русской. А среди завоевателей было много тех, чья родословная начиналась с похожей «зимы» и имел лишь несколько обрусевших поколений. Цепочка таких «зим» и «весен» тянулась к самим истокам Московии. Ядро ее на пестрой славянской, финно-венгерской и тюркской чересполосице в ХIV-ХVI веках формировали монастыри. Под защитой московских князей они собирали огромные ресурсы, делали зависимыми окружающих жителей, навязывали им стандарты веры, подданства, языка и стиля жизни. По заключению российского историка церкви Игоря Смолича, брата украинского писателя Юрия Смолича, «русификация и христианизация сливались в единую государственную и церковно-политическую задачу» на всех направлениях завоеваний.

Генерал Зима. Карикатура из французского журнала Le Petit Journal от 9 января 1916 года

Странная метаморфоза творилась с некоторыми новокрещенными инородцами: они становились еще больше русскими, чем «естественные русаки». Плосколицый крещенный волжский казак Ермак Тимофеевич, «колдун», что знаком с шишигами (чертями. - Ред.), завоеванием Сибири заложил ресурсную основу будущей Российской империи. Военная аристократия разрушенного Сибирского ханства влилась в состав сибирских казаков и вместе с ними осуществляла дальнейшие завоевания.

Преобразование «черного» данника в «белого» вымогателя питало огонь захвата. Как ни стремились люди Сибири навести порядок в своем крае, создавая упорядоченные островки с хорошим хозяйством и лелея гостеприимство, хищный беспорядок преобладал. В «Сибирской газете» за 1 марта 1881 года писали: «Омертвение, бюрократическое, формальное отношение к делу характеризует все наши учреждения и общество, если его только можно так назвать. Недостаток инициативы, общественных интересов, гражданских добродетелей является приметам нашей жизни, все заступила погоня за наживой, хищничество. Люди попадают в Сибирь за тщательным отбором, из-за которого наша обильна и богата страна стала предметом тщательного ограбления и несет на себе след этого развращения».

Имперская идентичность причудливо сочетала черты сторожевого пса и чуланной крысы. Эти черты возникали из представления империи как гигантской кладовой, которая всем дает добро (за правильное поведение), поэтому ее следует охранять. Основой такого представления сначала были монастыри, рассадники крепостничества и казенного православия: тем, у кого все забирали, давали прожиточный минимум в обмен на зависимость. Быть собакой или крысой - несравненно лучше, чем крепостным.

Как у Салтыкова-Щедрина: «он служил в чиновниках и если терпел это ярмо без явного ропота, то лишь потому, что дома (в селе. - Ред.), по его словам, жрать было нечего, а он имел склонность к пище». Империя, конечно, травила крыс в своей кладовой, однако должна была быть снисходительной к тем, кто имел еще и черты пса, пригодного для службы. Коррупция, несмотря на первоначальное латинское значение этого слова, было не повреждением системы, а самой системой, где основой общественного порядка, собственности и статуса является только власть, а не закон. Фундаментом власти стала травля если не внешних, то внутренних врагов, а залогом выживания было участие в этой травле, которую осуществляли от имени империи. Поэтому принцип быть среди тех, кто травит, чтобы не стать затравленным, составлял основу жизненной стратегии имперского общества.

Огонь травли питался уничтожением порабощенных народов, которые превращались в однородной пепел «трактирно-солдатской культуры», а позже - низкопробной «попсы» и соответствующих социальных моделей. Люди, которые прославляли российскую науку и культуру своим творчеством, всегда имели сложные отношения с властью и подвергались травле со стороны невежд, воспитанных имперской подсобкой. Поэтому именно травля составила главный двигатель завоеваний и объединительную силу империи, но одновременно и тормоз ее развития.

На эту тему: Распад России. Контуры и последствия

Организаторы и исполнители травли не заботились доказательством вины жертвы или снисходительностью к ее слабости - достаточно было демонического образа, вмененной ей казенной церковью, историческими трудами, литературными произведениями или идеологическими агитками, которые писали «склонные к пище» чиновники или индоктринованные аскеты-идеалисты. Главное, что в процессе расправы достигали полного единения хозяева и псы, империи и носители имперской идентичности. Это была русская историческая альтернатива демократии. Опричнина Ивана IV, разоблачение «масонских заговоров» в XIX веке, сталинские репрессии, русификация Украины, вмешательства в здешние политические процессы, а затем - и вооруженная агрессия против Украины в Крыму и на Донбассе »- это все явления одного порядка, которые не имеют другой логики, кроме цькувальнои. Это логика людей, которые до сих пор несут нам холод.

—

Владислав Грибовский,  опубликовано в издании Тиждень

На эту тему:

• Когда-то я тоже был русским ...
• Россия: в шовинистическом угаре
• Треп имперский. 15 мифов российской истории - правда и ложь
• Россия: налог на величие. Как Кремль за 20 лет потратил 46 трлн рублей на геополитические спецоперации
• Готовность к отпору: Россия воевала против Украины более 20 раз. А нас заставляли считать их братьями