Хроники СССР. Как украинские писатели расправлялись с коллегой Виктором Некрасовым

Версия для печати

Протокол закрытого партийного собрания первичной парторганизации при журнале “Радуга” от 16 сентября 1968 года. Предисловие участницы тех событий Изольды Антроповой.

Читайте также:

• Взгляд на войну из «Окопов Сталинграда» - первой честной книги о Великой Отечественной
• Виктор Некрасов: он первым написал правду о 37-м годе и Великой Отечественной
• Писатель-фронтовик Некрасов никогда не каялся
• Как травили фронтовика-писателя Виктора Некрасова

...Идя в свое время на это собрание, я, честно говоря, коллективного письма в защиту Черновола, которое подписал и Некрасов и которое вызвало негодование властей, не читала и даже не слышала о нем. Не уверена, что знала и повестку собрания.

Во-первых, у меня был грудной ребенок, занимавший меня больше, чем партийные проблемы, а во-вторых (а может, и во-первых?), я была довольно невежественна в смысле политическом — разумеется, не до такой степени, как, скажем, героиня фильма “Тоталитарный роман”, но все же... “Голосов” не слушала, самиздат почти не попадался (верхом крамолы считала пародии на Кочетова да песню о парнях, которые “сегодня водку пьют, а завтра планы продают родного советского завода.

Сегодня парни в бороде, а завтра — где? В энкавэде! Свобода, блин, свобода, свобода...”). Отношение к происходящему сублимировалось в анекдотах, которые рассказывала и слушала, не задумываясь и не предполагая, что это может быть “чревато”, а явные уродства строя считала нарушением ленинских принципов, с чем следовало бороться, и лучше всего — изнутри, то есть находясь в рядах партии. (Много лет спустя я узнала, что и генерал Григоренко поначалу говорил лишь о нарушении ленинских норм.)

Искренне негодуя, даже разразилась наивным стишком (не помню, читала ли его кому-нибудь, но не выбросила, и до сих пор где-то лежит), который кончался так: “Встань, Великий, и глянь, встань, посмотри на это: мразь, подхалимы и дрянь — это ль Страна Советов?! Ударь по столу рукою, громко крикни: не смейте!.. Но, к несчастью, счастью такому не случиться на этом свете...”

При этом Декларации прав человека в глаза не видела и ничего не знала ни о правозащитниках, ни, разумеется, о правах человека. Но знала (это объяснила мне, тогда еще студентке, взявшая надо мной шефство бывшая фронтовичка Людмила Вячеславовна Харламова, которая заведовала в “Радуге” отделом критики), что люди делятся на тех, кто сажает, и тех, которых сажают, и была на стороне “тех, которых...”, хотя и не предполагала, что человека нельзя судить за убеждения, за произведения, — то есть не думала, что это незаконно. Борцом, безусловно, не была.

Признаться, не уверена, что решилась бы в те времена подписать, если бы мне предложили, коллективное крамольное письмо, но абсолютно уверена, что не подписала бы документ, клеймящий инакомыслящих.

Теперь мне кажется, что, промолчав, не обязательно попасть в стукачи или выйти в начальники, — дело в том, “за что” или “против чего” молчать. В любом случае стоит прислушиваться к собственной совести — разумеется, если она есть. Не всякий способен броситься на амбразуру, но и не швырнувшие камень “приближали как могли” иные времена...

Сменив в 60-е годы название “Советская Украина” на более яркое и символизирующее дружбу двух братских народов, журнал, конечно же. остался советским. Его задачей было “популяризировать достижения украинской культуры среди русских читателей, публиковать произведения русских писателей на Украине, переводы произведений украинских писателей, освещать общественную и культурную жизнь республики”.

Миновав период некоторого разрешенного либерализма (при Леониде Вышеславском), “Радуга” — то ли падчерица, то ли внебрачное дитя республиканской литературы — под руководством Виктора Кондратенко постепенно все активнее стала выполнять функции некой военизированной писательской охраны советского бытия. Стоящие у руля отставники отдавали предпочтение (пренебрегая литературными критериями) тому, что именовалось военно-патриотической тематикой, и немногочисленные таланты вытеснялись многочисленными “полковниками”.

Каждый член партии (естественно — коммунистической, поскольку других не имелось) был прикреплен к какой-либо первичной организации: пенсионеры —по месту жительства, при ЖЭКах, работающие — по месту работы, а вольных литераторов группировали вокруг органа, где им надлежало печататься. Таким образом, “радужная” партячейка состояла из сотрудников, членов редколлегии и авторов, преимущественно так называемых русскоязычных. Большинство ее представителей родились еще до революции, практически все прошли Великую Отечественную — люди, судя по их военным орденам и медалям, храбрые и мужественные. Честно исполнявшие приказы и привыкшие не обсуждать их.

Дело, конечно же, не в том, когда (и даже — где) они родились, а в совершенно неправдоподобной концентрации почему-то именно внутри и вокруг “Радуги” исполнителей (разного возраста), что впоследствии сказалось на качестве и репутации журнала.

Всего лишь 4 из 24 присутствующих (не считая самого Виктора Платоновича, занятого протоколом В. Александрова и “бесправного” зав. отделом прозы Б. Дружинина), отмолчавшись, тем самым не присоединились к своим воинствующим собратьям по перу и по партии. Хочется верить, что и не пришедшие на собрание сделали это, чтобы не участвовать в шабаше.

Меня буквально потрясло (до сих пор не могу забыть этого ощущения) то, с каким энтузиазмом инженеры человеческих душ швыряли поленья в костер, разведенный под их коллегой (от некоторых я просто не ожидала такого, потому что тогда еще не знала, что можно думать одно, а говорить другое), как прежде заискивавшие перед Некрасовым фамильярно пеняли ему: дескать, напрасно ты, Вика, не обратился за советом ко мне...

Они злобно поносили если и не его самого, то Ивана Дзюбу, Святослава Караванского, Вячеслава Черновола (на всех 137 “подписантов” пороху не хватило).

В тему: Война КГБ против диссидентов. Погрому «шестидесятников» - 40 лет

Но вот имена посмевших свое суждение иметь и даже отстаивать его известны не только их соотечественникам, а имена этих литературных партийцев хранит лишь чудом уцелевший протокол, который и сегодня страшно читать, да еще и библиографический справочник писателей Советской Украины, где список произведений каждого предваряется отметкой о принадлежности к КПСС.

Любопытная штука: кого только нет в этом справочнике, где практически каждый писавший не стихи гордо именуется прозаиком! А вот Виктора Некрасова нет. Потеряли — в 1970 году еще был, а в издании 1988 года не упомянут...

Судьба Некрасова зависела от результатов голосования. Собственно, вариант был один: строгий выговор, но выглядел как два — с занесением в учетную картонку (досье каждого члена партии) и без оного. Третьего не дано: об оправдании и речи быть не могло.

За этими двумя мерами таилось нечто, понятное лишь искушенным: выговор “с занесением” означал в результате исключение из партии, ибо был уже не первым, “без занесения” — позволял и дальше оставаться в ней.

Это сейчас легко иронизировать, а тогда мне казалось очень важным не допустить исключения, и, понимая, что каждый голос может оказаться решающим, я дергалась, но не уходила с нескончаемого собрания, хотя уже пора было кормить ребенка.

А стоило ли вообще ломать копья? Во имя чего? Ради чего? Все равно ведь в конце концов Виктор Платонович оказался в Париже, а его юный друг и последователь Семен Глузман, исполнив четыре года спустя свой профессиональный и гражданский долг (он провел заочную судебно-психиатрическую экспертизу, опровергшую официальное мнение своих коллег относительно невменяемости Петра Григоренко), — в лагерях, так же как и Светличный, Дзюба, Сверстюк и другие диссиденты...

В тему: Десять отважных. Все основатели Украинской Хельсинской группы

Наверное, не я одна была так наивна: перевес в два голоса означал, что большинство сочло заблудшую овцу достойной пребывать в стаде.

В тему: Петр Григоренко: как советский генерал стал диссидентом

Кстати, неголосовавших было трое, а не двое, как указано в протоколе: дама, активно дружившая с В. П., говорила мне, что избежала участия в голосовании, потихоньку ускользнув якобы по естественной надобности. Впрочем, при подсчете все сошлось как надо. Правда, секретарь парторганизации очень нервничал и требовал, чтобы обязательно записали, кто как голосовал, и реплика относительно того, что подобное не предусмотрено процедурой, повергла его в ужас: “А что я скажу в парткоме?!”

Надо отметить, что “аутсайдеры” репрессиям не подверглись. На отчетно-перевыборном партсобрании тогдашний секретарь парткома Василь Козаченко, не прибегая к политическим обвинениям и ярлыкам, лишь вскользь упомянул о “незрелых выступлениях некоторых старых и молодых коммунистов”. Меня, например, никуда не вызывали, ничем не попрекали. (Да, собственно, из-за чего? По сравнению с тем, что совершили другие, это просто жалкий комариный писк.) Разве что — гораздо позже — пару раз “припоминали”. Однажды не выпустили (смешно сказать!) по турпутевке в Болгарию.

Потом выжили из редакции (“Так тебе и надо, — по-отечески сказали “наверху”, — нечего было тогда язык распускать”), потом не утвердили в должности заместителя главного редактора издательства, за что благодарю и всю оставшуюся жизнь буду благодарна автору этих, как сейчас выражаются, подставок. Говорят, что теперь он пишет (и вроде бы даже публикует) проникновенные воспоминания о Викторе Платоновиче, которого так хорошо знал и любил — ну совсем как ветеран из анекдота, рассказывающий о последней встрече с Чапаевым (“Как выстрелил — он под воду ушел, и больше, дорогие детки, я его не видел...”). Да он и неоригинален: когда “стало можно”, все оказались если не самыми близкими друзьями, то чем-то вроде этого.

Собственно говоря, о писателях судят по их произведениям (кстати, и стилистика, и даже орфография и пунктуация позволяют судить об авторах этой “протоколоверсии” собрания). А вот биографические сведения, приведенные здесь, — всего лишь скупые анкетные данные, похожие, “как близнецы-братья”.

Я сочла неуместным прибегать к сугубо личным, а следовательно, более резким оценкам еще и потому, что, перелистывая протокол, вдруг поняла: пожалуй, все участники этого собрания уже ушли из жизни, а из выступавших осталось не более пяти, и как минимум двое — далеко не молоды и вряд ли обладают железным здоровьем. Да и не в моем мнении дело...

Куда красноречивее то, чту каждый счел нужным сказать тогда, 16 сентября 1968 года.

Изольда Антропова

ПРОТОКОЛ

Закрытого партийного собрания первичной парторганизации при журнале “Радуга” от 16 сентября 1968 года

Присутствовало: 24 члена КПСС.

Президиум: М.И. Наумов — председатель;

Ю. Черный-Лиденко, В.Александров — секретарь.

Повестка дня: Персональное дело коммуниста В. П. Некрасова.

Слушали: 1. Информацию секретаря парторганизации

т. Роготченко А. П. о потере политической бдительности коммунистом В.П. Некрасовым, выразившейся в подписании коллективного письма, которое используется за границей буржуазной пропагандой во враждебных нам целях. В заключение тов. Роготченко объявляет собранию, что на партбюро поступок коммуниста Некрасова был тщательно рассмотрен и обсужден. Большинством голосов решено объявить ему строгий выговор с занесением в учетную карточку. Это решение и предлагается на обсуждение собрания первичной парторганизации.

2. Объяснение коммуниста В. П. Некрасова по существу вопроса повестки дня.

Тов. Некрасов заявил, что факт подписания им письма в числе 137 лиц он не отрицает, полностью разделяя текст данного письма. После чего В.Некрасов зачитывает текст первого письма; кроме того, он зачитывает и второе письмо, подписанное “пятью лицами” (в том числе и самим Некрасовым), адресованное главному редактору газеты “Лiтературна Україна”, в ответ на опубликованную в названной газете статью А. Полторацкого “Ким опiкуються деякi гуманiсти”. Далее он заявил: “Мне всегда казалось, что долг каждого коммуниста обращаться в вышестоящие советские и партийные органы, вплоть до ЦК КПСС, по острым и волнующим общественность вопросам. Я и до прочитанных здесь вам писем неоднократно подписывал коллективные письма и обращался с ними в вышестоящие органы власти и партии. Так, например, я в числе других лиц подписал письмо об инвалидных колясках (о бесплатном предоставлении инвалидам Великой Отечественной войны мотоколясок). Также подписал коллективное письмо XXIII съезду КПСС о возможном рецидиве культа личности. Подписывал и другие письма. Я придерживаюсь мнения, что совершенно неважно, кем в данном случае подобные письма написаны. Важно главное: смысл текста письма, его правильность и справедливость. Если ко мне пришли представители общественности и предлагают подписать письмо и я считаю, что затронутые в нем вопросы справедливы и животрепещущи и что моя подпись может ускорить решение вопроса, я такое письмо подпишу со спокойной совестью.

После известных всем вам процессуальных нарушений из недавнего прошлого процесс Черновола во Львове был грубым нарушением правовых норм и прямым продолжением процессов периода культа личности. Это нас возмутило, и мы написали письмо в высшие инстанции нашей партии и власти (тт. Брежневу, Косыгину, Подгорному) с просьбой повлиять своим авторитетом на ответственных за советское правосудие лиц, чтобы подобные процессуальные нарушения были изжиты и впредь не повторялись. Второе письмо вызвано возмутительной статьей А. Полторацкого, напечатанной в “Лiтературній Українi”. В своей статье этот автор с сомнительной гражданской чистоплотностью грубо перетасовал факты.

А. Полторацкий и в прошлом не отличался объективностью. Было время, когда он печатно выступил против Остапа Вишни, объявив его ярым буржуазным националистом. А когда Остап Вишня занял в истории украинской литературы почетное, по праву принадлежащее ему место, тот же Полторацкий спешил доказать, что Остап Вишня — выдающийся украинский писатель-гуманист. Этот же прием огульного шельмования Полторацкий использовал в своей статье против Черновола, в статье, где 137 авторам письма приписываются слова и мысли, никогда ими не произносимые и под которыми они не ставили своих подписей. Была ли в наше первое письмо из двух страниц вставлена третья — я не знаю. Может быть, об этом знает Полторацкий, потому что он об этом пишет. Или же редактор “Лiтературноi Украпнi” Зуб, потому что он печатает то, что ему предлагает Полторацкий. Я же, повторяю, не знаю. Я знаю только одно и выступаю всегда за то, чтобы наши законы, законы социалистического государства, строго соблюдались каждым членом нашего общества”.

Председательствующий Наумов: Информация секретаря парторганизации и объяснения коммуниста Некрасова прослушаны. Какие будут к нему вопросы?

Бродский: У меня вопрос к секретарю. Было ли партийному бюро известно, что в Тегеране на конференции фигурировало письмо, подписанное т. Некрасовым?

Наумов: У меня вопрос к Некрасову. Понимаете ли вы, что в интересах государственной безопасности внутри государства могут быть закрытые процессы?

Черный-Лиденко: Знаете ли вы, как были использованы подобные коллективные письма враждебной нам буржуазной пропагандой?

Осьмак: Известно ли вам, что сейчас по Киеву ходят по рукам тексты и второго вашего письма — в “Лiтературну Украпну”?

О. Мельник: Были ли вы лично знакомы с Черноволом?

Лобанов: Известно ли вам, когда и каким путем отослано письмо в ЦК КПСС и был ли ответ?

Отвечают на вопросы.

Роготченко: Я могу ответить: нашему партбюро было известно, что в Тегеране на Конференции в защиту прав человека письмо, которое подписал и т. Некрасов, фигурировало в качестве одного из основных документов, порочащих наш государственный строй.

Некрасов: Отвечу на вопросы по порядку. 1. На процессе Черновола не было таких вопросов, которые бы затрагивали наши государственные интересы, а тем более тайны нашей страны. Считаю, что весь его ход мог бы быть полностью обнародован в печати. 2. Знал из печати и радио. Но ни в коем случае письмо, которое я подписал вместе с другими, не связывалось с теми письмами, которые вы имеете в виду.

3. Не знаю, что второе письмо, подписанное мною вместе со Сверстюком, Дзюбой, Л. Костенко и М. Коцюбинской, ходит по Киеву. Но я, если меня спрашивают его содержание, всем рассказываю. 4. С Черноволом я лично не знаком. 5. Письмо отослано в марте сего года. Ответа до сего дня еще нет.

Обсуждение.

Шкаровская: За какое письмо из прочитанных должен нести ответственность Некрасов? Что касается второго письма, то оно, я считаю, написано в рамках наших общественных и партийных норм. Оно адресовано в редакцию “Лiтературноi Украпнi”, и право пяти авторов требовать его опубликования. Что же касается реплики т. Осьмак, то я могу предположить, что второе письмо, по всей вероятности, если и ходит по Киеву, то только в узком кругу литераторов. Что же касается первого письма, то я уверена, что Виктор Платонович руководствовался самыми благими намерениями, но они, эти намерения, сыграли не в его пользу. И хотя Виктор Платонович заявил, что письмо им было подписано в здравом смысле, я считаю, что в данном факте был явный элемент легкомысленности. Именно за это, что он легкомысленно поставил подпись под письмом, не поинтересовавшись, куда, как и кем оно будет отправлено, — он и должен нести ответственность.

Гордеев: Я полагаю, что Некрасову должно быть ясно — коллективное письмо и вопросы, поднимаемые в нем, — это не его личный взгляд, а уже платформа, позиция определенной группы. Вопрос этот обостряется тем более, что за Черновола и ему подобных цепляются одни и те же личности с националистическим душком. Всем нам памятно выступление, когда секретарь ЦК КПУ тов. Овчаренко раскрыл перед нами истинные лица Черновола, Караванского и др. А тут — опять новое письмо Некрасова и его соавторов, а в письме все те “герои” фигурируют, кем на Украине сегодня подогреваются и поддерживаются националистические настроения. Я думаю, что партийное собрание даст надлежащую оценку поступку Некрасова, тем более что и сам, как я вижу, Виктор Платонович уже понимает свою ошибку. Я считаю решение партбюро правильным — за притупление политической бдительности Некрасову надо вынести строгий выговор с занесением в учетную карточку.

Серпилин: Об этом письме в СПУ говорят с апреля. И я рад, что сегодня услышал его в первозданном виде. Следует здесь, однако, отметить две неточности. Во-первых, тов. Роготченко неточно заявил, что это письмо было обращено к киевской общественности, и, во-вторых, что письмо это по своему содержанию направлено к четко выраженной цели: к защите правовых норм нашего государства, как я понимаю, а не к защите националистов. И вот вопрос: за что же обвиняют Некрасова? Я внимательно прослушал письмо и убедился, что написано оно спокойно, разумно, деловито. Имел ли право коммунист обратиться к вышестоящему партийному руководству с волнующими его вопросами? Безусловно, имел.

Относительно же коллективного обращения — Устав такого не исключает (Устав КПСС, п. 33). Так в чем же все-таки обвиняется Некрасов? Видимо, он, скорее всего, нарушил партийную этику. А раз это нарушение — то коммунист, разумеется, должен нести определенную ответственность. А тот факт, что письмо фигурировало в Тегеране в качестве документа, — Некрасов в том абсолютно неповинен. Это, по-моему, всем ясно. А значит, и вины его личной в том нет. Что же касается статьи Полторацкого, то я солидарен с авторами второго письма — она возмутительна, и отклик на нее был вполне естествен. Еще один попутный вопрос. Когда мы обсуждали персональное дело Хинкулова, к нам на партсобрание пришел секретарь райкома. Мне кажется, что сегодняшний случай важнее и сложнее Хинкуловского дела, а посмотрите — даже представителя парткома нет на нашем партсобрании. Все поручено тов. Роготченко. А ведь и Алексей Петрович не может сам ответить на все волнующие нас вопросы.

Осьмак: Формулировка “к киевской общественности” возникла на партбюро. В своем объяснении употребил ее т. Некрасов. Если же говорить по сути дела, надо обратить внимание на то, с чего начал т. Роготченко свою информацию. Действительно, Некрасов утратил связи с партийной организацией, в которой состоит на партучете, оторвался от партийной жизни и редакции, и Союза писателей. Этим, по-видимому, и объясняется политическая ошибка, допущенная Некрасовым. Ничего нового я вам сейчас не скажу.

Я лишь повторю то, что уже говорилось на партактиве и в выступлениях т.  Овчаренко и т. Ботвина на партсобраниях в СПУ, на которые не являлся В. П. Некрасов. Я хочу суммировать эти данные. Итак, кто такой Караванский, здесь уже говорилось. Кто же такой Черновол, за которого вступился в обоих письмах т. Некрасов? Кстати, об этом заступничестве, как отметил т. Роготченко, сейчас шумит вся буржуазная националистическая печать, ваше имя, В. П., поминается в качестве иллюстрации борьбы на Украине против “политики Москвы”.

Так вот, Черновол, о котором т. Некрасов говорит как о честном человеке, журналисте, комсомольском работнике в прошлом, в действительности занимался тенденциозным подбором, подготовкой порочащих советскую действительность материалов, распространял их. За это он предупреждался органами КГБ, ему указывали, что деятельность его опасна и граничит с подрывными актами против нашего государства. Но Черновол не внял этому предупреждению. Он составил документы о процессе, состоявшемся во Львове в 1965 году, на котором были осуждены люди, создавшие свою партию, программой которой была агитация за выход Украины из состава СССР, у этой группы лиц было изъято оружие.

Именно по поводу этого процесса ратует Черновол, а вслед за ним и т.Некрасов в числе остальных 136 товарищей, подписавших письмо, — они считают, что процесс должен был проходить “открыто” и широко освещаться в нашей прессе. Но, по-моему, это был именно тот процесс, который вряд ли следовало широко освещать в нашей печати. Черновол пошел еще дальше.

Он собрал 20 биографий осужденных за националистическую агитацию “деятелей” и составил книгу “Лихо з розуму”. Сейчас эта книга издана за границей несколькими изданиями на украинском, французском и английском языках, широко используется нашими врагами как идеологическое орудие против нашей страны. В частности, на Тегеранской конференции украинские националисты вручили ее всем делегациям, приложив к ней на подтверждение письмо, под которым стоит и ваша подпись, Виктор Платонович.

Сейчас, когда в мире обострилась идеологическая борьба двух систем, не надо быть дальновидным, чтобы понять, как заинтересованы наши враги в подобных “документах” о наших недостатках. Наивно полагать, что любое письмо, подписанное всемирно известным писателем, не заинтересует наших идейных врагов и не будет использовано ими, если в этом письме тенденциозно критикуются явления советской действительности. Это должен учитывать коммунист Некрасов, ставя свою подпись под каким-либо письмом, и, будучи зрелым человеком, отвечать со всей серьезностью за свои поступки. Но, как мы видим, появляется второе письмо — в редакцию “Лiтературноi Украпнi”.

Антропова: Но ведь это письмо не попало за границу.

Осьмак: А вы можете гарантировать, что оно туда не попадет, если сами авторы изъявляют свою готовность переписать его “сорок тысяч раз и размножить среди подписчиков газеты”? Я считаю, что решение партбюро — объективное.

Пархомов: Думаю, что наше обвинение должно быть сформулировано так: коммунист, подписавший письмо с беспартийными, нарушил партийную этику. Когда коммунист решает поставить свою подпись под коллективным письмом, то он должен знать, с кем он его подписывает. А такая вина, на мой взгляд, должна быть наказана только выговором. Тем более, что т. Некрасову уже однажды выносился строгий выговор, который, кстати, снят парторганизацией, но до сих пор не снят вышестоящими партийными органами. Мое предложение о вынесении взыскания — выговора должно помочь коммунисту впредь задуматься, с кем он собирается подписывать аналогичные документы. Таким образом, по-моему, вина Некрасова заключается не в том, что его слово использует враждебная пропаганда (он в этом невиновен), а в том, чтобы наш коммунист понял, что[бы] подобные письма он впредь не подписывал.

Черный-Диденко: Когда персональное дело Некрасова обсуждалось на партбюро, мы отнеслись к нему очень внимательно. Всем нам хотелось помочь Виктору Платоновичу осознать совершенный им проступок. Если вдуматься, что часть лиц, подписавших письмо, имела самые благородные намерения, то каждый из них мог бы лично обратиться в органы власти и партии по всем волнующим их вопросам и ждать ответа. Вот Виктор Платонович сказал здесь, что коллективное письмо отослано в марте, но до сего дня нет ответа.

А кому, собственно, должны ответить на это письмо? Какой конкретно такой “киевской общественности”? Выходит, 137 подписавшихся — “киевская общественность”, а остальные, хотя бы присутствующие здесь, — не “киевская общественность”. Послушав объяснения т.Некрасова, я могу сказать только одно: жаль, что он не желает осознать, что его имя может быть использовано и используется во враждебных нашему общему делу целях. Он упоминал о коллективном письме относительно инвалидных колясок.

За это письмо его несомненно благодарят и поминают добрым словом инвалиды Великой Отечественной войны, получившие эти коляски. а вот то, что в сыновей тех, кто сидит в этих колясках до сего дня стреляют в Чехословакии контрреволюционеры пулями, отлитыми из слов подписанного вами письма. Вас не беспокоит это? Не волнует? Вот об этом вам следовало бы сегодня серьезно и по-партийному задуматься. Что касается решения партбюро — то строгий выговор с занесением [запись обрывается].

Наумов: Мне очень горько, что наш крупный писатель, я бы сказал — герой Сталинграда, оказался в положении сдающего свои позиции. Что же получается? Запад наступает, а Некрасов сдает позиции, отступает. Ведь каждому из нас должно быть ясно, что всякое письмо, берущее под защиту действия националистов, будет обращено против нас. Сейчас вопрос национализма — самый острый, и то, что Некрасов взял себе в советчики явных националистов и тем самым проявил беспринципность, — его вина. Вы, коммунист Некрасов, начали отступать на идеологическом фронте, Если вы и дальше будете придерживаться такой же беспринципной позиции, то тем самым поставите себя на грани исключения из партии. Мое мнение таково: вам пора заострить свое перо, направив его против наших идейных противников. Вам надо наступать.

Антропова: Обвинять Виктора Платоновича в беспринципности по крайней мере наивно. Я считаю, что мы в своем доме должны говорить только правду. Ведь не секрет, что в нашей печати нередко появляются критические статьи о различных нарушениях законов, в том числе и судебных. И правильно делают те редакции, которые печатают такие материалы, так как, не вскрывая недостатков, их нельзя исправить. И я считаю, Виктор Платонович правильно поступил, что поставил подпись под письмом, которое осуждает незаконные нарушения судебной практики.

Наумов: Вы, Изольда, и с Дзюбой пойдете “исправлять” наши недостатки?

Антропова: Я пойду с Некрасовым.

Лобанов: Меня удивляет, что т. Некрасов прислушался к информации Дзюбы и Костенко, которые приехали из Львова и информировали его о суде. А все мы сейчас знаем, что Дзюба написал книгу “Интернационализм или русификация”, в которой национальную политику, проводимую нашей партией и правительством, он называет великодержавным шовинизмом и утверждает, что она — продолжение империалистической политики русского царизма.

Всех русских Дзюба называет в этой книге “москалями” и “красными держимордами”, проповедуя при этом, что Украина — для украинцев. Ведь Некрасову была ясна позиция его информаторов. Вот и выходит объективно, что вы, Виктор Платонович, подписывали письмо, в котором ставится под сомнение правильность ведения судебных процессов не как таковых, а именно тех, на которых судились ярые националисты. Именно за это мы вас сегодня разбираем, именно за это вы должны нести ответственность.

Он. Мельник: Иногда бывает так, что любого человека, который выступает в защиту украинской культуры, голословно объявляют националистом. Это между прочим. Но я не зря спросил т. Некрасова, знал ли он Черновола. Я думаю, прежде чем защищать человека, надо его хорошо знать. Я знал Черновола по совместной работе в редакции. И если бы мне дали подписать письмо в его защиту, то я бы такого письма не подписал. Черновол всей своей сутью ненавидит наш общественный строй и порядок. Во всех своих действиях он проявляет свою “сверхзаботу” об украинской национальной культуре, а по существу это неприкрытый, махровый национализм. Я считаю, что т. Некрасов допустил ошибку, не зная Черновола, подписав письмо в его защиту.

А. Бродский: Когда я недавно был в Польше, польская писательница-литературовед Подзелевская подробно расспрашивала меня о Викторе Платоновиче. Узнал также, что она пишет о нем монографию. Об этом я сейчас говорю потому, что имя Виктора Некрасова широко известно как в нашей стране, так и за рубежом. И это имя с удовольствием используют наши идейные противники. В. Некрасов охотно подписывает письма сомнительного содержания вместе с людьми, известными всем своим националистическим прошлым и настоящим. А вот своих товарищей по парторганизации он обходит. А Виктор Некрасов должен, как я понимаю, использовать свое имя в наших интересах, и я бы советовал ему, как его друг, откровенным, обоснованным и доказательным письмом отмести всех, кто использовал его имя в целях, нам враждебных.

Ковальчук: Я вполне уверен, что Черновол причастен к распространению националистической литературы. Об этом, возможно, Некрасов и не знал, но он должен был бы насторожиться, когда ему предложили подписать текст письма те лица, которые — и это он отлично знал — были замешаны в пропаганде буржуазного национализма. Так что предложение партбюро о взыскании Некрасову вполне обоснованно и справедливо.

Палийчук: Когда я узнал, что подпись Некрасова стоит среди подписей лиц, определенная часть которых явно заражена духом буржуазного национализма, я удивился. Ведь большинство подписавшихся — непристойная компания. Вот за это обидно, что он не увидел, где его друзья, а где — недруги. За эту его неразборчивость мы и должны сегодня с него спросить и наказать. У меня, однако, есть свое мнение о мере наказания. Я предлагаю объявить ему строгий выговор без занесения в учетную карточку.

Ковалев: Тов. Осьмак в своем выступлении дала интересную исчерпывающую справку: ясно, как за рубежом наши противники используют письма и подписи под ними наших видных, но беспринципных деятелей. Виктор Некрасов — человек с большим горизонтом, и я уверен, что он вполне отдает отчет в своем поступке. Отрицать это — значит умалять интеллект зрелого писателя. Я считаю, что В.  Некрасов подписал первое и второе письмо вполне сознательно. И я не могу быть уверен в том, что, если бы мы сегодня не разбирали его персонального дела, он завтра не подписал бы третьего письма — более махрового содержания.

Я знаю Виктора Некрасова как большого советского писателя, и я не могу понять, почему он идет в одном строю с Дзюбой и его сомнительной компанией. Ведь и чехословацкие националисты шли тем же путем — дайте нам абсолютную свободу слова, печати и другие средства массовой пропаганды. К чему все это привело, мы все тому сегодня свидетели. А ведь и письмо, подписанное Некрасовым, тоже того же звучания, как и выступления чешской контрреволюции. Некрасов, являясь членом Коммунистической партии, не может иметь другого лица, и у него есть единственный к исправлению своей ошибки путь — он должен здесь на собрании и в печати выступить с позиций коммуниста, с позиций нашей партии.

Бейлин: Ваше острое оружие, Виктор Платонович, — ваше имя. И этим оружием пользуются сегодня наши идейные противники. Мне кажется, что сейчас на нашем партсобрании должна идти борьба за убеждения Виктора Платоновича. Что такое национализм — мы все хорошо понимаем и знаем. И особенно хорошо это знают солдаты. Я многие годы простоял за хирургическим столом, и я знаю, что такое кровь. Я видел наших людей, которые висели на деревьях и столбах. Их подло убили бандеровцы.

А вот вы, Виктор Платонович, подписав письмо, объективно защищали и оправдывали поступки лиц, которых совсем не знаете. Кроме того, вы, подписывая это письмо, вы знали, куда и как оно будет направлено в первую очередь. Этот факт вы сейчас должны признать, ибо факт этот железный и против него идти невозможно. В нашей действительности есть немало промахов, и с ними надо бороться, но иным способом. Надо умело выбирать оружие и объекты защиты. Надо разбираться в главном — что принесет критика, содержащаяся в коллективных письмах, пользу или вред. И вам, Виктор Платонович, надо это глубоко понять и осознать.

Серпилин: Я от Бейлина не раз слышал такую фразу: “Мы, врачи...” Но это не имеет значения в писательской судьбе Некрасова. Я помню, как оценивалась рукопись романа “В окопах Сталинграда”: в Киеве ее игнорировали, а порой и обливали грязью. А когда в Москве нашелся умный чело-

век — Всеволод Вишневский и напечатал этот роман в “Знамени”, то и тогда в “Известиях” была напечатана по существу погромная статья. Когда же Виктору Некрасову за роман “В окопах Сталинграда” присудили Сталинскую премию, то критиканы несколько поутихли. Однако потом, улучив момент, снова обрушивали на Виктора Платоновича зло и желчь необоснованной критики. Спрашивается: когда же мы, коммунисты парторганизации, поддержали своего коммуниста, помогли оградить его от напраслин, когда мы чутко отнеслись к его творчеству? Давайте, товарищи, подумаем сначала, прежде чем сейчас поднимем руки за наказание, давайте еще раз проконтролируем себя, правильно ли мы поступаем.

Осьмак: Я абсолютно несогласна со вторым выступлением т. Серпилина. Вы, Леонид Семенович, пытаетесь провести параллель между критическими выступлениями по адресу Некрасова в прошлом и сегодняшним партсобранием. Невольно вы стараетесь подготовить присутствующих здесь к мысли, что и сегодняшнее партсобрание — это продолжение гонений, возведение напраслин. Это в корне неверно. Относительно того, что Некрасов уже много лет не печатался на страницах “Радуги”: будучи заведующей отделом прозы, я в течение целого года неоднократно обращалась непосредственно к Виктору Платоновичу и через его друга — М. Пархомова с просьбой дать что-нибудь из своих произведений для нашего журнала. Но он остался глух к нашим просьбам и не передал ни единой строчки.

Черный-Лиденко: Выступление т.Серпилина очень эмоционально, но, я полагаю, преждевременно. Мы еще не слушали заключительного выступления самого Виктора Некрасова.

Бродский: Я хочу, Виктор Платонович, чтобы на наших партсобраниях обсуждались не коллективные письма, подписанные вами, а ваши новые книги.

Краснопольский: Товарищи, я не могу понять, что мы сегодня обсуждаем, о каком проступке Некрасова идет речь? По-моему, он поступил правильно и гуманно, подписав тревожное письмо по поводу нарушения советского законодательства. Я, повторяю, не могу понять, о каком персональном деле идет речь? Объясните мне.

Роготченко: Прежде всего о замечании тов. Серпилина по поводу отсутствия на нашем собрании представителя парткома. В парткоме мне накануне сказали, что наша партийная организация вполне зрелая и коммунисты, которых она объединяет, вполне способны сами решить вопрос, поставленный на повестку дня сегодняшнего собрания. Теперь несколько слов по ходу выступления, я считаю, что т. Некрасов должен сегодня сделать для себя вывод: не тот друг его, кто спешит объявить его поступок проявлением легкомыслия и ограничиться минимальным взысканием.

А тот, кто сегодня боролся за его имя, за его авторитет, за его слово и перо писателя-коммуниста. Я и раньше в беседе с Некрасовым просил его, чтобы он снял свою подпись под этим письмом, чтоб он в печати отмежевался от тех, кто со злым умыслом, используя его имя, клевещет на наш строй и законы. С этим предложением я обращаюсь к вам, Виктор Платонович, и сейчас. Вот за что должны были бы болеть те, кто сегодня называли себя вашими друзьями.

Некрасов: Я внимательно выслушал все, что здесь говорилось в течение трех с половиной часов. Теперь настал черед высказаться мне в отведенные мне десять минут регламентом. Слушал я, но так и не понял, кто я есть? То ли русский писатель, то ли беспринципный коммунист, то ли буржуазный националист, то ли сионист (не удивляйтесь, и такое обвинение было, не здесь, правда, а после моего короткого выступления в годовщину расстрела в Бабьем Яру; кстати, там выступал и Дзюба, и я бы очень хотел, чтобы с этим выступлением, которое могло быть произнесено только интернационалистом, ознакомились бы все здесь присутствующие, я думаю, что такое выступление сделало бы честь любому из наших писателей), то ли я бесхребетный и легкомысленный человек, то ли тот, который льет воду на чужую мельницу.

Я постараюсь объяснить, кто я. Постараюсь доказать, что я не только русский писатель, но и принципиальный человек. Здесь т.Серпилин несколько опередил меня, но я не могу не вспомнить тех нелегких для меня дней, когда меня исключали из партии. На всю жизнь запомнилось то собрание в Октябрьском дворце, которое вел Корнейчук. Были среди присутствующих и такие, которые называли себя моими друзьями, в том числе (жаль, что его нет сейчас здесь) и Виктор Кондратенко. До начала собрания он мне прочувствованным голосом говорил и тряс руку: “Крепись, Вика, ведь ты настоящий боец-сталинградец”.

Я крепился. И когда вышел на трибуну, чтобы защитить свои взгляды и то, что я думаю по поводу раскритикованных Хрущевым своих путевых очерков, то Корнейчук грубо оборвал меня, крикнув: “Нас не интересует то, что вы думаете! Вы лучше скажите нам, как намерены вы выполнить указание Никиты Сергеевича?” Зал молчал. И я почувствовал, что здесь я один. А потом выступали, и я слышал те же самые слова, что произносились сегодня, — и беспринципный, и бесхребетный, и то, что я лью воду на чужую мельницу. Я слушал и понимал лишь одно: всё, оказывается, упирается в вопрос, как я отношусь к выступлению Хрущева.

А потом голосовали. И все подняли руки за то, чтобы исключить меня из партии. В том числе и Кондратенко, который, впрочем, после подошел ко мне и так же проникновенно сказал: “Понимаешь, я не мог иначе. Но я, Вика, был мысленно и сердцем с тобой”. Минули годы. Хрущев сейчас занимается фотографией, а те самые, раскритикованные им, мои путевые очерки изданы, но этой книги вы уже на прилавках не найдете — проданы. И скажу со всей откровенностью, мне не стыдно за эту книгу.

А тем, кто сегодня беспокоился о моей позиции, отвечу прямо: остаюсь на той же принципиальной позиции, на которой все время стоял и стою, а именно: считаю, что я вправе обращаться в любые советские и партийные инстанции по любым волнующим меня вопросам. А то, что сегодня нам сообщила т. Осьмак, я хотел бы прочесть в нашей открытой печати. Несколько слов о тех 137 лицах, кто вместе со мной подписал письмо. Их здесь всех огульно объявили чуть ли не темными личностями.

А к вашему сведению, среди них есть и видные ученые, и известные писатели, и талантливые художники. Какой же вывод могу сделать я для себя, прослушав ваши выступления? О своей позиции я уже сказал. Еще более укрепилось убеждение, что самое важное сейчас, особенно для нас, литераторов, — научиться умно писать обо всех острых моментах нашей общественной жизни. А отказаться от своей подписи, как предлагает т. Роготченко, — я не откажусь и с письма ее не сниму. И не потому не сниму, что не хочу отказаться от факта коллективного письма, а потому что “там” подобное мое действие могли бы использовать тоже против нас: мол, Некрасова вызвали, нажали на него и принудили снять свою подпись. К чему все это? И последнее. Вины своей, на которую многие товарищи здесь так старательно хотели открыть мои глаза, я не вижу.

Постановили:

Заслушав информацию т. Роготченко и выступления коммунистов по персональному делу члена КПСС В. П. Некрасова, партийное собрание вынесло на голосование два предложения:

за потерю политической бдительности, выразившуюся в подписании коллективного письма, которое используется за границей буржуазной пропагандой во враждебных нам целях, вынести

1) — строгий выговор с занесением в учетную карточку;

2) — строгий выговор без занесения в учетную карточку.

За первое предложение проголосовали 10 членов КПСС, за второе — 12 членов КПСС (2 члена КПСС в голосовании участия не принимали — это сам В. П. Некрасов и не состоящий еще на партучете зав. отделом прозы журнала “Радуга” Б. В. Дружинин).

Таким образом, т. Некрасову по большинству голосов объявлен строгий выговор без занесения в учетную карточку.

Председатель собрания М. Наумов

Член президиума Ю. Черный-Диденко

В. Александров.

ПАРТИЙНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

члена КПСС НЕКРАСОВА Виктора Платоновича

Виктор Платонович Некрасов, 1911 года рождения, член КПСС с 1944 года.

Тов. Некрасов — писатель, член правления СП Украины, лауреат Государственной премии за 1947 год, автор романа “В окопах Сталинграда”, “В родном городе”, повести “Кира Георгиевна”, книг путевых очерков “Первое знакомство”, “По обе стороны океана”, “Месяц во Франции”, многочисленных рассказов, широко известен советскому и зарубежному читателю.

Тов. Некрасов — участник Великой Отечественной войны, принимал непосредственное участие в обороне Сталинграда, в боях на Дунайском плацдарме, в освобождении Польши, дважды тяжело ранен, награжден орденом “Красная Звезда” и медалями.

Своим творчеством тов. Некрасов доказал свою преданность Советской Родине.

Однако, проявив политическую незрелость, тов.Некрасов поставил свою подпись под коллективным письмом в защиту лиц, осужденных за антисоветскую деятельность, которое было использовано вражеской пропагандой за границей. Партий-ная организация журнала “Радуга” осудила этот поступок тов. Некрасова.

Осуждая поступок тов.Некрасова, партийная организация считает, что он своей литературной деятельностью способен исправить допущенную им серьезную политическую ошибку.

Данная характеристика утверждена в присутствии тов. Некрасова В. П. на общем партийном собрании журнала “Радуга”.

Секретарь партбюро первичной парторганизации журнала “Радуга” А. Роготченко.

Приложение

1. АЛЕКСАНДРОВ Bиктор Евгеньевич, 1917. Прозаик. Более

25 лет служил в армии, воевал. Закончил институт. Член СП с 1959 года. Бывший зав. отделом прозы “Радуги”, бывший зам. главного редактора, член редколлегии. (Не сказал ни единого слова, очевидно потому, что был озабочен ведением протокола.)

2. БЕЙЛИН Павел Ефимович, 1910. Прозаик.

Хирург, кандидат медицинских наук, участник войны. Член СП с 1934 года.

3. БРОДСКИЙ Александр Исаакович, 1913. Поэт. Автор книг для детей.

В 1939 году окончил пединститут. Инвалид войны. Член СП с 1946 года.

4. ГОРДЕЕВ Семен Михайлович, 1902. Поэт.

Был рабочим на заводе “Арсенал”, рабкором. Участник войны. Член СП с 1935 года.

5. КОВАЛЕВ Федор. Ни его отчества, ни его самого никто не помнит. Вроде бы майор из Гражданской обороны, писал рассказы. Вскоре “выписался” в свою парторганизацию.

6. КОВАЛЬЧУК Александр Владимирович, 1924. Прозаик.

Воевал, был разведчиком. По образованию филолог. Член СП с 1974 года.

Ответственный секретарь “Радуги” — до 1987 года.

7. КРАСНОПОЛЬСКИЙ Анатолий Борисович, 1935. Поэт. Автор очерков о театре.

Человек в высшей степени неравнодушный, главной бедой считал наркоманию и алкоголизм, был убежден и пытался убедить других в том, что это — проблема государственная. Верил, что все всё поймут, прочитав его роман (“Не лги себе”), над которым работал с фантастическим упорством. Ушел из жизни, так и не став членом

СП, — во всяком случае, ни в одном справочнике он не значится.

8. ЛОБАНОВ Леонид Григорьевич, 1921. Поэт.

Воевал, в результате тяжелого ранения потерял зрение. В 1947 году окончил Киевский университет. Член СП с 1947 года.

9. МЕЛЬНИК Онисим Петрович, 1923. Поэт, прозаик.

Учился в пединституте. Участник войны. Писал по-украински. Как попал к “русскоязычным”, непонятно. Член СП с 1962 года.

10. НАУМОВ Михаил Иванович, 1908. Прозаик. С 1933 по 1960 год — кадровый командир внутренних и пограничных войск. Генерал. Герой Советского Союза (его именем назвали одну из киевских улиц). Член СП с 1961 года. Член редколлегии “Радуги”.

11. ОСЬМАК Валентина Григорьевна. В 1968 году ей было, наверное, лет 30—35. Работала корреспондентом, что при ее амбициях вряд ли могло ее удовлетворить. Приблизительно с полгода исполняла обязанности зав. отделом прозы “Радуги” — наверное, это было в период междуцарствия между Александровым и Дружининым. Потом ушла завлитом в какой-то театр.

12. ПАЛИЙЧУК Борис Дмитриевич, 1913. Поэт, прозаик.

Окончил Харьковское авиаучилище. Участник войны. Член СП с 1939 года. До 1964 года главный редактор журнала “Советская Украина”. Член редколлегии “Радуги”.

13. ПАРХОМОВ Михаил Ноевич, 1914 (друг Виктора Платоновича, о чем не преминула сказать в своей пламенной речи В. Осьмак). Прозаик.

По образованию инженер-строитель. Участник войны. Член СП с 1935 года. Член редколлегии “Радуги”.

14. РОГОТЧЕНКО Алексей Петрович, 1919. Прозаик.

Участник войны. В тридцать четыре года окончил исторический факультет Нежинского пединститута. Гуттаперчевый человек, неспособный изменить своим принципам, поскольку вряд ли когда-либо имел их. Вопреки “субординации”, благодаря поддержке главного редактора “Радуги” Виктора Кондратенко (и партийного функционера Ивана Солдатенко) стал его заместителем, еще не будучи официально принятым в советские писатели. За что позже и отблагодарил своего шефа, всячески способствуя его изгнанию из журнала.

Бессменный и вдохновенный секретарь парторганизации.

15. СЕРПИЛИН Леонид Семенович, 1912. Прозаик.

Архитектор, журналист. Во время войны — корреспондент, ответственный секретарь главной республиканской газеты. Потом — редактор газеты “Лiтературна Украпна”, зам. главного редактора газеты “Культура i життя”. Умный, образованный, язвительный. Член СП с 1947 года, член редколлегии “Радуга”.

16. ЧЕРНЫЙ-ДИДЕНКО Юрий (Диденко Вячеслав Лукич), 1907. Прозаик.

Выпускник горно-промышленного училища. Участник войны. Член СП с 1935 года, член редколлегии “Радуги”.

17. ШКАРОВСКАЯ Ирина Исаевна, 1916, Прозаик, публицист. Автор книг для детей. Родилась в семье еврейского писателя. В 1940 году окончила Киевский университет. Член СП с 1956 года.

Вступительная заметка и публикация И. Антроповой

Источник: «Вопросы литературы» 2002, №3

В тему:

• «… Рыл эти окопы, потом защищал их, жил в них и умирал.”
• Виктор Некрасов: он первым написал правду о 37-м годе и Великой Отечественной
• Взгляд на войну из «Окопов Сталинграда» - первой честной книги о Великой Отечественной