Депортация крымскотатарского народа. Воспоминания репрессированных: часть 2

Версия для печати

Ниже - пписьменные свидетельства крымских татар, которые лично пережили 18 мая 1944 года - день депортации крымскотатарского народа со своей Родины. Публикуя их, мы надеемся, что знакомство с ними украинской общественности будет способствовать справедливому решению политико-правовых проблем, связанных с восстановлением прав крымскотатарского народа.

Вчитайтесь в эти воспоминания. Они являются свидетельством геноцида, который был осуществлен коммунистическим режимом по отношению к коренному народу Крыма.

Мы стремимся к построению демократической Украины. Но сможем ли мы достичь этой высокой цели, если не прочувствуем боль целого народа, который не только был выброшен со своей родной земли, но и на протяжении почти полувека насильственно содержался в изгнании?

В тему: Депортация крымских татар: истории выживших (ВИДЕО, АУДИО)

(В публикации использованы письма воспоминания из архивной коллекции Меджлиса крымскотатарского народа, которая постоянно пополняется благодаря неутомимой деятельности группы исследователей во главе с Рефат агъа Куртиевым. Также мы выражаем благодарность издательству "Оджакъ (Симферополь)", которое издало в 2004-2005 годах два тома воспоминаний, а сейчас готовит к изданию третий том).

Центр информации и документации крымских татар

(Окончание. Начало читайте здесь).

***

БЕКИРОВ Бавадин, родился 6 апреля 1932 года в селе Аджы-Менди Ленинского района.

Точную дату своего рождения узнал лишь накануне шестидесятилетия.

Не могу точно сказать, как так случилось, но у меня не было никаких документов. Привезли нас  в  хлопководческий совхоз “Савай” Кургантепинского  района  Андижанской  области. Мой дедушка аджы Менъли-Омер, когда-то зажиточный хозяйственник, вместе с женой, моей бабушкой совершивший хадж в священную Мекку и Медину, умер от голода в 1944 году в Узбекистане. Через год умер отец, младших братьев Сададина и Зиядина отдали в детдом, но и они умерли там от болезней и голода. Сестра Вайде тоже не выдержала страданий. Старшая сестра Насибе на момент высылки училась в Керчи, поэтому она попала в Самаркандскую область. Остались только я и мама. Вскоре мама тоже сильно заболела, и ее забрали в больницу на станцию Грунч-Мазар. Я каждый день собирал в поле вязанку хвороста и менял ее на базаре на одну лепешку. Как самую большую драгоценность привязывал ее на грудь и бежал по шпалам в больницу. Другой дороги я не знал. Иногда мне везло, и я добирался до больницы на товарном вагоне. Потом мы вместе с мамой ели эту лепешку.

Однажды ко мне навстречу вышла медсестра и сказала, что мама умерла, и попросила привести взрослых. Я побежал сначала к одной тете, затем к другой, потом к дяде. Но никто не смог мне помочь. Решил разыскать сестру, которая на днях приехала с односельчанами из Самарканда в соседний колхоз. Пробегав весь день, наконец-то нашел ее. Теперь мы уже вместе побежали в больницу. По дороге встретили самую младшую сестру отца Кенджегуль, которая пошла с нами. В больнице среди сложенных тел нашли маму. Тетя кое-как обмыла ее, завернула в ее же платок, и мы втроем похоронили маму во дворе больницы. Это был самый страшный день в моей жизни.

Хотя учительница всегда хвалила меня за успехи, в школу я уже давно перестал ходить – не было ни еды, ни одежды, ни обуви. Чтобы не умереть с голоду, вынужден был пасти коров, баранов у узбеков. Затем устроился работать в гараж. Сестра тоже работала. Вскоре она вышла замуж, меня же забрали служить в армию. Во время дежурства на посту в 1957 г. в Вологодской области России впервые услышал родную “Хайтарму” и не поверил своим ушам. На душе и радость и надежда на скорейшее возвращение. Но ждать пришлось еще долгих тридцать лет. В армии освоил вождение и после службы работал в совхозе трактористом. Был отличником квадратно-гнездового посева, победителем многих соцсоревнований. Но работал ударно я не за награды, а чтобы поскорее встать на ноги, создать своим детям условия, которых был лишен сам.

Ущемление из-за своей национальной принадлежности я чувствовал на протяжении всей жизни. Еще в детстве, когда я сорвал с дерева несколько абрикосов, хозяин дерева привязал меня на всю ночь на цепь к этому дереву. В армии обзывали и чуркой, и предателем. Если бы не умение постоять за себя, вряд ли бы вернулся невредимым. У меня очень много наград за трудовые заслуги, но ни в одном наградном листе, ни в удостоверениях к орденам и медалям фамилия и имя не написаны правильно. Тут и “Бакиров Тавалдин”, и “Багиров Бахауддин”, но   только   не   Бекиров   Бавадин.   А   однажды   приехали   корреспонденты   из   “Совет Узбекистони”  и  “Правды  Востока”  вместе  с  директором  совхоза  Базарбаем Абдурахмановым. Он достал из кармана новенькую узбекскую тюбетейку, в которой меня должны  были  снимать  для  газет.  Я  отказался  и  сказал,  что  привык  к  своей  фуражке. Директор хотел насильно надеть на меня тюбетейку, но я сорвал ее с головы и выкинул далеко. После этого мне стало невыносимо работать в совхозе, и я перешел в автобазу шофером.

В национальном движении за возвращение в любимый Крым участвовал с самых первых дней. К сожалению, из-за неграмотности не мог составлять письма, обращения, но под всеми народными документами подписывался, всегда сдавал и собирал деньги для делегатов в Москву. Меня неоднократно вызывали для беседы к начальству и как бы предупреждали, но я неизменно отвечал о желании вернуться в Крым.

В 1989 г. моя мечта сбылась, я возвратился в Крым. От моего родного села остались только камни, поэтому купил домик в селе Ильичево Ленинского района. В 2002 г. Аллах дал мне возможность совершить хадж в святые для мусульман места.

18 марта 2005 года Бавадин агъа не стало.

Алла рахмет эйлесин! (Да упокоит его душу Всевышний!).

Бекиров Заур Билялович, родился в 1937 году в деревне Алма-Тархан.

Утром 18 мая 1944 года офицер с солдатами нам объявили о высылке. Часовой стоял у входной двери. На сборы ушло 20 минут. У нас в комнате проживал офицер из штаба с женой, и он в 3 часа ночи сообщил, что нас выселяют из Крыма и мы имеем право взять с собой до 100 кг вещей.

Собрали нас в центре деревни и в сопровождении военных отправили на станцию Базарчык (сейчас Почтовое). Вагоны были грузовые, товарные с большими раздвижными дверьми и маленькими окошечками по бокам. Удобств в вагоне не было никаких, угол для туалета отделили занавеской, воду брали на станциях. Никто нас не кормил, ели то, что успели взять с собой. Медобслуживания не было. Умерших оставляли на станциях. В пути были около одного месяца.

Привезли в колхоз им. Сталина Ходжи-Абадского района Андижанской области. Передвижение в районе до 1956 г. было только с разрешения коменданта. Бабушка и ее дочь умерли  от  голода  и  малярии.  Дети  в  школах  учились  на  русском  и  узбекском  языках. Учиться в техникумах и институтах в других городах можно было только с разрешения коменданта. Например, сестра Бекирова Эльвира (1934 г.) из Ферганы, обучась в пединституте,  по  разрешению  коменданта  в  полгода  один  раз  приезжала  повидаться  с семьёй.

Живу в г. Севастополе.

БЕКИРОВ Ридван, родился в 1934 году в дер. Уркуста Балаклавского района.

Наша семья состояла из 6 человек: отец – Бекир Курсеитов (1896г.р.); мать – Майе Ваапова (1904 г.р.); сестры Халисе (1924 г.р.), Фатиме (1928 г.р.); Таире (1930 г.р.) и я. У нас в гостях была старшая сестра отца Хатидже Сулейманова (1892 г.р.) из села Айтодор.

18 мая 1944 года около 4 утра к нам в дом ворвались трое вооруженных работников НКВД и с криками: “От имени Правительства СССР вы высылаетесь на неопределенный срок”, приказали покинуть дом в течение 15 минут. Родители успели взять постельные принадлежности  и  немного  продуктов.  Сестры  взяли  кое-какие  вещи,  я  же  схватил школьную сумку и наполнил ее книгами.

Мать хотела взять ручную швейную машинку, но офицер начал ее материть и кричать: “Оставь… , а то буду стрелять”. Вывели нас из дома и закрыли дверь на замок. Погрузили всех на телегу и отвезли на край села возле кладбища.

Около 9 утра на сборном пункте нас нашла корова, которую мы отвязали перед тем, как выйти из дома. Она подошла к маме и начала ее лизать. С вымени текло молоко, а из глаз – слезы. Мама обняла свою любимую кормилицу и горько заплакала. Сестра Халисе с разрешения работников НКВД подоила корову, и мы в последний раз выпили молоко нашей коровы.

Там мы простояли, пока не стемнело. Привезли нас на станцию Сюрень, где затолкали в грязные, товарные вагоны. Нас было около ста человек. В вагоне не было ни воды, ни туалета. Нужду справляли в ведро.

Двери не открывали до города Саратова. На станции впервые открыли дверь и предложили суп из соленой рыбы, который был настолько вонючим, что я, хотя и был голодным, не смог

съесть. Больше нас не кормили. Каждая семья, как могла, боролась с голодом. На больших станциях мы приносили воду, и женщины готовили еду из тех запасов, которые взяли из дома. Медицинского обслуживания не было. На остановках спрашивали: “Мертвые есть?”, если были, брали и выкидывали их подальше от железнодорожного полотна.

В 20-х числах июня мы прибыли в Узбекистан. В вагонах все завшивели, поэтому сначала нас отвели в баню на санобработку. Затем отвезли на строительство Нижне-Бозсувской гидростанции в Ташсельском районе Ташкентской области. Поселили в землянках, где до нас жили заключенные. Жара, пыль, грязная вода подкосили наш народ, началась эпидемия малярии и дизентерии. Мы с отцом охраняли мост, рядом была больница. Каждое утро мы видели, как вывозили десятки трупов. Я свидетель того, что в этой больнице не было ни одного вылечившегося больного.

Люди работали на строительстве канала: копали вручную, носили на себе землю и т.д. В конце октября 1944 г. оставшихся в живых людей распределили по колхозам. Наша и еще шесть семей попали в колхоз “2-я пятилетка”, где председатель Адиль ака распределил по домам колхозников и  накормил. Работали с раннего утра до позднего вечера на уборке сахарной свеклы и картофеля. Мы очень дружно жили и работали с узбеками, хотя против нас властями велась пропаганда, будто приедут изменники Родины с рогами на голове и т.д. Родители ходили на подпись в комендатуру. Выезжать за пределы колхоза не разрешалось, за нарушение – наказание 25 лет каторги. Меня в 1949 г. поставили на спецучет, то есть с 15 лет. До 1951 г. жили в домах колхозников, отдельное жилье нам не предоставлялось.

У нашего соседа Ибраим агъа Талипова жена и трое детей умерли в 1944 году, из пяти человек в семье в живых он остался один. У другого соседа Аблаева из семи человек умерло трое (мать, отец, сестра).

Обучались в школе на узбекском языке. В 1954 г. я закончил 10 классов, в аттестате, где указан родной язык, написано узбекский. Хотел поступить в ТашИИМСХ, но без паспорта документы не приняли. Вместо паспорта в комендатуре дали справку, в итоге я не прошел мандатную комиссию. В те годы находили много причин, чтобы крымских татар не принимать в техникумы и институты. В 1955 г. я поступил в ТашФЭИ.

Мой адрес: село Партизанское, Симферопольского района.

Бекиров Сейтумер, родился в 1936 г. в г.  Бахчисарае. Состав семьи: мать Мустафаева

Себья, отец Бекиров Бекир, братья Сейтибрам, Сейтумер, Сабри, сёстры Ребья, Эмине и я.

О депортации узнали 18 мая 1944 года в 4 часов утра от солдат в советской форме с автоматами в руках.

На сборы дали 5 минут. Солдаты, крикнув на мать: «Одевайтесь и выходите», ударили её прикладом. Мать успела взять с собой Коран, а также золотые монеты (дукаты). Отца с нами не было, его забрали в трудармию. Собрали нас на площади. Брат Сейитибрам незаметно сбегал домой за мукой и рассказал, как русские соседи выносили наши вещи. На вокзале стояли эшелоны. Людей грузили в грязные вагоны. «Красные фуражки» из НКВД били нас прикладами автоматов. Если бы не решетчатые окна, в вагоне можно было задохнуться. Воды, туалета в вагоне не было. Еды не давали. Медицинского обслуживания не было.

Иногда приходили сопровождающие и интересовались, нет ли покойников. Если были, их забирали санитары в чёрных халатах. В вагонах семьи с уважением относились друг другу. Случаев каннибализма не было. Мама всю дорогу читала священный Коран. Ехали около месяца. Привезли нас в степи Касансайского района Наманганской области. Люди размещались в сараях без окон и дверей. До 1956 г. свободное передвижение по региону категорически запрещалось, каралось лишением свободы на 25 лет. В 1955 г. участковый привез меня в военкомат г. Самарканд, оттуда я был отправлен в Осетию - в воинскую часть

№47913. В депортации от малярии умер младший брат Сабри, без вести пропал отец.

Проживаю в Симферополе.

Бекирова (Бариева) Касиде Абдурамановна, родилась 9 декабря 1934 г. в деревне Аджи- Менди Ленинского района Крымской АССР. Отец – учитель, завшколой деревни Абдураман Бариев, мать – Зейнеб Мамбет – работала в колхозе.

Семья была многодетная – 9 детей. В первый день войны отец вместе с другими активистами деревни записался добровольцем на фронт. Больше я отца в Крыму не видела – лишь в 1945 г. он вернулся в Среднюю Азию.

Красную Армию встречали с радостью, цветами, возгласами. Немцев боялись, мамы наши вели себя очень осторожно, никто даже громко не разговаривал, не пел. Разве кто согласится всю свою жизнь говорить и не петь? Что эта за жизнь? Кому в голову пришла такая глупая мысль, что татары любили немцев – это ведь, считай, были сплошь женщины, оставшиеся в оккупированных зонах, а их мужья и сыновья были в Красной Армии, воевавшей с немцами. Денщик немецкого офицера, квартировавшие в нашем доме, чуть не расстрелял моего младшего брата Оздемира, которому было три года: ему не понравилось, что брат заплакал, когда его начальник спал. Денщик уже направил дуло пистолета, мама успела схватить и обнять сына, и сказала: «Убейте лучше меня».

Недели за две до депортации мама сказала, что нас посадят в корабль и увезут в море, утопят. И поэтому, когда мы 18 мая собирались на поезда, то мама никакой посуды не взяла, кроме двух ведер. Говорила: нас все равно утопят, а если останемся живы и будет что готовить – я найду посуду. Когда посадили в вагоны, то была рада и сказала: значит, мы останемся живы, видно, везут в Сибирь – ничего страшного, я вас спасу в любом месте, мне не страшна Сибирь, я уже была в Архангельске, лишь бы нас сейчас не расстреляли. В 1932 году мама, как жена кулака, вместе с тремя детьми была выслана в Сибирь. Пять или шесть месяцев она пробыла в Архангельске, потом оттуда сбежала, решив, что если не убежит, все равно погибнет. Добралась до Москвы, а там и до Крыма.

В товарных вагонах мы разместились на второй полке нар. В вагоне было много семей. Нас ехало рядом три семьи - 18 человек. Нас десятеро, семья сестры отца - 3 человека и другие сестры - 5 человек. У них не было ни одного мужчины, а у нас было два мужика - мои братья: Эфрасияб 1931 г. рождения и Оздемир - 1940. Остальные 16 человек были все женского пола. В 1942 г. родилась сестра Халиде, отец ее не видел. Она умерла в Средней Азии в 1945 г., так же как и две другие сестры – Нефисе 1923 г. и Айслув 1928 г. рождения.

Ехали 14 дней. Кормили плохо. Простаивали эшелоны по 3-4 дня. Лишь в Саратове накормили «царской» пищей: суп ячневый – очень вкусный, и белый хлеб - все ахнули. Потом много лет вспоминали об этой еде. Такой хлеб люди не ели с начала войны. По дороге люди умирали, много было больных с высокой температурой, кашляли всю дорогу.

Привезли нас в Среднюю Азию вечером, разместили по селам, колхозам, по квартирам узбеков. Переночевали в первый день в каком-то двухкомнатном доме с земляным полом, сказали  –  это  школа.  Мы  рады  были,  что  выгрузились  из  душного  товарняка,  где  все чесались и кашляли, и рады были прохладе земляного пола. Наши хозяева были очень доброжелательные и нам сочувствовали. И даже спасли от смерти меня и моего брата. В

1945 г. почти месяц мы жили без хлеба, муки, питались только фруктами – абрикосами и яблоками.

В 1945 г. вернулся из армии отец, устроился работать плотником. Мама ходила по селам, меняла вещи на продукты. Так прокормила нас в 1944-1946 гг.

Было очень жарко. Я переболела тремя видами малярии - двухдневной, трехдневной и четырехдневной. Запомнились эти дни истощающими ознобами. Дизентерией я болела несколько раз, по много дней. Нам даже не хватало «хины». А в начале 1947 г. чуть не умерли с голоду. Выскочила какая-то трава, мы две недели питались ею (по-моему, это была лебеда). И до того она осточертела, я думаю: если еще раз в рот ее возьму, то умру.

Маленькому брату Оздемиру варили кашу – с мельницы ручной мама кое-как счищала около

100 гр. муки. И вот, однажды, мама выскребла последние пол-стаканчика муки и говорит:

«Это уже последняя мука для малыша, теперь будем умирать с голоду, терпите и кушайте траву». Эти две недели мы были на грани голодной смерти. И вдруг мама приносит муку гороховую и яичный порошок. Позже она говорила: «Если б не американцы, которые по Северному пути поставили продукты питания, мы бы умерли с голоду».

В 1955 г. я окончила школу и, как «золотая медалистка», получила возможность поступать в институт без экзаменов. Комендант выдал мне разрешение на поступление, и я была принята в Ташкентский медицинский институт. Два года проучилась в Ташкенте, потом перевелась в Андижанcкий мединститут. Учиться было тяжело. Ущемленность из-за национального происхождения не покидала никогда. Добивалась своего - главное было получить высшее образование. Ко мне прямо не высказывали ненависти или неприязни, но чувствовала, в жизни и в карьере на родине добилась бы большего. И если бы не война, не выслали бы нас, жили бы совсем по-иному.

В 1967 г. вышла замуж за Тасима Бекирова, вырастили двоих детей. В 1991 г. похоронила мужа.

С 1968 г. живу в г. Мелитополе Запорожской области.

Бекирова Наджие, родилась 3 марта 1931 года в дер. Отуз Судакского района. Во время войны жила с бабашукой в дер. Отуз.

Ранним утром 18 мая 1944 года постучали в двери и окна. Вооруженные солдаты приказали, чтобы мы в течение 15 минут покинули дом. Мы взяли с собой лишь небольшой узелок с вещами. Собрали всех жителей – крымских татар на кладбище. Погрузив в грузовые машины в сопровождении солдат с автоматами и пулеметами повезли в гор. Феодосия на ж\д вокзал. Там нас перегрузили в грязные вагоны, в которых возили скотину. Вагоны забиты людьми. Кормили один раз в сутки (давали рыбный суп). Когда поезд останавливался, взрослые выбегали за водой. Медицинского обслуживания не было, умерших людей выбрасывали по дороге в поле.

В пути были 16 суток. Привезли нас в колхоз “Комсомол” Мархаматского района Андижанской области Узбекской ССР. Нас, три семьи, поселили в одну маленькую кибитку. Ездить никуда не разрешалось, передвигаться по району – только с разрешения коменданта. Работали в колхозе, на хлопковом поле. С местным населением первое время отношения не складывались, они называли нас “предателями”, но со временем они нас больше узнавали и все пошло на лад.

Учиться  не  разрешали,  причина  одна  –  крымские  татары  для  всех  были  изменниками родины.

С первых дней приезда начались эпидемии инфекционных болезней. От дизентерии умерла моя бабушка. Я осталась одна. Хоронить людей по нашим обычаям было не кому. Кого хоронили на узбекском, кого на русском кладбищах. После смерти бабушки я попала в детдом №14 гор. Мархамата. Жила там до 1945 г., потом отправили работать в гор. Андижан на швейную фабрику им. Володарского. Жила в общежитии до 1953 года.

Вышла замуж за Амета Абильвапова, и в 1977 г. решили возвратиться в Крым. Купили небольшой домик в селе Калиновка Ленинского района. Нас не прописывали, не давали работу. Прожили там год. В 1978 г. пережили еще одну депортацию – нас выслали из Крыма за так называемое “нарушение паспортного режима”. На двух автобусах приехали милиционеры и стали вышвыривать нас из дома. Вещи выкинули в старый заброшенный сарай. Нас поддержали соотечественники, их, как и нас с мужем, тоже посадили на 15 суток. Суд проходил в 11 часов ночи. Женщин посадили в КПЗ гор. Феодосии, мужчин – в КПЗ гор. Судака.

После всего этого мы вынуждены были поселиться у моего брата на Кубани. В 1991 г. мы уже второй раз вернулись на Родину.

Сейчас проживаю в селе Мичурино Белогорского района.

БЕШЕВЛИ   (Асанова)   Гульнара   Османовна,   родилась   26   июля   1935   года   в   гор. Симферополе. Наша семья проживала в доме №17 Кривого переулка.

В семье были бабушка, отец, мать, тетя, я и братишка. С первого дня войны отец ушел на фронт. Ночью 18 мая 1944 года в дом зашли солдаты Красной Армии и сказали: “Собирайте всё необходимое, вас высылают”. Мама заплакала и говорила, что нас расстреляют. Старший из военных предупредил: “Повезут очень далеко, возьмите самое нужное и документы”. На сборы дали около одного часа и помогли собраться. Мама в чехол от матраца сложила одежду, продукты, одеяло. Вместе с соседями посадили в грузовую машину и в сопровождении вооруженных солдат повезли на Симферопольскую ж/д станцию. Там нас загрузили в скотские вагоны и закрыли двери. В пути иногда кормили жидким супом. Питьевой воды не было, туалет отсутствовал. Грязь, вонь, люди начали болеть, не было никакой медицинской помощи. Во время коротких остановок люди бежали за водой, падали, отставали от поезда. Ехали очень долго, около 17 суток.

Высадили нас в гор. Бекабад Узбекской ССР, расселили в землянках. Нас называли спецпереселенцами, раз в месяц взрослые ходили в комендатуру на подпись. Без спецразрешения нельзя было выезжать за пределы города. Мы не могли навестить родственников в  других районах. Позже построили бараки для переселенцев и нас  всех переселили  туда.  Мама  устроилась  работать  на  стройку,  работала  хорошо  и  получала

стахановский паек. Отец вернулся с фронта и разыскал нас. Устроился на работу в межсовхозную базу шофером. Когда отцу выделили участок под строительство жилья, мы, все, взрослые и дети, замешивали глину, лепили кирпичи и своими силами построили дом.

Я пошла в 1-й класс в 1944 г., обучение в школе было на русском языке. В 1954 г., когда окончила  10  классов,  родители  с  большим  трудом  получили  разрешение  на  выезд,  и  я поехала поступать в Ленинабадский пединститут. Сдала все экзамены на “4” и “5”, лучше многих, но меня не зачислили. Мы с отцом обратились к ректору, но он не захотел нас слушать, и тогда я закричала: “Я знаю, почему вы меня не приняли, потому что я крымская татарка!” Мы обратились в райком и каким-то чудом меня приняли. До 1956 г. ходила на подпись как спецпереселенка. В 1958 г. окончила институт и начала работать. Отличник просвещения Узбекистана. 40 лет поработала учительницей английского языка, из них 10 лет – завучем школы.

В 1997 году вернулась на Родину.

Проживаю по адресу: Красногвардейский район, с. Амурское.

БЕШЕВЛИ Нариман Усеинович, родился 19 ноября 1932 года в дер. Дегирменкой Ялтинского района. У нас был свой дом с садом. В семье жили отец, мать и четверо детей. Отец работал бригадиром табаководческой бригады. На второй год войны отец ушел воевать на фронт.

18 мая 1944 года ночью в дом сильно постучали. Мама открыла дверь, ворвались вооруженные солдаты. Они были очень злы, кричали и матерились. Мы ничего не могли понять, потому что не знали русского языка. Тогда они прикладами стали выгонять нас во двор. Собраться времени не дали вообще, и вещи брать не разрешили. Мама думала, что ведут на расстрел, и шепнула мне, чтобы я отвел к козе только что родившихся козлят. Солдат увидел это и отшвырнул меня прикладом в сторону. Вытащили они нас из дому, в чем  были  –  без  вещей  и  продуктов.  Из  соседних  домов  жителей  выводили  так  же  под конвоем. Всех собрали возле сельской автостанции. Ничего не объяснили, и мы до самой станции Симферополя думали, что везут на расстрел. Там уже наготове стояли товарные составы.  Всех  “забили”  в  скотские  вагоны  и  закрыли  досками.  Не  было  места,  чтобы прилечь. Не было ни воды, ни туалета. Мы сидели в битком набитых вагонах в страшной духоте. У нашей семьи не было продуктов, и соседи делились своими скудными запасами. Иногда нас кормили, но обязательно соленой пищей, от нее очень хотелось пить, а воду не давали. Люди начали болеть, но никакой медпомощи не оказывали. Из-за отсутствия туалета через несколько дней в вагоне нечем было дышать. Умерших закапывали в наспех вырытых ямах вдоль дороги во время стоянок, иногда - несколько трупов в одной.

Ехали очень долго, суток 20. Высадили нас на станции Хакулабад Наманганского района Узбекистана. Всех разместили в сельской школе. Местные жители вначале очень боялись нас, им сказали, что приедут людоеды. Помню одну старую женщину-узбечку с “заячьей” губой. Мы боялись ее, а она убегала от нас.

Потом нас разместили в какие-то кибитки. Работали в колхозе, в основном на полях. Мама работала от зари до зари, и ее скудный паек едва хватал на всех нас. Старший брат Мустафа в 14 лет пошел подрабатывать к местному мельнику, приносил немного муки. Когда убрали урожай зерна на полях, я со сверстниками пошел убирать колоски с земли. Нас увидел бригадир, стал избивать плеткой, мы еле спаслись. Мама почти всю еду отдавала нам, детям, сама много работала и почти ничего не ела. Она стала часто болеть.

Взрослые ходили каждый месяц на подпись в сельсовет. За пределы района нельзя было выезжать, даже чтобы попросить помощи у родственников или в поисках другой работы. На зиму мы остались в кибитке. Мама уже не могла работать, болела, заболела и младшая сестра Ребсиме,  которой  было  4  годика.  Чтобы  спасти  нас,  мама  определила  Мустафу, меня  и сестренку  Ление  в  детский  дом.  Нас  разбросали  в  разные  детдома,  хотя  мы  плакали  и просили  оставить  нас  вместе.  Детдом  спас  нас  от  голодной  смерти.  Сестренка  Ребсиме умерла от голода. Отец, мобилизовавшись, застал маму еще живой, она сказала, что мы где- то в детдомах. Через несколько дней отец похоронил маму и стал искать нас. Нашел! Мы плакали от радости, что снова вместе, и от горя, что потеряли родных.

Отец  устроился  на  работу  в  колхоз,  брат  выучился  на  шофера  и  стал  помогать  отцу содержать семью и строить дом. Я учился в узбекской школе. В 1954 г., когда мне шел 22 год,  я  закончил  школу.  Рядом  строился  завод,  и  я  мечтал  стать  инженером-строителем. Чтобы учиться, нужно было разрешение коменданта на выезд. Я часто ходил к нему, но тот только издевался, говорил, что от него зависит, стану я “человеком” или нет, он вершит мою судьбу. Хотелось впиться в его глотку зубами и отомстить за все унижения, но я понимал, что завишу от него. Терпел… В конце июня, перед самыми приемными экзаменами, он выдал мне разрешение. Я сдал все экзамены на “5” и был принят в Ташкентский политехнический институт на факультет промышленно-гражданского строительства. Обучение проходило на русском языке, поэтому пришлось изучить и этот язык. В 1959 г., окончив институт, стал работать. Начинал прорабом, дослужился до зам.министра строительства Узбекистана, затем зам. Председателя Узбекского совета профсоюзов по строительству  курортов  Узбекистана.  Награжден  званием  и  медалью  лауреата  премии Совета Министров СССР в области строительства, был персональным пенсионером СССР.

В 1997 г. вернулся на Родину.

Живу в селе Амурское Красногвардейского района.

Билялова Лейля, родилась в 1928 году в г. Симферополе.

17 мая 1944 года никто ничего не подозревал. Все спокойно легли спать. 18 мая. Ночь. Шёл дождь. Было довольно прохладно. Вдруг слышим сильный стук в дверь, ругань, мат. Моя мама, ничего не понимая, вынуждена была открыть дверь квартиры. Нас было трое: мать 38- и лет, я и 10-летняя сестрёнка. Отец в это время на фронте защищал Родину. Зашел офицер, прочитал какую-то бумагу, из чего мы поняли, что нам необходимо покинуть наш дом. На сборы дали 15 минут. За что бы не бралась мама, офицер всё грубо отбирал. Во дворе собрались все соседи, – только женщины, дети. Среди нас не было ни одного мужчины. Все они были на фронте. Мы все два часа под дождём ждали машину. Так обошлись со всем народом.

Привезли нас, как мы потом узнали, на станцию Сарабуз. Нас ждали товарные вагоны. Рядом с  каждым  вагоном  стоял  солдат  с  овчаркой.  Люди  не  хотели  взбираться  в  вагоны.  Их загоняли прикладами винтовок. Трое суток эшелон нигде не останавливался. Трое суток нам не только еды, но и воды не давали. За 22 дня пути нас кормили всего 3 раза какой-то соленой баландой, после чего опять 2 дня не давали пить. За 22 дня нам ни разу не дали хлеба. Медобслуживания не было. В нашем вагоне умерла старушка и  мы более суток ехали вместе с умершей, пока состав не остановили в степи. Её не дали хоронить, труп просто оставили рядом с рельсами.

Наш эшелон прибыл в Узбекистан в Чинабадский район Андижанской области. Оттуда нас развезли по колхозам. Моя семья попала в колхоз им. Сталина. Нас поселили в коровнике частного дома. В каждом углу – по семье. На следующий день рано утром приехал председатель колхоза. Он что-то говорил, но мы не понимали. Мы были оглушены, голодны, нас  никто  не  собирался  кормить.  В  это  же  утро  под  его  присмотром  нас  погнали  на хлопковые поля в 45-градусную жару. Свирепствовали тиф, дизентерия, малярия. Болели семьями. Еды попросту не было. Даже тогда не было медицинского обслуживания. За территорию колхоза мы не имели права выходить. За каждым нашим шагом следили. Коменданты свирепствовали. Чтобы попасть в райцентр и купить еду, моей маме пришлось искать причину, почему ей необходимо попасть в райцентр. Надо было идти 8 км пешком. Она ничего не могла придумать, кроме зубной боли. Обращаясь к стоматологу, она указала на здоровый зуб. Так, в три приезда в райцентр она удалила три абсолютно здоровых зуба, т.к. она обязана была принести коменданту справку от врача.

Проживаю в г. Симферополе.

Ваджипова  Зоре,  родилась  26  декабря  1926  г.  в  деревне  Мангуш  (ныне  Прохладное)

Бахчисарайского района. Семья состояла из 7 человек, из которых 5 детей.

Мы жили в одном доме три семьи. Жили как беженцы. Наше село Идешель сожгли немцы. В

1943 году они расстреляли нашего отца.

18 мая 1944 года в 5 часов утра постучали в дверь. Когда мама открыла дверь, там стояли 3 вооружённых солдата. Они сразу зашли в комнату, где мы спали. Сказали, что нас выселяют из Крыма и на сборы дали 10 минут. Один солдат сказал: «Берите всё необходимое», но другой солдат сказал ему, чтобы он ничего не говорил нам, так как мы предатели и нас надо расстрелять. Мы взяли кое-какие вещи, место сбора было в центре деревни, сопровождали нас вооруженные солдаты. Всех жителей деревни на грузовиках повезли в Бахчисарай. Погрузили в скотские вагоны. Детей разместили на вторые полки. Никакого туалета не было. Нам не давали воды. Кто успел взять еду с собой, тот кормил своих детей. Двое суток к нам в вагон никто не заглядывал. Мы думали что задохнёмся, дышать было нечем. На третий день открыли двери и спросили, все ли живы. Медицинского обслуживания не было. Кормили один раз в сутки – приносили ведро с кашей. Одна чашка на всю семью. Умерших оставляли у дороги.

В пути были около 30 дней. Высадили нас на станции Вревская (ныне Алмазар). Со станции на арбах нас развезли по месту жительства. С одного района в другой ходить не разрешали. До 1956 г. за непослушание очень строго наказывали. Если поймают, то били, даже сажали в тюрьму. Местные жители были предупреждены властями, что мы опасные люди, предатели.

Наша семья попала в племсовхоз, там были фермы, мы ходили копать свеклу. Наша семья состояла из 6 человек. Один брат умер от дизентерии, остальные выжили. Нам дали одну комнату, в которой жили три семьи, в одном углу жила наша семья. На строительство дома ничего не давали. Из нашей семьи в школу никто не ходил. Братишки ходили собирать машак,  таким  образом  кормились.  Кто  ходил  в  школу,  те  обучались  на  русском  или узбекском языках.

Проживаю в Белогорском районе, село Крым-Роза.

Валиева Лиля Темиркаяевна, родилась в 1932 г. в Балаклавском районе селе Камышлы. В семье было 5 человек: мать Акмуллаева Хатидже (1906) и четверо детей. Мой отец Темиркаяев Вели (1901) геройски погиб на войне.

Утром 18 мая 1944 года в 4 часа утра пришли солдаты и объявили о высылке. Дали на сборы

15 минут. Брать с собой ничего не разрешали. Мы взяли с собой только одну сумку и Коран. Вооруженные солдаты сопровождали нас до Бахчисарайского вокзала. Погрузили в грязные товарные вагоны. Ни воды, ни туалета, об удобствах не было и речи. По дороге трупы скидывали из вагонов. Медицинского обслуживания не было. Болели тифом.

В пути были приблизительно две недели. Привезли нас в Ташкентскую область, Бекабадский район, совхоз Дальверзин. Оттуда пешком шли до Самарканда. Свободное передвижение по району не разрешалось. Был комендантский час. Не разрешали общаться с родными. Органы власти на местах встретили нас как врагов народа. Для жилья выделили помещение, где не было ни пола, ни окон, всё достраивали сами.

В семье нашей умер один человек, остальные выжили за счёт труда и терпения. В школе мы не учились, т.к. работали на полях.

Адреса своего не имею, снимаю квартиру.

ВАЛИЕВА (Сейтвелиева) Урие, родилась в 1926 году в гор. Бахчисарае. Наша семья проживала в доме №64 по улице Севастопольской (сейчас Комарова,20). До войны нас было четверо сестер: Мерьем, Хатидже, я и Джеваир. Старшие сестры были замужем и жили отдельно.

18 мая 1944 года в 4 часа утра на улице послышались крики, плач. Мама выбежала узнать, в чем дело и увидела, как солдаты выгоняли из домов женщин с детьми на руках. В нашем доме располагался госпиталь и у нас жила военврач-майор. Мама ее разбудила и попросила узнать, что случилось. Доктор сходила в комендатуру и принесла страшную весть: “Вас всех высылают в Среднюю Азию. Вчера никаких указаний не было”. Тут в дом вошли трое вооруженных солдат и дали нам на сборы 15 минут. Я стала возражать, солдаты начали угрожать. Зашла майор, и они немного успокоились. Разрешали взять с собой от 5 до 15 килограмм. Согнали нас на железнодорожном вокзале, загрузили в товарные вагоны как скот – чем больше влезет, тем лучше. Ехали стоя или сидя. Стариков, которые не могли подняться в вагон, солдаты били прикладами.

Пока не выехали за пределы Крыма, вагоны не открывали и воды не давали. Туалета не было и медицинской помощи тоже. Эшелон останавливался на маленьких станциях, у кого была посуда, бежали искать воду. Многие отставали от своего вагона. Потом один раз в день стали выдавать вареную капусту или овсяную баланду. В нашем вагоне был пожилой мужчина, потерявший свою семью, он сильно болел и умер. Поезд останавливался посредине поля и всех умерших из вагонов выбрасывали. Хоронить не давали. Так мы ехали 15 суток. Помню, наш поезд простоял на станции города Саратова около трех суток. Там нас догнали двое офицеров из партизанского отряда – Селимов и Мустафаев. Они собрали всех музыкантов с нашего поезда и пели песню:

Гузель Къырым, гузель Къырым,

Бизлер сенден кетемиз.

Амма, бильмем, энди не вакъыт

Санъа къайтып, келермиз.

(Прекрасный Крым,  прекрасный Крым!

Нас увозят от тебя.

И не знаем тот час,

Когда вновь увидим тебя!)

После долгих мучительных дней, нас привезли на станцию Горчаков, что находится близ города Маргелана Узбекской ССР. Там уже поджидали арбы с большими колесами. Председатели колхозов – “покупатели” выбирали семьи, где меньше иждивенцев и больше рабочей силы. У нас только мама была нетрудоспособна. Мы попали в колхоз “Парижская коммуна”, где нам дали одну комнату без окон и дверей. Кругом полно скорпионов, боялись лежать на земле. Местные жители вначале сторонились нас, пугали детей: “Людоеды приехали”. Смотрели на нас как на зверей. Но потом привыкли, увидели какой мы трудолюбивый народ и сменили свое отношение к нам.

Мы с сестрой ходили работать на поле, косили серпами пшеницу, ячмень, вязали снопы. Через 4 месяца с Ферганского хлопкоочистительного завода приехал работник и стал набирать рабочих, нас тоже забрали. Наступила зима, а у нас ни теплой одежды, ни обуви. Работали на заводе по 12 часов в смену. Сначала рабочим давали 250 грамм хлеба на день, иждивенцам по 125 грамм. Потом стали выдавать по 400 грамм ржаного хлеба, 5 килограмм просо или ячменя, из которого мы пекли лепешки.

До 1957 г. никуда нельзя было выезжать без пропуска от коменданта. Завод на нашу семью из 5 человек дал одну комнату.

15 лет я поработала трамбовщицей на хлопкозаводе. Вышла на пенсию с 40 летним стажем. Мама до 1955 г. ждала возвращения в Крым, но, так и не дождавшись, умерла. Старшую сестру  в  1945  г.  за  прогул  (заболела)  осудили  на  5  лет  лишения  свободы,  которые  она провела в Ферганской тюрьме.

Муж старшей сестры Фатме погиб на фронте и она одна вырастила 4 детей. Муж второй сестры Халиде тоже погиб, она подняла 5 детей. Младшая сестра Джеваир живет в Бахчисарае.

Я в 1946 г. вышла замуж за Суфьяна Салиева, который вернулся из Тульской области из трудармии. По приезду он поехал в кишлак, чтобы найти могилу своей матери, но не нашел. Местные жители – узбеки сказали: “В этих могилах всех покойников шакалы съели”.

Я в 1941 г. закончила 7 классов на родном языке. Началась война, и моя дальнейшая учеба закончилась. У нас с мужем 4 детей, 7 внуков и 4 правнуков.

Живем по адресу: Симферопольский район, село Прудовое.

ВЕЙРАТСКАЯ Анифе Умер къызы, родилась 18 декабря 1929 года в дер. Старый Карагут

Сакского района. В момент депортации нас в семье было 5 человек: мама и мы, 4 детей.

18 мая 1944 года мама встала рано утром, чтобы подоить отелившуюся в ту ночь корову. Но ее остановили вооруженные солдаты. Тут же подъехала грузовая машина, в которой уже сидели наши соседи, и солдаты объявили, что нас высылают. Разрешили взять только ведро с кукурузой, кастрюлю несколько ложек. В сопровождении этих же солдат нас привезли на железнодорожный вокзал города Саки.

Погрузили в товарный вагон. Не считали, сколько людей было в вагоне, но помню, что он был забит в основном женщинами, стариками и детьми. Не было ни воды, ни туалета. Только через двое суток поезд остановился. В пути два раза кормили баландой. Медицинского обслуживания не было. Если в вагоне кто-то умирал, его оставляли в степи, не разрешая даже похоронить.

3 июня привезли на станцию Голодная степь Ховайского района Узбекской ССР. Оттуда нас перевезли в совхоз Баяут, где сразу же поставили на комендантский учет. Каждые 10 дней ходили к коменданту на подпись. Даже в соседний совхоз не имели право ездить без разрешения коменданта. Это длилось до 1956 г.

Местные жители вначале нас сторонились, так как им сказали, что татары предатели. Представители власти к нам относились очень жестоко. Никакой помощи от государства не получали. Жили в землянках, где не было ни окон, ни дверей.

Рано  утром  приезжали  на  конях  бригадиры  и  выгоняли  работать  на  хлопковые  поля.

Работали до позднего вечера.

Нас в семье было 5 человек. За зиму в Баяуте я осталась одна. Маме было 42 года, двое братишек и сестренка – все они умерли от голода и болезней. Нам выдавали по 200 грамм хлеба, талоны были, а хлеба не хватало.

В школу я не ходила, и поэтому не знаю, на каком языке обучали детей. В Крыму перед войной окончила 3 класса, больше учиться не довелось.

Слава Аллаху, вернулась на свою Родину и живу в родном селе.

Мой адрес: Сакский район, село Долинка.

ВЕЛИУЛАЕВА   (Исмаилова)   Ление,   родилась   в   1938   году   в   дер.   Кучук-Озенбаш Куйбышевского района.

Семья состояла из: отца – Смаила Исмаилова (1901 г.р.), матери – Фатиме (1908 г.р.), брата Амета (1928 г.р.), сестры Найле (1930 г.р.), меня, и братишек Мемета (1940 г.р.) и Рустема (1943 г.р.). В местах депортации в 1945 г. мама родила двойняшек: мальчика и девочку.

Мальчик умер, а сестра Эмине жива и поныне.

О депортации мы узнали от мамы, она сказала, что на сборы нам отведено 15-20 минут. В это время отец воевал на фронте. Нас сопровождали вооруженные солдаты. Людей грузили в товарные вагоны, где были ужасные условия: грязь, вонь, теснота. Ни воды, ни туалета не было. О медицинском обслуживании в пути не могло быть и речи. Когда поезд останавливался на станции, люди спускались из вагонов, чтобы справить нужду и набрать воды. Те, кто не успевал забраться в вагон, оставался на дороге – никого не ждали. В вагонах было очень много людей. Кормили ли нас или нет – не помню, но моя старшая сестра говорит, что нет. Помнится такой эпизод: слышу, как сидящий рядом мужчина, что-то с хрустом ест. Показалось, что он ест яблоко, и я с плачем прошу у мамы яблоко. Мужчина, услышав, как я, шестилетний ребенок, прошу есть, протягивает мне то, что он сам ел: оказалось, что это просто сырая картошка.

Если кто-то умирал в пути, сбрасывали прямо с поезда, не останавливаясь, никого не хоронили.

Мы были депортированы на Урал, в Костромскую область, Колографский район. Поселили в каком-то большом помещении, типа клуба, разделенного на бараки. Когда нас туда привезли, никого на улицах не было: местные жители все попрятались по домам, так как им сказали, что везут одноглазых, рогатых людей. Они выглядывали из окон и когда увидели, что мы такие же обычные люди, выходили и даже приносили еду: молоко, хлеб, пирожки…

Действовал комендантский час: если не успевали до определенного времени попасть в барак, приходилось ночевать где придется. Так мы прожили два года. В это время раненный на войне отец, лечившийся в госпитале в Узбекистане, написал нам вызов и мы переехали в Самаркандскую область Пайарыкский район колхоз “Правда”. Жили мы в одной маленькой комнатушке, без окон, спали на соломе. Отец работал в то время в школе сторожем, мама работала в той же школе уборщицей.

Никаких квартир, домов, стройматериалов нам не выделяли. Мы собирали хлопок для колхоза, вот на это и жили всей семьей.

В школе мы учились на узбекском языке. Я закончила 10 классов, потом окончила курсы воспитательниц в педагогическом училище.

Много, очень много боли, горя и потерь пережили крымские татары, оторванные от своей родной земли, домов, Родины. Еще много о чем можно написать: как голодали, жили впроголодь, едва выжили, попрошайничали, чтобы прожить очередной день. Очень хочется, чтобы восторжествовала справедливость, чтобы люди узнали, сколько нам пришлось пережить гонений, мучений, лишений, чтобы нас перестали называть “продажными татарами”.

Мой домашний адрес: Симферопольский район.

Ганиева (Ваапова) Зульбие, родилась в 1936 г. в деревне Кучка Балаклавского района. Семья наша состояла из сестёр - Сабие (1931), Ребия (1934), Мелек (1939), брата Нури (1941) и я. Мама в 1942 г. взорвалась на мине. Отец был на фронте.

18 мая 1944 года к нам пришли солдаты и сказали: «Собирайтесь, едете на 10 дней». В нашей деревне ни одного русского не было, мы не понимали, что они говорят. Поэтому мы ничего не взяли. Собрали нас возле табачного сарая. Сестрёнка наша, ей было 5 лет, жила на соседней улице у одной бабушки. Старшая сестра хотела её забрать, но солдаты не разрешили. Мы попали в Марийскую АССР, а она в Узбекистан.

От самого дома до приезда в г. Волжск нас сопровождали солдаты с автоматами. Вагоны были как конюшни, грязные и вшивые. Народу было очень много, сидели на голом полу. Всю дорогу голодали, хотели пить. Трёхлетний братишка сильно болел. Мы попали не со своей деревней, а с другими. Я не помню, сколько раз нас кормили и чем, но хорошо помню, что мы всё время были голодные. Нас съедали вши. В пути не было возможности умыться. На остановках все бежали за водой, а у нас не было даже посуды для воды. Один дедушка не успел добежать до вагона и остался. Умерших просто выкидывали из вагонов, хоронить не давали никому. Медицинской помощи не было. Люди последнюю одежду меняли на хлеб.

Нас привезли в Волжск Марийской АССР. Всех поселили в клубе. 2-3 суток находились там. Местные смотрели на нас как на зверей, дети кидали в нас камни, обзывали. Потом нас поселили в частный дом с хозяевами. Они нас сильно мучили, издевались. Сестра работала на бумажном комбинате. Затем наши люди нашли на станции заброшенный барак и мы 4 семьи жили в одной комнате. Когда нам исполнилось 16 лет, все мы ходили на подпись в комендатуру. Запрещалось выезжать из города.

В 1954 г. по вызову дяди и в сопровождении конвоя переехали в Узбекистан. В школе учились на русском языке.

Живу в Сакском районе, с. Долинка.

Гафаров Абиль Ваап, родился в 1936 г. в деревне Чукурча Симферопольского района. На момент депортации семья состояла из дедушки, бабушки, мамы, папы Гафар Асан (1906), меня и трёх сестер.

Перед самой депортацией к нам заходил один красноармеец и по секрету сказал моей бабушке, что нас будут выселять. Утром 18 мая 1944 года, когда я проснулся от шума, увидел в дверях офицера и двух вооружённых солдат. Родные суетятся, плачут, я ничего не пойму. Я был болен, меня кое-как одели и вывели во двор. Во дворе стояла армейская повозка. Офицер покрикивает, торопит, иногда сбрасывает с повозки вещь, которую считает не нужной. Двое других стоят не далеко, хмуро поглядывают на происходящее. С соседних дворов выезжают повозки. Шум, плач, собаки лают, скотина ревёт.

Привезли нас всех на деревенское кладбище (сейчас там стоят 5-и этажные дом). Разгрузили. Пошли слухи, что нас будут здесь расстреливать как евреев. Люди плачут, просят друг у друга прощения, готовятся к смерти. Среди нас был наш сосед Мамут ага, красноармеец, крымский татарин, которого накануне отпустили на сутки к семье. Солдаты сорвали с него погоны и награды. Утром шёл дождик, но, к счастью, скоро перестал.

Со  стороны  Симферополя  показалась  колонна  автомашин,  они  заворачивали  к  нам. Раздалась команда и люди стали грузиться на машины. Опять солдаты стали сбрасывать вещи, которые, по их мнению, были запрещены. Перед этим устроили обыск, отбирали всё что хотели. Но вот мы тронулись, не заезжая в город, выехали в степь. Опять пошли разговоры, что вот, мол, за городом нас и прикончат. Ехали мы долго. Потом впереди показались стоящие на путях вагоны. Сарабуз! Возбужденно загудели голоса. Да, это был Сарабуз, откуда нам предстоял долгий путь на чужбину.

Подъехали к вагонам, там уже идёт погрузка полным ходом. Весь состав отцеплен конвоирами, люди поднимаются по трапу в вагоны. В вагонах сделаны двухъярусные нары. К вечеру закрылись двери вагонов и мы тронулись в путь. Временами состав останавливался, и когда открывались двери, люди спешили справить нужду. Зачастую поезд останавливался в голых степях. Если состав останавливался на каком-нибудь вокзале, все бежали за водой, никто её в вагонах не давал, некоторые в это время искали своих родных, громко выкрикивая имена. Многие не успевали и отставали от поезда.

Однажды принесли на весь вагон два ведра какого-то супа. На поверхности этого супа плавали куски свиного сала. Естественно, никто не притронулся. Хлеб, правда, разобрали. Это было издевательство над чувствами людей. Назначили «старшего вагона», которого обязали каждый день докладывать о наличии людей. Однажды остановились в Казани. Тут же поползли слухи, что нас будут соединять с казанскими татарами. Но вот поезд тронулся и наш путь продолжался.

Теперь мы ехали в основном среди лесов. Иногда поезд стал нырять в очень длинные тоннели, и тогда весь дым от паровоза забивался в вагоны, дышать становилось невозможно. Это были Уральские горы. Впереди был Свердловск, а за ним и Туринск, где было нам суждено маяться целых 10 лет. Ещё задолго до этого по ночам стали нас дёргать, отцеплять, прицеплять. Эшелоны планомерно перетасовывали с тем, чтобы разъединить сельчанина от сельчанина, соседа от соседа. Мои соседи оказались кто в Пермской области, кто в Свердловске, кто в Средней Азии. Если поезд останавливался у реки или озера, солдаты бросали гранаты – глушили рыбу. Не помню, сколько ехали, но завшивели страшно. Потом стали нас выгружать. Повели в баню, одежду на прожарку. После чего расселили в большом помещении (раньше был гараж), из досок сделали нары, каждая семья занимала себе место. В деревне было полно клопов, комаров. От их укусов на теле появлялись нарывы. Медицинской  помощи  никакой  не  оказывали.  Местным  сказали,  что  едут  изменники Родины,  и  они  нас  опасались.  В  освобождённые  после  евреев  квартиры  и  бараки  стали вселять нас. Работали мы на заводе, изготовляющей сырье для пороха и взрывчатки. Завод работал круглосуточно, люди сильно уставали.

Проживаю в Симферопольском р-не, с.Строгановка, ул. Азатлык, 30.

ГАФАРОВ Нариман, родился в 1936 году в дер. Уркуста Балаклаского района Крымской АССР.

До войны отец – Гафар Абдураманов был председателем колхоза. В 1939 г. родилась сестренка Адикъа. Перед началом войны отца по партийной линии направили на учебу в Москву. Через два месяца началась война, и отец вернулся в Крым. Он организовал партизанский отряд и ушел в лес. Чтобы остаться в живых, наша семья вынуждена была покинуть родную деревню и поселиться у тети в дер. Кок-Коз. Там у мамы родился третий ребенок – сын Дилявер.

Когда немцы пришли в дер. Уркуста, первым делом взорвали наш дом. Через некоторое время в Кок-Козе нашей семьей стали интересоваться полицаи. Ночью мы вернулись в Уркусту к бабушке. Находившиеся в деревне немцы нас не тревожили, но полиция не оставляла в покое, угрожая и выпытывая, где отец и когда он приходит домой за продуктами.

В 1942 г. отец попал в плен. До сих пор помню, как в конторе его допрашивали немцы (я и моя тетя при этом присутствовали). Потом отца отвезли в сторону Ялты, и мы долгое время ничего о нем не знали. Но, однажды из Ялты к нам пришла одна русская женщина. Она сообщила, что отец жив и что военнопленные строят дорогу. У нее был немецкий пропуск (она работала у немцев уборщицей), благодаря чему вела подпольную работу. Женщина попросила собрать отцовскую одежду. Через месяц она пришла снова и рассказала, что отца переводят в тюрьму. После этого мы с ней не встречались, и на этом связь с отцом оборвалась. Больше мы о нем ничего не слышали.

После освобождения Крыма от фашистских захватчиков вместо долгожданной радости наступил  день,  который  никогда  не  забудется.  День,  который  перевернет  мою  судьбу  и судьбу моего народа, и, который вереницей серых эшелонов будет тянуться через всю мою жизнь.

18 мая 1944 года. Четыре часа утра. Нас разбудил сильный стук в дверь. Перепуганные трое детей, мама и бабушка открыли сотрясающуюся от чьих-то ударов дверь. Двое вооруженных солдат НКВД ворвались в дом и дали 15 минут на сборы. Бедная мама, до смерти испугавшись, бегала по дому, не зная за что хвататься. Мы вышли из дому едва одетые, оставив все свое имущество на “хранение советской власти”. Нас повели к деревенскому кладбищу, где были собраны все местные жители и, погрузив в машины, привезли на Бахчисарайскую ж/д станцию. Там уже стояли товарные вагоны. Люди в панике, кричат, мечутся в толпе в поисках потерявшихся в суматохе близких.

Всех погрузили в вагоны и закрыли двери. Составы тронулись… Ехали долго, двери открывали редко. Нас в пути не кормили. Люди начали болеть, многие умирали в дороге. О медицинской помощи не было и речи. Хоронить покойников по всем правилам шариата мы не могли. Не было ни питьевой воды, ни туалетов. Собирали дождевую воду, которая капала сквозь пробоины пуль, щели прострелянных вдоль и поперек, гнилых вагонов. Эта живительная влага в первую очередь предназначалась для больных и детей. Мама говорила, что в дороге мы были 18 суток.

Привезли  нас в Чувашскую АССР, в  гор.  Чебоксары. Высадили с вагонов,  построили в большую колону и повели через весь город. Перед нашим приездом пустили слух, что везут предателей, изменников родины. Дезинформированное местное население смотрело на нас с ненавистью, колонну “обливали” грязной бранью и упреками. Так дошли до реки Волги, где нас погрузили на баржи и переправили на другой берег. Там снова погрузили в машины. Проехали приблизительно 40 км и оказались на территории Марийской АССР. Привезли в лес, где нас ожидало новое жилище – множество бараков. В них мы и поселились. До нас там коротали свои дни заключенные. Каждой семье дали по комнате, полной вшами, клопами и другими насекомыми.

На следующий день прибыли начальник лесозаготовки Варичкин и комендант Петухов. Организовали бригады. Женщины должны были валить лес, а мужчины – возить лес на лошадях. Девушки строили узкоколейную железную дорогу в болоте. Люди были плохо одеты и голодны. За отлучение с участка комендант пригрозил 20 годами каторги, но мы уже были каторжниками.

Осенью открыли школу. На четыре класса – один учитель, на один класс – одна книга. Писали на старых газетах между строк. Мы по очереди посещали занятия. Дети ходили в школу редко, одевать было нечего. На ноги обували старые лапти, выброшенные местными жителями. Худые, морщинистые дети были похожи на старичков. Зимой из-за холодов они пропускали школу, учительница ходила по баракам и просила посещать школу, говоря при этом: “Ведь не всегда у вас такая жизнь будет”. Наше образование закончилось в 4-м классе. Зима была очень суровая. Работали без выходных, лишь, когда мороз достигал 42 градусов, нас на работу не выгоняли. Летом собирали ягоды и грибы.

В  1945  г.  умерла  бабушка,  следом  трехлетний  братишка.  Кладбище  было  в  десяти километрах от нас в колхозе “Липша”. Была зима, я и мама еле выкопали могилы в мерзлой земле и похоронили их. Потом мы часто ходили в эту деревню просить милостыню, чтобы не умереть с голоду. Мама, работая в лесу, получала на троих 600 грамм хлеба в сутки.

В 1949 г. я начал работать. У детей 12-13 лет по вечерам пропадало зрение, люди называли это “куриной слепотой”. Мы, подростки, на своих плечах носили шпалы для строительства железной дороги. Через два года мне дали лошадь, на которой я возил лес. Специальная телега называлась “передок”. Каждый день надо было давать норму. Работали с раннего утра до ночи. Опоздание на работу каралось так же, как и ранний уход с работы.

В 1952 г. нас перевезли дальше, в глубь леса. Это было в марте, поэтому и поселок назвали “Мартовский”. Люди стали заниматься огородами, завели скотину. По вечерам ходили на танцы, иногда привозили кино. Каждый месяц мы все еще ходили в комендатуру на подпись. Недалеко от нас располагался поселок “Черное озеро”, где жили много крымских татар. Ребята подросли, многие работали грузчиками – грузили вагоны.

В 1954 г. нас, 6 человек, на четыре месяца послали учиться на трактористов в поселок Суслонгер. Там я проработал один год, после чего меня забрали в армию. Служил 3 года. В

1958 г. вернулся в Узбекистан, в Сырдарьинскую область, поселок Малек – мои родные были уже там.

Проработал шофером до 1991 года. Затем вернулся в родной Крым. У меня три сына, четыре внука. Мама вернулась в Крым вместе с нами. Она умерла в 2001 г. на 86-м году жизни.

Глуговская Клара (Дляра) Владимировна, родилась в 1940 году в городе Ялта. Состав семьи: отец Глуговский Владимир (1912) украинец, мать крымская татарка – уроженка с. Кучюк-Ламбат Алуштинского района Сайле Асановна Топчи (1916), брат Ким (1936) и я. Когда отец с братом уехали на Урал, мы с мамой и бабушкой остались одни в Ялте.

18 мая 1944 года в 3-4 часа ночи раздался страшный стук в дверь, крики, угрозы. Все мы испугались. В дом ворвались вооруженные солдаты и зачитали постановление о высылке и дали 15 минут на сборы. Мама успела взять чемодан с вещами, документы и фотографии. Бабушка взяла кое-что из еды на три дня. Так было заявлено солдатами. Нас под дулами автоматов повели к обочине дороги Кучук-Ламбат.

Собрали всех у дороги, загнали в машины и повезли под конвоем в Симферополь. Там загрузили, как скот, в завшивленные товарные эшелоны. В вагонах дышать было нечем. Ни о каком санитарном состоянии речи не было. Без воды, туалета. Кормили один раз в сутки бурдой. Делали это для галочки.

Никакого  медицинского  обслуживания  не  было.  Моя  мама  была  назначена  старшей  по вагону, по образованию она сестра запаса, окончила курсы Общества Красного Креста в Ялте.

Трупы умерших людей оставляли прямо у рельсов, а были случаи, когда сбрасывали из вагонов на ходу.

В  дороге  были  18  суток.  У  моей  мамы  был  великолепный  голос  и  она,  чтобы  как-то облегчить участь людей, пела песни. Все в вагоне рыдали. Нас привезли в отделение №1, хлопководческого  совхоза  им.  «Пятилетия  УзССР»  Нижне-Чирчикского  района Ташкентской  области.  До  1956  г.  все  без  исключения,  даже  несовершеннолетние  дети, стояли на спецучёте НКВД. Работники НКВД долгое время навязчиво требовали от мамы быть их агентом и предавать наших людей, но всякий раз получали категорический отказ. Мы жили в бараке. Позже дали ссуду в 5 тысяч рублей, но ее в 5-и кратном размере высчитывали из зарплаты. В школе мы обучались на русском языке, были уроки узбекского и немецкого.

Проживаю в г. Ялта.

Даралатова Джемхия, родилась в 1936 г. в селе Ускут Алуштинского района.

При   высылке   нас   семье   было   семь   человек.   Привезли   нас   в   совхоз   «Дальверзин» Ташкентской области. По прибытию умерла мама, которая заболела еще в поезде. Когда мама умерла, папа был с нами и хоронил маму. Через несколько дней и он попал в больницу. Брату было 14 лет, и он был калекой, остальным детям было по 2-4 годика. Поэтому я одна ходила в больницу к отцу с «Дальверзина» в Бекабад.

Когда отец умер, я ходила к знакомым, чтобы помогли похоронить отца, но никто не смог помочь. Отец остался в морге. После этого нас собрали со всеми вместе и отправили в Колхозабадский район Таджикской ССР. Там нас поселили в месте, похожем на детсад. Сюда собрали всех сирот, а потом отправили по детским садам. Мы все по очереди заболели. Когда мне стало лучше, я носила братишкам в больницу кукурузу. Но никто из них не выжил. Их похоронили в одной яме. Меня отправили в детский дом колхоза «Учкун». С 1949 по 1953 гг. училась в городе Душанбе на русском языке.

Ныне проживаю в с. Краснолесье Симферопольского района.

Девлет Хатидже, родилась 23 сентября 1929 г. в Ялте, в Массандре. Моего отца Девлет

Канафи Шингерея в 1941 г. расстреляли немцы. Остались только мама Девлет Сабрие и я.

18 мая 1944 года в 3 часа утра постучали в дверь. Мама открыла, и сразу вошли два солдата с автоматами и приказали собираться. На сборы дали 15 минут. Сказали, чтобы взяли еды на 3 дня и больше ничего. Мы оделись. Мама говорит, нас везут на расстрел. Немцы евреев расстреливали, а теперь вот – русские – татар. Так как мы жили в общем дворе, я зашла к соседке Асие и сказала ей, что нас выселяют, и они могут переехать в нашу комнату. На что она мне ответила, что их тоже выселяют. Позже они от голода умерли в Узбекистане.

Возле ворот стояла грузовая машина и нас, всех татар, туда погрузили. Вещи выкидывали с машины по всей Массандре. 3 грузовые машины повезли нас через Ай-Петри в Бахчисарай. Сопровождали нас солдаты с автоматами. Погрузили в телячьи вагоны и закрыли дверь. Вагоны были так заполнены, что приходилось спать сидя. В пути 3 дня не открывали дверь и кушать не давали. Медперсонала, туалета (ходили на тряпочку и через дырку бросали), воды не было. На 4 день открыли дверь и каждому дали кусочек хлеба и соленую рыбу. Поезд останавливался один раз в два дня и то только в степи. У кого была мука, делали тесто, и, разжигая огонь, пекли лепешки на железке. А иногда даже сырым ели. В пути умерших оставляли у дороги, хоронить было некогда. Женщина, потерявшая во время высылки двоих детей, сошла с ума.

Когда приезжали на городские станции все щели поездов закрывали, чтобы никто нас не увидел. Нас привезли в Самаркандскую область, на станцию Зиядин. Нас встретили враждебно. В вагонах были одни старики и голодные, босые дети. Нам дали возможность умыться, а вещи наши пропустили через дезкамеры. Потом нас повезли в колхоз «Инкиляб». В одну комнату селили по 4-5 семей. В комнате окон и печей не было, только 4 стены, дверь и яма посередине, где жгут костер и греются. Отчего стены становились черными, покрывались копотью. На полу, потолках из камыша ползали змеи, пауки. Утром всех гнали на хлопок, на обед давали 1 лепешку и суп. Денег не давали. Через год нас отправили в совхоз «Заравшан» и поселили по 3-4 семей в бараках, где ранее жили заключенные. Люди заболевали малярией, дизентерией, брюшным тифом. Умирали целыми семьями. Да и те, кто попадал в больницы, оттуда живыми не возвращались. Моя мама работала на поле, а я охраняла джугару от птиц. Давали 400 гр. хлеба. Нас от голода спасали сахарная свекла и шелковица. Один паренёк татарин собрал 700 гр. пшеничных колосков и его судили за это. Сидел 7 лет, от звонка до звонка.

Через 2 года нас увезли в район на погрузку свеклы в вагоны. Жили мы с мамой на квартире у узбеков. Хозяина дома назначили председателем колхоза «Кахромон» и он нас с мамой взял к себе в колхоз. Дал домик на две семьи. Я работала секретарем, табельщицей. Каждый месяц ходили к коменданту на подпись. В 1949 г. вышла замуж. Жить было негде. Мы с мужем под деревом сделали шалаш и там жили. В январе 1951 г. родила сына и нам дали 2 комнаты. В 1956 г. получили участок и своими силами построили дом. Слышали, что нам полагается 4 кг. крупы или муки, но мы ничего не видели. Сильно голодали.

У меня была двоюродная сестра Портакалова Эмине. Когда её шестилетний сын Ибрагим умер, мальчишки (мужчин не было) вырыли яму и похоронили его. Через три дня Эмине пошла на кладбище и увидела, что сына съели шакалы, остались только кости. После этого у неё были припадки и она умерла.

Проживаю в Симферопольском р-не, с. Мазанка

Дерменджи  Линяре  Абдуллаевна,  родилась  6  февраля  1930  года  в  гор.   Симферополе.

Жила по улице Турецкой, 21.

Мама   –   Селиме   Муратова,   уроженка   гор.   Бахчисарая   (1912   г.р.).   Отец   –   Абдулла Ибраимович Дерменджи, уроженец дер. Кикинеиз (1905 г.р.). Отец был писателем и одним из основоположников Крымской Ассоциации пролетарских писателей Крыма, член Союза писателей СССР. В феврале 1938 г. его обвинили в национализме, арестовали и заточили в

тюрьму. Суд состоялся в конце 1939 года. Отец и еще двое писателей Крыма (один из них был Ыргат Кадыр) были оправданы судом и освобождены.

Отец не был годен к военной службе, но добился, чтобы его отправили на фронт добровольцем. С сентября 1941 по май 1944 гг. он воевал с фашистами, два раза получал ранения. Демобилизовался инвалидом II группы. Приехав из госпиталя домой, он уже не застал свою семью и свой народ в Крыму и поехал разыскивать родных по всему Уралу и Средней Азии.

Во время оккупации Крыма гитлеровцами, мы с мамой пережили бесконечные бомбежки, голод, страх и холод. В апреле 1944 года советские войска вступили в Симферополь. Истощенный войной народ взялся за восстановление разрушенного города. Мы с мамой ходили убирать здание Главпочтамта, где она работала до войны. Когда получили письмо от отца, лежавшего в госпитале Кисловодска, нашему счастью не было предела. Он жив! Но радость была не долгой.

В ночь на 18 мая 1944 года нас с мамой разбудил неожиданный стук в дверь. Испуганные, мы сидели молча. За дверью настойчиво повторяли: “Именем закона, откройте!”. Мама вынуждена была открыть. Тут же в комнату вбежали два солдата с ружьями. Они объявили нам:  “Немедленно,  в  течение  15-и  минут  выйти  из  квартиры,  взять  с  собой  только продукты”. Мама взволнованно спрашивала, в чем дело, вероятно, это ошибка. Она показывала им письма с фронта от отца, но солдаты ее не слушали. Один из них приказал маме снять ручные часы и отдать ему. Мама ответила: “Когда умру, тогда возьмешь”. Она до того расстроилась, что набрала в стакан воды и стала ходить по квартире и пить воду. Солдаты  резко  ее  остановили,  подталкивая,  требовали  скорее  выходить  на  улицу.  Мы наскоро оделись, взяли сковороду, чайник, кружку и остаток черной муки в мешочке.

На улице было довольно прохладно. Нас посадили в открытый грузовик, где уже находились наши соотечественники. Солдаты с ружьями велели не разговаривать. Привезли на железнодорожную станцию Сарабуз (ныне Остряково). Нас разместили в товарные вагоны с навесными нарами. Здесь нас было человек пятьдесят. Никто друг друга не знал. Все были, как мы – без ничего. Все имущество выселенного народа осталось в домах, квартирах, откуда их выселили…

Ехали мы в этом вагоне в бесконечных мытарствах и страданиях. Когда двери вагона захлопнулись, не стало хватать воздуха – на весь вагон оставалось единственное маленькое окошко наверху, заделанное колючей проволокой. Через несколько дней пути из нашего вагона вынесли умерших: старушку и маленького мальчика. Поезд останавливался на маленьких полустанках, чтобы оставить умерших. Дальше вагонов никого не пускали. Воду давали недостаточно, ее не хватало на всех. Сторожевые солдаты обращались с людьми, как со скотом. Люди завшивели. На каждой остановке на запасных путях люди оставляли умерших близких. Хоронить не давали. Кругом стоял вопль, плач и причитания. Люди молились богу о спасении. Неуклонно слышался приказ: “По вагонам!”. Люди бежали к вагонам.  Некоторые  дети  не  успевали  сесть,  отставали  от  поезда,  теряли  родителей. Старичок в нашем вагоне вскоре вырезал ножом в углу вагона дыру, которую отгородили тряпкой,  чтобы  мы  могли  опорожняться  в  движущемся  поезде.  Есть  не  давали.  Голод утоляли тем, что успели взять при изгнании из домов. На остановках разжигали костры из колючек и на сковородах пекли жидкие блины на воде и варили зерно, взятое из покинутых домов. Раздавался приказ собираться и люди, обжигаясь, хватали горячие сковороды с костров и бежали к вагонам - продолжать путь. Нам, несчастным, давали по две обросшие солью сухие рыбки. Мы их глотали и еще больше хотели пить. Наконец, на 23-й день пути, наш  поезд  остановился.  Нас,  оставшихся  в  живых,  вывели  из  вагонов,  посадили  на грузовики. Одних оставили на местном кирпичном заводе, других отвезли в отдаленный совхоз и хлопковые колхозы. Это был Узбекистан.

Отец  нас  разыскал  и  собрал  всех  родных  вместе  в  садсовхозе  №10,  в  отделении  №5

Янгиюльского района Ташкентской области. Поселились в разваленном бараке без дверей и стекол. Мы все, в том числе демобилизованный отец, стали спецпереселенцами. Бабушка Фадиме, которой было за 80 лет, вскоре заболела и умерла. Также умерла от голода в 64 года бабушка по матери Фадиме. Умер муж тети Урие – Джеппар в 50 лет от голода, умерла в 17 лет моя двоюродная сестра Урие.

Жилья всем не хватало. Людей заселяли в хлевах и землянках. Непосильный труд, голод, непригодная для питья вода, а вскоре и болезни, косили людей на чужбине. Не было никакой медицинской помощи, никакой санитарии. Свирепствовала малярия и дизентерия. Люди умирали семьями, особенно старики и дети. На однолошадной телеге мой отец с пожилым узбеком возили умерших и закапывали в  общих могилах. В то  время, когда защитники народа воевали с фашистами, их детей и матерей уже не было в Крыму. Их подвергли геноциду, вывозя на уничтожение.

На чужбине на нас смотрели как на изгоев, на бесплатную рабочую силу. Хлеб работающему давали мало, чтобы не упал от голоду, а иждивенцу еще меньше. Хлеб этот неизвестно из чего выпекали. Люди собирали съедобную траву, варили со жмыхом и кушали. Все взрослое население через определенное время обязано было посещать спецкомендатуру и подписываться за себя и за детей, свидетельствуя о том, что все находятся на месте. Из района никто не имел права выезжать.

Я стала учиться в русской школе города Янгиюля, в школу я ходила за пять километров пешком. После учебы и в выходные дни я, как подросток, выходила на садовые работы совхоза. Получив среднее образование, поступила учиться в школу киноактеров в Ташкент. Выдержала большой конкурс. Меня считали талантливой. Я подала заявление в областную комендатуру Ташкентской области с просьбой разрешить мне учиться в Ташкенте. Но мне отказали, ссылаясь на то, что я спецпереселенка.

Мои юные годы прошли на чужбине в бесправном положении. Недоедание и малярия, которая трясла меня и маму каждый день, были ужасны, но видимо, не суждено было нам умереть. Отцу уже было 43, а маме 32, я у них была одна и вскоре, в 1947 г. родилась сестра Гульнар, а в 1949 г. сестра Гульзар. В то время наша семья была переведена в 1-ое отделение этого же совхоза. Здесь в 19 лет я вышла замуж и родила двух детей, сына Нури в 1952 г. и дочь Нурие в 1954 г. Сын от тяжелой жизни еще ребенком заболел ревматическим полиартритом и в 16-летнем возрасте умер. Дочь Нурие вышла замуж за Велишаева Рустема. Сейчас у нас трое внуков и четыре правнуков.

В Крым мы возвратились в мае 1988 года. Слава Аллаху, мы вернулись к себе на родину – Крым,  но  еще  многого  надо  бороться,  чтобы  восстановилась  справедливость  здесь,  на Родине.

Мой адрес: город Симферополь.

Джалилова  (Баталова)  Невхизе,  родилась  5  января  1931  года  с  дер.  Узунлар  Маяк-

Салынского района Крымской АССР.

В своей книге “Депортация” известный исследователь, доктор исторических наук Валерий Возгрин  так  написал  о  моих  воспоминаниях:  “Воспоминания  Н.  Баталовой  из  Узунлара лучше иных документов передают реальность близкой смерти: ее отец вышел из дому с ведром в руке; “потом узнала, отец хотел накрыть им голову, чтобы не слышать и не видеть смерть детей”. Возможно, кое-кто склонен приписать этот ужас естественной мнительности высылаемых (среди которых, напомним, практически не имелось мужчин зрелого возраста), всеобщему паническому настроению, охватившему народ в то роковое утро. Мы убеждены в противном, поскольку, убедительный повод к уверенности в скорой и неизбежной казни давали сами каратели с красными звездами на пилотках. Тем более, что расстрелами не угрожали, как это было, например, в Узунларе, но их и инсценировали”.

На мой взгляд, красноречивее уважаемого доктора В. Возгрина не напишешь о том действительно страшном утре 18 мая 1944 года.

Сама же я не до конца осознавала весь ужас, видела лишь солдата с ружьем у своей кровати. Ничего не говоря, угрожая оружием, солдаты вывели всю нашу семью (кроме меня, у родителей были еще четыре старших сына), не разрешая ничего взять из дому. Помню, у мамы  на  руках  был  лишь  небольшой  сверток.  Нас  повели  на  окраину  села,  все  время подгоняя автоматами.

Вагоны скотские, ужасные, нас загрузили как скотину, целыми семьями. Все сидели в куче.

Ни каких элементарных условий – туалета, воды, естественно, не было.

Что касается еды, помню, как в жестяных ведрах приносили что-то жидкое – наподобие супа, какого-то красного цвета, хлеб был как тесто, причем черный. Никакого медобслуживания, разумеется, не было, во всяком случае, людей в белых халатах не помню.

Много не сохранилось в детской памяти, знаю лишь со слов родителей, что доехали до Узбекистана 4 июня. С поезда нас пересадили на грузовые машины и привезли в рудник Лянгар   Хатырчинского   района   Самаркандской   области.   Строго   запрещалось   куда-то выезжать из мест поселения, и хотя я была ребенком, регулярно с взрослыми ходила отмечаться в спецкомендатуру.

С 4 июня по 2 декабря 1944 г. жили в сырых и холодных бараках, с коптилками. На работу в рудник (там добывали вольфрам) принимали с 14 лет. Двое моих старших братьев прибавили себе годы, чтобы их взяли на работу на шахту. Отец мой, Батал агъа, потерял свое здоровье на черной работе в шахтах, и очень долго болел.

В школе обучались на русском языке, ехать учиться дальше нам разрешили только после 1956 года, когда отменили комендантский надзор.

Сейчас проживаю в селе Софиевка  Симферопольского района.

Джамилова Гузеллана Ибазеровна, хочу рассказать о том, что слышала о депортации от родителей.

Было раннее утро, когда их разбудили шум голосов и лай собак. В дом вошли солдаты и приказали бабушке и её восьмерым детям быстро одеться и выйти во двор. С собой не разрешили ничего брать. Мама говорила, что было очень обидно видеть, как соседи потом выносили с наших насильно покинутых родных домов все оставшиеся вещи.

Проживаю в с. Чистополье, Ленинского района.

Джеват (Гурт) Афизе, родилась в 1921 г. в д. Корбек Алуштинского района. Моя семья: мать – Гурт Мерьем, дочь Айше (1941-сентябрь 1944). Я работала в колхозе учеником в огородной бригаде. (Во время оккупации были расформированы колхозы и организованы артели, людям возвращены их сады и огороды). После освобождения Крыма от фашистов колхоз вновь восстановили и мы стали как прежде работать.

Наш район был освобожден в начале апреля 1944 г. После освобождения несколько раз проводили перепись населения. Среди вопросов, задаваемых переписчиками, были вопросы, связанные с погибшими и пропавшими без вести членами семьи. Перед выселением провели новую перепись, на этот раз записывали только тех людей, кто находились дома.

18 мая в 3 часа ночи в дверь сильно постучали. Вошли три вооруженных солдата и объявили:

«Вас всех выселяют. Возьмите продукты на три дня. На сборы 15 минут, одевайтесь, выходите. Оружие в доме есть?». Мы начали при них же одеваться. Я смогла взять одно одеяло, коврик, куда можно было бы сажать ребенка, 2-3 кг продуктов, одела на себя и на мать, которой было тогда 75 лет, пальто. Когда собирала дочку, успела тайком привязать к ее спине деньги. Драгоценности: двадцать мелких золотых монет – «чечекли алтын», три серебряные ложки, завернув в узелочек, сунула в карман матери. Она причитала, что нас будут расстреливать, и не хотела ничего брать. Все, что было нажито предками осталось дома, в сарае остались три овцы и на яйле - до сорока овец.

Солдаты сами закрыли на замок двери и ключи положили в свои карманы. Шли к машинам пешком, километра два. По дороге мать дала мне ключи от комода, сказала, что узелочек с драгоценностями заперла в этом комоде. На рассвете началась погрузка в грузовые машины. В кузов одной машины грузили по несколько семей. Нас вывезли, в кабине каждой машины сидел автоматчик. Те, что нас выселяли, остались на месте. Нас подвезли прямо к составу, стоявшему у платформы. Грузовые вагоны были оборудованы нарами из свежих досок. В один вагон грузили 8-10 семей, часов в 11-12 состав тронулся.

Первая остановка была в Мелитополе, стояли 30 минут, далее останавливались часто. В вагоне солдат не было, они ехали в специальном вагоне и на каждой остановке открывали двери. Люди выпрыгивали из вагонов, разжигали очаг и начинали печь на сковородках лепешки. Часто состав останавливался там, где еще тлели угли предыдущих составов. Никто не знал, сколько времени будет стоять состав. По первому гудку паровоза сворачивали свои «кухни» и, уже на ходу, прыгали в вагоны. Были и несчастные случаи, люди попадали под вагоны. В полу вагона прорезали отверстие и использовали как туалет.

Солдаты говорили, что везут на Урал, но с Саратова поезд повернул на юг. На одной стоянке встретили кавалерийскую часть из кавказских мусульман. Они ехали на фронт и сильно возмутились, узнав о нас. Где-то в Казахстане «сошлись» два состава. На втором везли Хайруллаева – первого секретаря Алуштинского райкома и Салиева Османа – работник не то райкома, не то райисполкома. Был организован митинг, где эти руководители выступили с речью. На одной из остановок вынесли труп старика, захоронить не успели, раздался гудок паровоза, солдаты загнали людей в вагон, труп остался у дороги.

Были в пути 17 дней. Состав остановился на 55 разъезде Янгиюльского района в 30 км от Ташкента. Раздали хлеб. Хлеб давали несколько раз в пути. На один вагон (50-60 чел.) давали 5-6 булок хлеба, который делили уже в вагоне.

Погрузили в машины, подвезли к берегу реки Чирчик. Началось распределение приехавших. Я встретила крымского татарина, выселенного сюда в 1937 г. из нашего села. Он знал моего отца. Я расспросила его, и он сказал следующее: «Здесь повсеместно выращивают хлопок, попадете  в  эти  колхозы  –  вряд  ли  останетесь  живы.  Но  есть  9-ое  отделение  совхоза

«Пятилетие УзССР», где занимаются садоводством и огородничеством, там есть шанс остаться в живых». Я назвалась огородником-садоводом, сказала, что документы остались в Крыму. Меня решили взять в совхоз, но сказали, что берут только работающих без иждивенцев, а мне кроме матери и дочери, нужно было взять сестру Айше с 4-мя малолетними детьми. Нашей семье удалось все-таки попасть в 9-ое отделение.

На пароме переправили на левый берег, там ждали подводы, которые доставили нас на место.  Там  искупали  в  бане  и  распределили  по  баракам.  В  одной  комнате  на  7-9  м2 помещали по две семьи. После бани накормили супом и хлебом. Позже давали паек – 200 гр. хлеба на иждивенца и 400 гр. на работающего. Работа была изнурительная, от темна и до темна. Работали через силу. Начали умирать дети, старики и взрослые. В Узбекистане сестра родила пятого ребенка. Из шести наших детей один остался жив.

Местное население избегало встречи с нами, но внимательно наблюдали за нами через маленькие, вмазанные в стену стекла, размером с ладонь. При случайной встречи убегали, прятали детей. Накануне их собрали и предупредили, что везут сюда татар-людоедов, чтобы берегли детей. Им говорили, что на лбу у татар есть маленькие, едва заметные рожки. Добавляли: «Вас же никуда не выселяют, а их выслали, следовательно, они не такие как вы, они опасны для окружающих». Эту дистанцию враждебности и недоверия умело поддерживали и позже с помощью клеветы. В те времена во всех несчастьях: наводнениях, падении скота и прочих бед видели руку врага-вредителя.

Враждебность и недоверие к крымским татарам сохранилось и позже. Мы боялись местных жителей, старались держаться группами, всегда являлись объектами коварства и несправедливости. На работу выгонял объездчик Маматкулов. Он на лошади, люди пешком. Торопил окриками, часто бил плеткой. При мне ударил старика Гурт Мустафу, видела как бил другого 65-летнего старика по фамилии Бешкадем Амет, несколько раз ударил плеткой по голове Чачарову Орие. Объездчик Мамляков Даврон убил железным прутом двух калек- красноармейцев – русских, его вызвали в п. Солдатское в милицию. Убийство он отрицал, его отпустили. В соседнем отделении затоптали лошадью двенадцатилетнего мальчика Куртсеита Ильми. В карманах у мальчика были яблоки. За это убийство на 10 лет осудили объездчика Асанова Мамедуллу – крымского татарина, но говорили, что убил его в действительности Пасечников Толик. Так ли это на самом деле? Кто знает?

Больница находилась в отделении № 8, там главврачем был Гарт, ранее проживавший в г. Симферополе. Крымские татары нашего совхоза до сих пор уверены в том, что он убивал крымских татар уколами. Каждый может назвать известные ему случаи смерти детей или взрослых, которые по внешним признакам могли бы и не умереть. В 1945 г. я навестила в больнице своего родственника Абдувелиева Асана. Он был вполне здоров, говорил, что на днях выпишут, и проводил меня почти на километр, а на следующий день он был уже мертв. Доказать такое обвинение сегодня вряд ли возможно, но слишком много крымских татар, особенно детей, умерло в этой больнице.

По приезду всех нас ознакомили с условиями комендантского режима. Выходить за пределы района не разрешалось. В поисках продуктов для детей тайком ходили на базар в Ак-Курган

– 3 км от нашего отделения. Там нас ловили, говорили, что мы сами виноваты и сажали на несколько суток. В очередной раз меня поймали, когда дочка Салиха 1950 г. рождения была

грудным ребёнком. Мне никак нельзя было быть заключенной. Я плакала, признавала свою вину и клялась, что больше никогда не нарушу закон. Продержав 2 часа, меня отпустили.

Еще  в  1945  г.  я  спросила  у  коменданта:  «Когда  это  закончится?».  Он  ответил,  что  нас выслали на 10 лет. Я разрыдалась. Когда сказала об этом другим в посёлке, все заплакали:

«Как же мы выдержим 10 лет ссылки?». Пожилые люди нас успокаивали: «Вот увидите, нас освободят раньше. Кончилась война и нас в любое время могут вернуть в Крым». И на протяжении многих лет, ложась спать, мы предварительно все свои пожитки складывали в узелок на случай срочного, как тогда 18 мая, возвращения домой в родной Крым.

Проживаю в пгт. Ленино Ленинского района. (Со слов Афизе апте записал зять Зевид Газиев)

Джелилов Кемал Изетович, родился 5 апреля 1929 г. в деревне Аскар Маяк-Салынского района. В семье было 5 человек – отец Джелилов Изет (1896), мать Райме (1903), сестра Перия (1932), брат Нури (1934) и я.

14-15  мая  1944  г.  в  украинскую  деревню  Новониколаевка  прибыли  солдаты  (от  нашей деревни до Новониколаевки 600-700 метров) и ходили по дворам, присматривались. Один в чине капитана зашёл к нам и сказал, что он осетинец. После чего мне по секрету сообщил, что на днях нас будут выселять. Куда будут выселять, он не знал. Его слова я передал маме, но она не поверила. 18 мая в 4 часа утра к нам пришли солдаты с винтовками и приказали собираться. На сборы дали 15 минут. Еду взять на 15-20 суток. Через 15 минут нас уже доставили  к  месту  сбора.  Все  жители  деревни  уже  были  там,  везде  крики,  плач.  Через полчаса мама с разрешения лейтенанта сбегала домой и взяла одеяло, матрац и ковер. Кто-то из соседнего села сказал, что у татар много закопанного зерна. Пусть, мол, укажут где. Лейтенант подошёл к старику, его звали Зейтулла, и спрашивает: «Где закопал зерно, покажи».  Старик  ответил,  что  не  скажет.  Тогда  лейтенант  вынул  пистолет  и  говорит:

«Застрелю». Старик открыл грудь и без страха: «Стреляй, всё равно не скажу». Через 1-1,5 часа нас загрузили в студебеккеры и отвезли на станцию Ташлыяр (сейчас Пресноводная). Там нас, как скот, загрузили в товарные вагоны. Два дня не открывали дверь. На крупных остановках давали баланду и немного хлеба. На каждой станции предупреждённые жители кричали на нас: «Предатели, чтобы вы сдохли». Когда проезжали через Казахстан казахи, как мусульмане, выносили нам, хотя и за деньги, лепёшки, пирожки из картошки. В вагонах туалета, медобслуживания не было.

В 1943 г. отец попал под немецкую облаву и его отправили в Германию, где он был до 1946 г. Разыскал он нас в колхозе «Ленинизм» Хатырчинского района Самаркандской области, где стал  на  учёт  в  спецкомендатуре  и  начал  работать  слесарем  МТС.  В  1952  г.  заболел крупозным воспалением лёгких и умер в марте того же года.

4 июня 1944 г., когда нас привезли в колхоз «Ленинизм», мы все заболели малярией. Все старики за 2-3 месяца умерли от малярии и голода. Некому было их хоронить. Взрослые были на фронте. Местные относились к нам нормально, давали лепешку, молоко. Работали мы на поле, поливали, собирали хлопок. Колхоз на трудодни начал выдавать нам продукты, государство мало-мало, но выдавало муку, масло и т.д. Мать зимой 1944-1945 г. начала шить на швейной машинке Зингер, которую она чудом смогла взять с собой, когда нас выселяли. Так, благодаря её труду, мы стали жить лучше.

В 1950 г. окончил школу и, после разрешения спецкомендатуры, уехал в город Самарканд. Учился там в 2-х годичном учительском институте, который готовил учителей для семилетних школ. В 1952 г. меня направили в Хатырчинский район в школу №10. Там я проработал до 1957 г.

Джелилова (Абселямова) Халиса, родилась в 1929 году  в дер. Отаркой Куйбышеского района Крымской АССР.

Отец – Абселям Абселямов 1900 г.р., мать – Алиме Абдураман къызы, родилась в 1907 г., бабушка – Айше Абдураманова, 1868 г.р., брат Ниязер – 1931 г.р. За 20 дней до депортации отца забрали в трудармию.

18 мая 1944 г. в 6 часов утра в дом вошли вооруженные солдаты и, ничего не объяснив, приказали освободить дом. Взять с собой ничего не разрешили. Всех односельчан собрали на поле, там мы просидели весь день. Вокруг стояла охрана. Мы хотели пить, есть. Солдат с оружием водил детей за водой, взрослым не разрешали. Я пошла за водой и сбежала домой, чтобы взять поесть и что-нибудь из посуды. В доме были солдаты. Многих вещей в доме уже не было.

Вечером на машинах повезли на станцию Сюрень. Там нас продержали до утра. В эту ночь умерла одна девушка 18 лет, тут же на этом месте ее и похоронили. Охраняли нас вооруженные солдаты. Никто толком ничего не понимал, одни говорили, что нас всех расстреляют, другие – что нас всех выселяют.

Подогнали состав – скотские вагоны. В нашем вагоне было 42 человека. Условия нечеловеческие, адские. В туалет ходили на остановках под вагоны, воду просили у машиниста. На одной из остановок одну женщину – Азизе Абдурефиеву –переехал поезд и перерезал ее пополам. Родственникам не дали ее похоронить. Нас кормили какой-то баландой, в основном питались тем, что находили во время остановок, ели сырую картошку. Медицинского  обслуживания  не  было.  В  дороге  все  завшивели.  Если  были  умершие  в вагоне, на станциях их выгружали, хоронить не давали.

В пути были 20 дней. Привезли нас в гор. Чирчик Узбекской ССР. Выезжать из города не позволял комендантский режим, каждый месяц отмечались у коменданта. Поселили в бараках, в одной комнате жили несколько семей.

Всех отправили работать на стройку. Мне было 14 лет, когда я начала работать наравне со взрослыми. Работать было очень тяжело, не детский это был труд, но нужно было выживать.

Много унижений и оскорблений пришлось пережить. В школу мы с братом не пошли, так как обучение было на русском языке.

В 75 лет вернулась на Родину.

Сейчас проживаю с дочкой в общежитии по адресу: гор. Симферополь.

Джемалединова Лутфие, родилась в 1915 году в Симферополе. Были депортированы я и двое маленьких детей. Рано утром зашел офицер и дал 10 минут на сборы. Разрешил взять с собой 30 кг. вещей. Так как у меня на руках были дети, я смогла взять только 10 кг. Собрали нас в деревне Агачёль. Сопровождали солдаты с винтовками. Вагоны были товарные, в которых перевозили скот. В вагоне были полки, на которых мы спали и ехали всю дорогу. Так же было маленькое окошко, из которого проходил небольшой луч солнца.

… В вагоне туалета не было, и люди использовали посуду, которую успели взять с собой. Воду мы брали, когда эшелон останавливался. Первые десять дней нас не кормили и не давали воды. К концу начали кормить один раз в день: похлёбка и 200 гр хлеба. Медицинского обслуживания не было. Иногда солдаты проходили по вагонам и спрашивали, все ли живы. Если кто-то умирал, то они забирали тело и отдавали на станциях. Кому не знаю, может быть санитарам или простым жителям.

В   пути   были   15   дней.   Привезли   нас   на   Урал   (Молотовская   область).   Свободное передвижение запрещалось. Встретили нас с неприязнью. Людям давали самую тяжелую работу: пилили деревья и изготовляли порох. В первые месяцы умер мой второй ребенок. Дочь обучалась на русском языке.

Проживаю в г. Симферополе.

Джеппаров Иззет родился в 1925 году в деревне Корбек (ныне Изобильное) Алуштинского района. Во время депортации в доме были бабушка, папа, и родственники с детьми. По словам отца, их выселяли из Симферополя, погрузив в товарные вагоны. В дороге были где- то 18 дней. Привезли в Узбекистан, Ташкентскую область, в совхоз «Пятилетие УзССР». Разместили 4-5 семей в одной комнате и уже утром отправили на работу на поле. По приезду умер сын тёти. В школе дети обучались на русском языке. До 1956 никто не мог поступить в вузы, так как был специальный режим для переселенцев.

(По рассказам отца записала Ахтемова Мумине).

Зейтулаева (Усеинова) Эдие, 1939 года рождения. Родилась и до депортации проживала в гор. Симферополе по улице Артиллерийская ,71.

Отец  –  Усеин  Мемедуллаев,  мать  –  Аджимелек,  братья:  Исмаил  Суин,  Рустем,  сестры: Усние, Тензиле и Ремзие.

16 мая 1944 г. к нам зашли две женщины делать перепись семьи. Расспрашивали, где находятся  мужчины,  и  кто  есть  дома.  А  на  рассвете  18  мая  к  нам  зашли  вооруженные солдаты, дали 15 минут на сборы. Потом вывели на улицу и закрыли двери дома. Но сразу нас не увезли, заставили сидеть в кузове грузовика до утра. У мамы грудной ребенок, отец болен. Он сильно плакал, думал, что нас везут на расстрел. Хорошо, что мама успела взять стеганое одеяло и укрыла им папу и братика.

Было светло, когда нас привезли на вокзал. Повсюду кричали и плакали люди. Эшелон отходил, а мама искала в вагоне родных. Ее сестра с семьей и папины родные ехали в том же вагоне. Они попали в Узбекистан, где погибли, не пережив лета.

Перед отъездом солдаты предупредили, чтобы не брали ничего тяжелого и разрешили взять только небольшой узелок. Все время пути – от родного дома до места высылки нас сопровождали вооруженные солдаты. Нас загрузили в скотские вагоны. Воды и туалета не было. Воду набирали на станциях. В дороге не кормили, только помню, один раз дали сухой паек: кусочек сала. Папа поменял его на табак. Никакого медицинского обслуживания в дороге не было. Когда кто-то в вагоне умирал, его оставляли на дороге.

В дороге были больше месяца. Привезли нас на Урал, в Свердловскую область, район Тавда, село Парча. Поселили на заброшенной грязной конюшне. Мы всей семьей спали на одеяле, которое мама прихватила с собой. Работы в этом поселке не было, и нас повезли дальше, туда, где жили каторжники. Поселок назывался Мурзилка. Все взрослые работали на лесоповале. Однажды отец возвращался с работы, упал и поранил печень. 16 января 1945 г. он умер. Незадолго до смерти очень просил чебуреки. Мама достала жменьку муки и сделала две картофельные чебуреки, но съесть их он уже не мог. Могилу отцу копали целую неделю: разжигали костры, чтобы растопить лед и промерзшую землю.

В гор. Новая Ляля жил мамин брат. Он дал нам вызов, и нам разрешили туда переехать. Там мы пошли в школу. Обучение велось на русском языке. Учиться в техникуме или институте разрешали не всем, только по разрешению коменданта.

Местные жители первое время нас остерегались, оказалось, что им перед нашим приездом сказали, что везут людей с одним глазом на лбу, которые едят детей. Наши соседи, раскулаченные украинцы с Донбасса, помогали, чем могли, жалели нас, давали молока и яиц. Работать на лесоповале было очень тяжело. Не знаю, как мне удалось выжить. Иногда приходилось работать в 50 градусные морозы. Ходили в лаптях, чтобы немного согреться, на них наматывали тряпки. Весь день, с утра до ночи, проводили в снегу. Одна наша знакомая Алиме, угодила под падающее дерево и ударилась головой. Медпомощи не было, она заболела и сошла с ума.

В гор. Новая Ляля мама и сестра работали на бумажном комбинате. Мама работала уборщицей в инструментальном цехе, сестра Усние – на разгрузке вагонов с лесом. Сестра Тензиле, хотя и была маленькая и худенькая, работая в швейном цеху, сдавала двойную норму и занимала первое место в цехе. Но вскоре ее послали на стройку, потому что татарам не разрешали работать в закрытых цехах. На стройке сестра упала с вышки и долго лежала в больнице. Но мир не без добрых людей. Мастер цеха добился, чтобы сестру вернули на прежнюю работу. После болезни сестра вернулась в швейный цех. Сестра Ремзие работала на улице – рубила дрова. Ей только исполнилось 16 лет. Я училась в школе. Так и жили, вернее выживали.

С Узбекистана несколько раз приходили вызовы от папиной сестры, но комендант Каценко разрешение не давал. Он очень золото любил, а его у нас не было, вот он и не шел на уступки. Помню, как заболела старшая сестра и ей срочно надо было ехать в гор. Серов к окулисту. Но комендант не дал разрешение. Сестра все же поехала, а когда возвращалась обратно, ее на станции уже поджидали милиционеры. Посадили не несколько суток, потом отпустили.

В 1954 г. я окончила 7 классов и подала заявление в медучилище, но для этого надо было разрешение коменданта. После смерти Сталина, нам, детям военных, можно было свободно перемещаться. Мы уехали в Узбекистан, а остальные еще до 1956 г. были на учете в комендатуре.

Ныне проживаю в пгт. Новоалексеевка Генического района Херсонской области

Зекирьяев Абдулла, родился в 1936 году в дер. Татарский Ишунь Акчора-Вакуфского с/совета Старокрымского района Крымской АССР.

Наша семья состояла из трех человек: мамы Эмине (1912 г.р.), меня и брата Абдулваита (1935 г.р.). Кроме этого на момент депортации с нами жили бабушка (1884 р.г.), дядя Абдулфетта Мамедиев (1925 г.р.) и тетя Асине Мамедиева (1928 г.р.). Отец – Зекерья Асанов воевал с первых дней войны, контуженный попал в плен к немцам и при попытке побега был расстрелян.

О депортации мы узнали рано утром 18 мая 1944 г. от вооруженных солдат, которые приказали нам собраться в течение 15 минут. Среди них был один узбек, и он сообщил о том, что нас выселяют в Узбекистан. Но мы попали на Урал. Еще он сказал, чтобы взяли самые необходимые вещи. Мы смогли взять только несколько килограмм муки и одежду.

Нас погрузили в машины и повезли в соседнюю деревню Болгарский Ишунь, где около пруда собрали всех жителей – крымских татар. Охраняли нас вооруженные солдаты. Воду пили  из  пруда,  нужду  справляли  на  месте  –  закрывались  вокруг  одеялом.  Там  нас продержали до вечера, потом загрузили в машины и повезли на станцию Ислям-Терек, где всех погрузили в скотские вагоны. Деревня наша была небольшая – одни сражались на фронте, других перед высылкой забрали в трудармию. Поэтому всех односельчан погрузили в один вагон (нас было не более 80 человек).

В пути были около 20 дней. Поезд часто останавливался, но двери открывали не всегда. Никакого медицинского обслуживания не было. Не кормили, давали только по 300 грамм хлеба на человека в день. На длительных остановках, обычно за городом, люди готовили баланду из наспех прихваченных из дома муки и крупы. Доварить успевали не всегда, раздавалась команда: “По вагонам”, все хватали котелки и бежали по своим вагонам. Естественную надобность справляли в ведро, закрывшись одеялом. В дороге все завшивели.

Привезли нас на станцию Нея Костромской области. Посадили в машины и привезли на так называемую “летнюю базу”. От постоянного недоедания люди начали опухать и умирать. В течение месяца умерли двое. После нас перевезли в местечко Глушица Пелеговского с/совета Юрьевецкого района. Недалеко от поселка протекала речка Шомахта, которая была богата рыбой. Выживать стало легче. Мы ловили рыбу, на зиму  заготавливали  картофель в соседних деревнях. За 10 собранных ведер давали 1 ведро в качестве натуроплаты.

Взрослые работали на лесосплаве, зимой на лесозаготовке. Работали и мы, дети, на сезонных работах на сплавном участке. Нас ставили на поворотах речки, чтобы не образовались заторы, отталкивали деревья баграми. За это мы получали 500 грамм хлеба и сухой паек. Нам можно сказать “повезло”. А вот семьи Исмаил агъа и Мемедля агъа попали в пос. Первомайск. Остались там навсегда и сам Мемедля агъа и его сын Ибадулла, дочь Ревиде и их мать. Сумедля Мемедляев (отец бывшего депутата Верховного Совета КрАССР Мемедляева Сервера) и его сестра Решиде нашли нас в Глушице. Они были истощены до предела. Семья Исмаил агъа потеряла троих: его самого, жену Эмине и дочь Земине. К нам вернулись сыновья Аблямит и Меджит, вернее все, что осталось от них – кожа и кости.

Спасла нас сплоченность и взаимопомощь. Закончилась война, начали возвращаться солдаты. Вот тут-то местные жители и удивлялись: накануне нашего прибытия им объявили, что едут очень опасные бандиты, изменники и т.д., а тут они увидели, что почти в каждой семье имеются фронтовики с орденами, медалями и званиями – от сержанта до полковника.

Стали привыкать друг к другу, работали в одной бригаде, дети начали учиться, правда только в 1946 г. В одном помещении учились три класса, за одной партой сидит первоклассник, за другой – второклассник, за третьей – третьеклассник. Классы организовывались так: знаешь буквы и цифры – второклассник, умеешь читать – третьеклассник. Вскоре к нам приехал мамин брат Абдувели и добился разрешения на выезд в Узбекистан, в колхоз им. Кагановича Пахтакорского района Самаркандской области.

Работали на хлопковых полях, за работу не платили, давали иногда немножко зерна. Зимой все семьей вязали носки, меняли на чашку жугары (сорт сорго). Работали почти круглые сутки: днем собирали коробочки (бутон) хлопка, а до 1-2 часа ночи чистили – извлекали из коробочки вату.

Зимой пошли в школу, взяли нас с братом в 5-й класс. Вскоре стали отличниками. Учились на узбекском языке. Брат с отличием окончил Самаркандский зооветеринарный техникум, затем продолжил учебу в Омском сельхозинституте. После учебы долгие годы работал в Киргизии, считался главным специалистом в Карасуйском районе. Я же, окончив 10 классов, поступил в Ташкентский ирригационный институт. Имею 25 лет преподавательского стажа. Чтобы добраться до места учебы, обязательно нужно было разрешение в спецкомендатуре, а на месте учебы – явиться на подпись. Неявка каралась строго – 10-15 лет тюрьмы или высылки.

Мама работала дояркой в совхозе “Зеравшан”, была награждена правительственной наградой.

В Крым вернулись в 1996 году с женой Февзие Ягъяевой и двумя сыновьями. Старший Ремзи работает на радиостанции “Мейдан”, младший живет и работает в Москве.

Проживаю по адресу: гор. Алушта.

В тему:

• Кырымлы - это татары из Крыма
• Враг народов. Зачем Сталин выселил древние этносы Крыма
• Скоты против Человека, Российская Федерация против Мустафы Джемилева
• Крым — их
• Иса Акаев: «За Крым придется воевать»
• Крым наш. В каком государстве крымские татары получат автономию?