Как беглец из СССР Виктор Кравченко уличил преступления Сталина во французском суде

Версия для печати

Иностранцы почти не представляли реалий жизни в сталинском СССР и советской Украине. Это связано не только с закрытостью режима, но и с успешным продвижением руками «полезных идиотов» и платных агентов нужных для Москвы нарративов. Разрушить идеальную для Кремля картинку пытались беглецы из СССР.

Однако по разным причинам их голос оставался неуслышанным, напоминает издание  "Тиждень". В 1946 году эффект бомбы в информационном поле вызвала книга невозвращенца Виктора Кравченко «Я выбрал свободу», где он на собственном опыте рассказал о функционировании советской системы.

На эту тему: «Кто отвечает за побеги?». Сталинская резолюция, перевернувшая мир спецпереселенцев

Технократ-беженец

Не менее сенсационным стало и само бегство Виктора Кравченко на Запад в апреле 1944 года. Его можно было считать советским чиновником среднего звена и до поры до времени правоверным коммунистом. Родился он 11 октября 1905 года в Екатеринославе (ныне Днепр). Его отец участвовал в революции 1905 года, за что попал в ссылку, большевистскую революцию встретил настороженно, а затем в семейном кругу возмущался однопартийным режимом, репрессиями и роскошной жизнью партийной бюрократии. В 17-летнем возрасте Виктор Кравченко уехал на Донбасс, где устроился на одну из угольных шахт возле Алчевска — впоследствии он попал в завал, однако остался жив. Во время работы в шахте активно занимался самообразованием, вступил в комсомол.

В 1925 вернулся в родной город и устроился рабочим на металлургический завод имени Григория Петровского. В 1927-1928 годах служил в Красной армии, участвовал в «борьбе с басмачами» на советско-персидской границе в Туркменской ССР - и лишь впоследствии понял, что был оккупантом на чужой земле и воевал против национально-освободительного движения. После неудачного падения с коня Кравченко был досрочно демобилизован, и он вернулся на прежнее место работы. Именно на Днепропетровском метзаводе сделал первые «пробы пера»: редактировал заводскую газету и писал статьи в центральные украинские издания. В 1929 году Кравченко вступил в ряды КП(б)У. Именно тогда в СССР продолжалась борьба со специалистами, сформировавшимися в дореволюционные времена, которых большевики заменяли лояльной к режиму молодежью.

В рамках этой кампании компартия направила Кравченко на учебу в Харьков. Через год Харьковский политехнический институт имени Ленина разделили на несколько вузов и Кравченко перевели в Днепропетровский металлургический институт. В литературе распространена легенда о его знакомстве с Леонидом Брежневым, которая не имеет подтверждений. Когда Виктор Кравченко закончил вуз, то трест «Трубостан» распределил его как инженера на Никопольский металлургический комбинат, где он вскоре возглавил прокатный цех. В служебных делах Кравченко встречался с Николаем Бухариным и Лазарем Кагановичем. Еще со времен работы на ДнепроМЗ профильный нарком Сергей Орджоникидзе оценил способности молодого инженера и впоследствии неоднократно предоставлял ему свою протекцию.

После смерти покровителя Кравченко испытал давление со стороны НКВД. Чтобы прекратить преследование, он уехал в Москву, где добился перевода сначала на меткомбинат в Таганрог, а затем в Первоуральск на завод, который был крупнейшим в Европе производителем труб. В феврале 1939 года Кравченко был назначен директором на будущий металлургический завод в Сталинске, но проект был заморожен, а его назначили помощником главного инженера Фильского металлургического завода в Москве. Карьерная лестница пошатнулась: перевод на более низкую должность в советской системе был нехорошим знаком. В Москве его приговорили к 2,5 годам лишения свободы за растрату средств. После апелляции вместо заключения инженера обязали год отчислять 20% зарплаты в пользу НКВД.

В сентябре 1941 года Кравченко повторно мобилизовали в армию в звании капитана. Курсы военных инженеров он проходил в учебном центре в подмосковном Болшево, но через месяц из-за болезни его эвакуировали в госпиталь в Мензелинск. Впоследствии, как специалиста с высшим техническим образованием Кравченко вообще отозвали из армии. В должности главного инженера Промтреста он контролировал работу девяти заводов по ремонту военного оборудования и изготовлению ручных гранат. Несколько раз участвовал в совещаниях правительства в Кремле. Работу Кравченко отметили, и в мае 1942 года произошел самый высокий взлет его карьеры: его назначили начальником управления военного снабжения Совнаркома СССР. В этой должности он координировал работу военных заводов, большинство которых были эвакуированы за Урал. По служебным делам пересекался с Алексеем Косыгиным, адмиралом Львом Галлером, начальником инженерных войск Михаилом Воробьевым, командующим ВВС Александром Новиковым.

Избравший свободу. Благодаря своей публичной критике СССР Виктор Кравченко стал одним из самых известных беглецов из «страны Советов» — так называемых невозвращенцев.

В январе 1943 года Кравченко направили на постоянную работу в США. На время различных проверок, которые сам Кравченко называл семью кругами ада, полгода работал чиновником в тресте Главметал. В июле 1943 г. его кандидатуру одобрили и перевели во Всесоюзную администрацию импорта сырья Наркомата внешней торговли. Чиновник сдал военный билет и партбилет, получил загранпаспорт и по железной дороге отправился во Владивосток, откуда через Тихий океан на грузовом судне добрался до Канады.

19 августа 1943 г. он прибыл в Вашингтон, где стал сотрудником советской миссии по госзакупкам в Соединенных Штатах. Кравченко оценивал качество металла, однако на самом деле работа миссии была направлена ​​на промышленный шпионаж. Именно в это время инженер начал планировать свой побег из «страны Советов», для чего сблизился с переводчицей миссии, американкой Ритой Голидей, которая свела его с представителем русской эмиграции Дэвидом Далиным. 3 апреля 1944 года Кравченко принялся реализовывать свой план. На следующий день на первой странице The New York Times появилось его заявление, в котором он назвал политику Кремля в отношении западных союзников лицемерной и пригласил политическое убежище в США. Впоследствии он откажется от предложения работать на ФБР.

Реакция Кремля оказалась шаблонной. Сначала там объявили, что никакого Кравченко знать не знают, а потом признали его существование, но назвали аферистом, который находился на временной работе и сбежал из-за долгов. Дальше перебежчика обвинили в дезертирстве (и это в государстве с закрытыми границами!) и потребовали от американских властей его выдачи. В августе 1944 года в Москву отозвали третьего секретаря посольства (на самом деле резидента) Василия Зубилина. Кравченко пытались запугать, чтобы он отказался от намерений написать книгу об СССР. Бывший посол США в Москве Джозеф Дэвис призвал выдать Кравченко советской стороне. Поэтому до середины 1945 года Виктор должен был вести себя осторожно: лишний раз не появлялся на публике и жил под вымышленным именем. А однажды даже получил письмо с пулей. Ему помогали новые друзья – русские эмигранты-меньшевики. Через два года, чтобы уберечься от вероятных преследований, он дал показания в Конгрессе и на время получил от государства защиту.

Антисталинский бестселлер

В же время Виктор Кравченко начал активно писать статьи в американские национальные (Cosmopolitan, American Mercury, Reader's Digest, The Saturday Evening Post, The New York Herald Tribune) и российские эмигрантские издания. Это обеспечивало ему средства к существованию: например, за три публикации в Cosmopolitan ему заплатили $15 тыс. Однако беглец сконцентрировался на подготовке и издании книги о Советском Союзе. Опубликовать ее согласился издатель Чарльз Скрибнер III. Первый перевод, который совершил Чарльз Маламуд (кстати, зять Джека Лондона), издательству не понравился. Для адаптации текста ко вкусам американского читателя привлекли журналиста Юджина Лайонса.

Тот сначала симпатизировал большевистской революции, а в 1930 году даже брал интервью у Сталина, однако вскоре стал критиком сталинизма и ввел в обращение термин homo sovieticus. Чтобы переводчик не исказил содержание книги, Кравченко привлек еще двух специалистов для консультаций и спорил с Лайонсом чуть ли не за каждую запятую. Работа была завершена 11 февраля 1946 года, и книга с названием «Я выбрал свободу. Личная и политическая жизнь советского чиновника» увидела свет.

Ее успеху способствовала не только удачная адаптация текста, но и уникальная информация, не доступная широкой публике. Виктор Кравченко на фоне событий своей биографии показал реалии жизни в сталинском СССР. Режим он называл полицейским социализмом, где люди не имели права на свободное передвижение и были прикреплены к месту работы. А также описал повседневные практики советского человека: словесный камуфляж, партийные чистки и репрессии, искаженное изображение Запада, атмосферу тотальной слежки, доносов и подозрительности.

Кравченко не обошел вниманием и Украину. Он писал, что власть имитировала украинизацию только для того, чтобы выявить и уничтожить национально ориентированную интеллигенцию. Голодомор, ужасы которого он видел своими глазами, называл рукотворным. Кравченко вспоминал, что борьбу против крестьян-собственников Вячеслав Молотов аргументировал вероятностью сотрудничества с врагом в случае военного конфликта. Также Кравченко считал, что стахановское движение и вмешательство НКВД в значительной степени дезорганизовали промышленное производство.

Писал он и о повсеместном использовании принудительного труда миллионов избыточных рабов — узников ГУЛАГа. В главах о военных годах описывал панику, царившую в Москве 16 октября 1941 года. Кравченко подчеркивал, что СССР готовился только к наступлению и описывал особенности технического сотрудничества с Германией в 1939-1941 годах.

Причиной же перелома в войне называл возрождение промышленности в эвакуации и помощь США. Кравченко уверял, что в случае конфликта с демократической страной народ не стал бы воевать за коммунистов, и подчеркивал, что СССР не отказался от намерений мировой революции, которую остановило появление атомной бомбы в США. Самым большим советским триумфом Кравченко считал пропаганду, ведь иностранцы не только оставались равнодушными к страданиям жителей СССР, а некоторые даже выступали в защиту Москвы. Кремлевскую диктатуру беглец называл глобальной проблемой человечества, однако верил, что когда-нибудь жители СССР станут свободными.

Информационный удар. Обложка первого издания книги Виктора Кравченко «Я выбрал свободу. Личная и политическая жизнь советского чиновника», 1946 год

Книга «Я выбрал свободу» стала коммерчески успешным антисоветским изданием — тираж в США достиг 5 млн экземпляров. После выхода бестселлера помощник директора ФБР Дэниел Милтон Ледд в докладном по имени шефа отмечал, что это самый эффективный инструмент контрпропаганды из всех опубликованных. В 1949 году издание попало в библиотеку Белого дома как одна из 200 важнейших книг, вышедших в течение первой каденции Гарри Трумэна. Название книги на долгие годы стало одним из символов холодной войны — именно так мотивировали свой выбор беглецы на Запад.

Кстати, российского издания книги нет до сих пор. В 1948 году в Торонто в типографии «Украинский рабочий» вышел ее украинский перевод авторства Михаила Гетьмана. Издание тиражом 3000 экземпляров автор позволил бесплатно распространять среди украинской общины в Канаде. А когда Кравченко узнал, что его книгу продают, то в судебном порядке запретил ее распространение. В течение следующих трех лет книгу перевели на два десятка языков, в том числе немецкий, испанский, итальянский, португальский, китайский, японский, турецкий, арабский, шведский, эстонский, нидерландский и другие.

На эту тему: Побег от СССР... в 12 лет. Как сложилась судьба «молодого советского перебежчика» из Украины

Во Франции издатели отнеслись к книге осторожно. За работу взялся шеф небольшого издательства Self Жан де Керделан, который прочитал ее за ночь и улетел в США встретиться с автором. В мае 1947 г. вышла франкоязычная версия книги, тираж которой превысил 500 тыс. экземпляров, а уже в июне Виктор Кравченко получил французскую литературную премию Сент-Бева. Однако под давлением левой интеллигенции принявший такое решение комитет распустили, а с осени за дискредитацию книги Кравченко взялась Москва.

Витрины книжных магазинов, где ее продавали, разрисовывали свастиками, а издатель стал получать угрозы. В ноябре 1947 года на страницах газеты Les Lettres françaises за подписью некоего Сима Томаса вышла рецензия с красноречивым заголовком «Как был сфабрикован Кравченко». Томас пересказал якобы «эксклюзивную информацию», которую якобы получил от анонимного агента американской разведки.

Кравченко обвиняли в том, что эту книгу он не писал вообще, вел аморальный образ жизни, пьянствовал, мошенничал, был предателем и должником, что заставило его стать платным дезинформатором спецслужб США. Следует упомянуть, что издание Les Lettres françaises в 1942 году основали французские подпольщики, но через пять лет его начала финансировать Москва, и оно выполняло роль надежного рупора Кремля. На страницах газеты, выходившей тиражом 65–100 тыс. экземпляров, восхваляли ждановщину и лысенковщину, а также регулярно призывали во всем брать пример с СССР.

Суд века

Впоследствии российский литератор-эмигрант Борис Носик утверждал, что нападки промосковских сил во Франции на Виктора Кравченко произошли в результате курьеза — после того, как издатель Жан де Керделан в шутку направил несколько экземпляров книги советским лидерам. Хотя более вероятной причиной было принятие Москвой новой линии на открытую идеологическую конфронтацию с Западом. Как раз 22-28 сентября 1947 года на конференции в Шклярской Порембе восемь компартий-сателлитов ВКП(б), в том числе французская, объявили о создании Коминформа, что дало старт формированию просоветского Восточного блока. Позиции СССР в послевоенной Франции были действительно крепкими.

О пакте Молотова — Риббентропа общественность забыла, а участие в победе над Германией принесло большевикам моральную индульгенцию. Пресса и лидеры общественного мнения нередко сочувствовали коммунистам. На выборах в ноябре 1946 года компартия Франции заняла первое место, получив более 28% голосов, и к маю 1947-го в составе французского правительства было пять министров-коммунистов, а генсек ФКП Морис Торез занимал должность вице-премьера. Рабочие пригороды Парижа, где с середины 1930-х мэрами традиционно выбирали представителей ФКП, формировали вокруг французской столицы «красный пояс». Более того, информационная кампания 1946 года, призывавшая к возвращению в Советский Союз, вызвала эйфорию в среде русской белой эмиграции. Все эти причины делали Францию ​​благоприятным полем для распространения русских легенд, опровергать которые было тяжело.

Когда Виктор Кравченко узнал о рецензии в Les Lettres françaises, то решил подать во французский суд иск на газету из-за клеветы и распространения информации, унижающей честь и достоинство. Иск принял к рассмотрению Уголовный суд департамента Сена в Париже. Сначала процесс был запланирован на июль 1948 года, но оказалось, что автор статьи Сим Томас не может явиться в суд. Повторное разбирательство назначили через полгода. За это время соредактор Les Lettres françaises Андре Вюрмсер опубликовал новую провокационную статью с названием “Кравченко — вундеркинд”.

Кравченко подал дополнительный иск против него. Итак, Парижский суд взял к рассмотрению три дела, а свой моральный ущерб Кравченко оценил в 10 млн франков. Интерес к процессу в основном подогревала левая пресса. В январе 1949 г., накануне открытия судебных заседаний промосковское издание Ce Soir распространило фейк, будто Виктор Кравченко в 1941 году был немецким коллаборантом и написал пронацистскую книгу. Очевидно, промосковские силы провоцировали экс-коммуниста на подачу нового иска, который стал бы поводом к отложению суда. Однако Кравченко не хотел затягивать процесс и не стал судиться с Ce Soir.

Процесс наконец начался 24 января 1949 года. Символично, что в тот же день СССР и шесть просоветских режимов создали Совет экономической взаимопомощи. Учитывая ажиотаж, заседание перенесли в зал 17-й палаты Сенского уголовного суда, который мог вместить до 400 человек. На заседаниях присутствовали журналисты из США, Панамы, Тризонии (оккупированной союзниками Западной Германии), Новой Зеландии, Франции, Швеции, Великобритании, Нидерландов. Репортеры вскоре назвали суд «процессом века» и «главным спектаклем сезона». Его значение справедливо подчеркнули журналисты еженедельника Le Figaro. «Дело не в Кравченко или его книге.

Если он проигрывает процесс, то это свидетельствует о том, что в СССР царит демократия, пустуют тюрьмы и процветает свобода. Но если выиграет — будет разрушен советский престиж: философский, политический и моральный», — писало издание. СССР также внимательно следил за ходом процесса через посольство. К тому же, советская пропаганда не жалела ярлыков для Виктора Кравченко, для чего приобщила знаковых лиц. Так, в феврале 1949 года писатель Константин Симонов в газете «Правда» назвал Кравченко Иудой, заслуживающей расстрела, Александр Довженко на страницах «Литературной газеты» клеймил его как «микрочеловека» и «минус человека», а юмористический журнал «Крокодил» просто назвал писателя собакой.

На первом заседании суда оказалось, что Сим Томас на процесс не прибудет, после чего Виктор Кравченко усомнился в реальном существовании ответчика. Лишь в 1979 году стало известно, что за псевдонимом "Семь Томас" скрывался журналист Андре Ульман, которого сейчас считают прямым агентом советских спецслужб. Также Кравченко обратил внимание на то, что в октябре 1947 года парижская эмигрантская газета «Советский патриот» уже публиковала схожую статью, и предположил, что материал подготовили в советском посольстве. 

Французская сторона собрала ВИП-свидетелей: министров, депутатов, генералов, ученых и даже священника. Ожидали приезда 40 человек из СССР, однако в Париж впустили только пятерых. Кравченко ориентировался на свидетельства людей, которые могли бы подтвердить содержание его книги и опровергнуть утверждение приглашенных гостей из «страны Советов». Кравченко активно поддерживали в среде «Ди-Пи» (от английского DP — displaced persons) — принудительно перемещенных из мест своего обитания силами стран Оси, по окончании войны находившихся в специальных лагерях.

Так, в лагере в Галлендорфе в поддержку Кравченко собрали 396 подписей, в Фельдмохтинге - 217. Среди подписавшихся из лагеря в Новом Ульме были Иван Багряный и Федор Пигидо-Правобережный. А выступить на суде на стороне Кравченко вызвались 5 тыс. человек, из которых он отобрал 17. В зале Дворца правосудия сложилась гротескная картина: государство тружеников защищали рафинированные аристократы, оппонентами которых выступали настоящие рабочие и крестьяне.

Во время процесса создавалось впечатление, что сторона ответчика собиралась выиграть суд по сценарию советских политических процессов. Однако план почти сразу дал сбой: по закону 1881 года Кравченко не должен был оправдываться, а именно газетчики должны были подтвердить свои обвинения. Линия защиты была странной: французские свидетели откровенно игнорировали проблемы СССР, а советские – уклонялись от ответов. Очевидно, друзья Москвы надеялись, что только авторитета свидетелей хватит. «ВИП-персоны» проговаривали кремлевские методички: «голода не было», «советское общество не готово к демократии», «если бы книга была правдивой, большевиков бы давно свергли», «если репрессии были, то почему Кравченко уцелел?» и т. п..

На Кравченко вешали ярлыки дезертира, провокатора, марионетки американских кланов и уверяли, что он никогда не работал в правительстве, не занимал руководящих должностей и не учился в Харькове. Особенно странными казались утверждения нобелевского лауреата Фредерика Жолио-Кюри, который во время работы в Харькове якобы ничего не слышал об арестах и ​​религиозной несвободе в СССР. Историк марксизма Жан Баби примитивными манипуляциями пытался отрицать факт репрессий. Он утверждал, будто численность населения СССР между 1917-1939 годами возросла со 117 млн ​​до 180 млн человек, хотя на самом деле в 1917-м оно составляло около 182 млн, а через десятилетие - 162 млн. Депутату ВР УССР Семену Василенко адвокаты Кравченко устроили “перекличку мертвых», однако политик затруднился назвать судьбу репрессированных государственных деятелей.

Сюрпризом для парламентария стало появление в зале суда библиотекарши, которая призналась, что шпионила за чиновником для НКВД. Следует отметить основательную подготовку Кравченко к процессу, в чем ему помог Жорж Изар (бывший депутат-социалист, кавалер ордена Почётного легиона), который имел опыт таких дел. В зале Виктора Кравченко поддерживала его супруга Синтия Кьюзер. Стратегия защиты предполагала прогнозирование вероятных нарративов оппонентов и поиск лиц, которые могли бы их опровергнуть. Например, заявлениям Жолио-Кюри оппонировал преподаватель Харьковского политехнического института, а другому свидетелю — Андрей Васильков, в семье которого погибли десять человек, в том числе четверо священников.

Свидетели, которых вызвал Виктор Кравченко, подробно рассказали о раскулачивании и Голодоморе, сравнивали условия в советских и немецких лагерях, описали системы пыток НКВД и труд узников ГУЛАГа. В поддержку бывшего советского инженера свидетельствовал французский революционер Паскаль Джиарелли и летчик эскадрильи Нормандия-Ниман Андре Моне.

Публику шокировали рассказы украинской селянки Ольги Марченко, которую во время раскулачивания зимой выбросили из дома на восьмом месяце беременности и она потеряла ребенка, и немецкой коммунистки Маргариты Бубер-Нойман, мужа которой расстреляли, а саму ее в 1940 году выдали немцам из советских лагерей. Чтобы развеять сомнения оппонентов в своем авторстве, Кравченко предоставил суду 1400 страниц рукописи. В Москве предприняли безуспешную попытку скомпрометировать свидетелей Кравченко: советские дипломаты потребовали выдать СССР трех человек, которые якобы были причастны к коллаборационизму.

Вместо запланированных девяти судебных сессий, их состоялось 25. Учитывая напряжение, нельзя удивляться, что в середине февраля 1949 года французскую столицу ненадолго охватила «кравченкомания». В магазинах и киосках продавали сувенирную атрибутику с надписью на английском и французском языке "Я выбрал свободу", в барах предлагали коктейль "Кравченко" (виски, водка и лимонный сок). Нередко во время перерыва между судебными заседаниями бывший советский инженер подписывал книги и раздавал автографы в коридорах Дворца правосудия. Приговор был вынесен 4 апреля 1949 года, что символично совпало с днем ​​создания НАТО. Суд признал авторов клеветнических статей виновными в диффамации.

Они должны были опубликовать опровержение своих утверждений на первой странице газеты, а также уплатить государству по 5 тыс. франков. Суд учел участие журналистов в Движении сопротивления, а также то, что процесс стал хорошей рекламой для книги «Я выбрал свободу». Поэтому Виктор Кравченко вместо 10 млн должен был получить 150 тыс. франков компенсации за моральный ущерб.

Подводя итоги процесса, брюссельская газета La Nomette Gazette отметила поражение сталинизма и то, что дело обнаружило схожесть советского режима с гитлеровским, парижская La Bataûle – что суд показал слепой фанатизм французских коммунистов, Manchester Guardian – что человека в СССР - ничто. Промосковская пресса оправилась через неделю: Ce Soir написала, что Кравченко признал себя американским агентом. После вердикта в СССР решили замять дело и больше о нем не упоминать. В то же время в Москве не забыли своих симпатиков: в апреле 1951 года Жолио-Кюри получил 100 тыс. рублей как первый лауреат Международной сталинской премии.

После процесса

В феврале 1950 года французский Верховный суд оставил в силе приговор, однако адвокаты Les Lettres françaises добились уменьшить сумму штрафа до символических трех франков. В то же время, пример Виктора Кравченко вдохновил Давида Руссе подать иск против указанного издания, где отрицали существование советских лагерей, и в следующем году журналист выиграл суд. Интересно, что многие левые интеллектуалы впоследствии пожалели, что в зале суда не поверили аргументам Кравченко. Так, на Жана Булена и Пьера Декса повлияли рост антисемитизма в СССР и введение советских войск в Венгрию 1956 года. Подавление Пражской весны удручающе поразило Клода Моргана, который жалел о сказанном на процессе. После того, как редактор Les Lettres françaises Луи Арагон осудил введение советских войск в Чехословакию, в Москве отказались финансировать газету, и в 1972 году издание прекратило существование.

Виктор Кравченко написал новую книгу — “Я выбрал справедливость”, которая осветила ход парижского процесса. Английский перевод и литературное редактирование осуществил бывший корреспондент американских изданий в Париже Вейверли Рут. В 1950 году книга вышла в издательстве Scribner в Нью-Йорке. Автобиографический сиквел уже не имел такого успеха, как предыдущая работа, однако вызвал определенный интерес в мире: английскую версию также издали в Лондоне, испанский перевод — в Буэнос-Айресе и Мадриде, китайский — в Гонконге. Больше Кравченко ничего не писал.

Завершающий раздел своей последней книги Виктор Кравченко назвал «Если мир выживет» и посвятил его не парижскому процессу, а размышлениям о будущем в условиях холодной войны. Он рассуждал, как США должны предотвратить «триумфальное шествие» коммунизма, и считал, что Америке следует стать лидером глобального противостояния с Москвой, а не закрываться от мира, как это произошло после Первой мировой войны. Коммунизм Кравченко сравнивал с паразитом, которого можно победить, только если лишить его пищи: не дать ему приватизировать социальные лозунги, развернуть эффективную борьбу в информационном поле, оказать экономическую поддержку демократическим режимам.

Чтобы остановить дальнейшую советизацию Европы, Кравченко советовал привлечь на свою сторону местных левых, далеко не все из которых ориентировались на Москву, а в Азии – не дать промосковским силам монополизировать антиколониальные лозунги. К тому же экскоммунист предостерег США от продолжения поддержки обанкротившихся недемократических режимов — такую ​​тактику противостояния коммунизму он сравнивал с тушением пламени бензином.

На эту тему: Побег за свободой. Как в 1962 году Пётр Патрушев проплыл по Чёрному от Батуми до Турции

В 1952 году Кравченко перебрался в Южную Америку, где на авантюрные поиски полезных ископаемых (серебра в Перу и Боливии, меди в Чили) потратил заработанные гонорары от продажи книг. Биограф писателя Гарри Керн предположил, что к его разорение приложил руку КГБ. Через несколько лет Кравченко вернулся в США с подорванным здоровьем, болея эмфиземой легких, вызванной чрезмерным курением. А 25 февраля 1966 года был найден застреленным в собственной квартире в Нью-Йорке. Его сын Эндрю не верит в общепринятую версию самоубийства и считает, что отца убил агент КГБ. Как бы то ни было, фигура Виктора Кравченко не затерялась в перипетиях прошлого. Да и сам он, пусть и после смерти, вернулся в Украину: в 2008 году Эндрю Кравченко выполнил завещание отца и развеял его прах над Днепром.

—

Ярослав Гирич,  опубликовано в издании Тиждень

На эту тему:

• Жизнь в СССР — отрезвляющие фотографии
• Очередь в СССР: «хвосты» как символ советской жизни
• От вертухаев к попугаям. История эпического побега из ГУЛАГа в Тибет
• Как пьяный агент КГБ спровоцировал главный дипломатический скандал холодной войны
• Мы вербовали интеллигенцию. Воспоминания офицера КГБ
• Путин и заговор мерзавцев: размышления бывшего офицера КГБ
• РПЦ МП была создана КГБ (ДОКУМЕНТЫ)
• "Младшие братья" советских чекистов. Как КПСС и КГБ правили Восточной Европой
• Офіцер КГБ і агент ФСБ разом з Аваковим сфальсифікували справу проти ЦПК, Шабуніна і Шерембея