«Чем ближе к смерти, тем чище люди» Монолог украинского военного психолога

Версия для печати

25-летний Карачинский по заданию Минобороны Украины несколько раз ездил в зону АТО и общался с военнослужащими. То, что он там увидел, его «перевернуло». Военный психолог, который должен был спасать солдат и офицеров от посттравматического синдрома, сам стал жертвой этого синдрома.

На фото вверху: Сцена из спектакля. Фото: Елена Гремина / Театр.doc

5 апреля в Киеве «Лофт — Независимое пространство» покажет документальный спектакль «АТО» режиссера Андрея Мая. Этот спектакль создан по монологам украинского военного психолога Алексея Карачинского.

25-летний Карачинский по заданию Минобороны Украины несколько раз ездил в зону АТО и общался с военнослужащими. То, что он там увидел, его «перевернуло».

Военный психолог, который должен был спасать солдат и офицеров от посттравматического синдрома, сам стал жертвой этого синдрома.

Моноспектакль «АТО» был показан 23 марта на новой сцене Театра.doc в Москве в замечательном исполнении украинского артиста Эльвина Рзаева.

Открытая Россия публикует монолог из спектакля в сокращенном варианте с разрешения авторов.

Мой друг живой и мой друг мертвый

<…> Есть такое понятие как стресс. Есть картина мира у человека, и в эту хорошую картину мира врезается стресс.

И человеку надо как-то с этим жить, с этим бороться. Например: мой друг живой и тут друг мертвый. Проходит тут какое-то разъединение. И мозг не может понять, как эти две вещи увязать. Первый раз я занимался реабилитацией подразделения, которое вышло из-под обстрела «Градами». Там были одни запросы и одна симптоматика.

В основном, это флэшбеки.

Флэшбек — это застревание в памяти. Парень рассказывает: с другом пошли в военкомат. Один и второй, их поставили на водителей БТРов. Попала бригада в окружение. В котел. Надо было прорывать это окружение. То есть идет прорыв, и БТР его прикрывает. Попадает снаряд в БТР друга. Он подбегает, открывает люк, а друг там мертвый. Он начинает его вытаскивать, вытащить не может, потому что он там застрял. Аааа, прикрывать надо. Он начинает проталкивать как-то ногами. Мертвое тело. Тоже протолкнуть не может. Потом он говорит: я его ломаю на две части, после этого, вынимаю его, ложусь на его место и БТРом прикрываю отступление.

И в этот момент происходит застревание, на этом эпизоде. То есть вот друг, с которым я сидел за партой , c которым гулял вместе.

Потом был на его свадьбе, и тут я ломаю его тело на две части. И тут мозг рыщет в поиске ответа. Почему так? И что это такое? И пока он не найдет ответ, мозг, он будет 80% в день занят этими мыслями. Человек живет прошлым. Он не может адаптироваться к настоящему.

Постоянно зациклен на этом стрессе, на плохом. Он постоянно плачет. Его трясет: потерялась смысловая картина мира. После того, как их утюжили «Градами», на психологическом уровне люди трясутся. Идет несдерживаемое калоиспускание, например, когда гром, прыгают под кровать, держат автомат.

Говорит: «я понимаю, что это гром, но ничего с этим сделать не могу. Я трясусь и я думаю, что меня будут бомбить». Вот.

И чувство вины. Вот если бы… Вот друг попросил у меня автомат. Вот если бы я ему дал на две минуты позже, то пуля не попала бы ему в голову. И я виновен в его смерти. Вот. Очень много смертей было, и трупов, и рук, и ног, и всего остального, то, что очень непривычно. Поэтому сильный стресс для людей. Вот я занимался реабилитацией таких.

Там еще, например, завалило трупами. Он не мог ничего сделать, потому что дальше продолжалась бомбежка. Не только трупы, там были кишки, руки, ноги. И он видел каких-то жучков. А наш мозг — он устроен так, он может быть или милейшим другом, или злейшим врагом. Он шифранул с этими жуками, и он ходил и целыми днями стряхивал этих жуков. То есть, он не может спать, потому что ему кажется, что по нему ползают эти жуки, и он не может ничем нормальным заниматься. Вот. И все, в принципе, вспоминают только прошлое. Это всем подразделениям, которые вышли…

Я записывал самые интересные консультации. Второй раз поехал…

В тему: Который не стрелял. Нельзя добивать человека, даже если он враг

Выходили с Иловайска

Второй раз… работал с теми… кто был… точнее, перед боевыми действиями.

Одна треть только батальона была обстреляна. С Иловайска выходили. Две трети — они были еще не обстреляны. Или перемещались в Дебальцево. И у них были другие запросы. Страх, тревога, семейные проблемы, неуверенность.

Мужчина осматривает сгоревшую установку залпового огня украинской армии, недалеко от Иловайска, 16 октября 2014. Фото: AP / Fotolink / East News

Причем… ну, у меня такое восхищение было людьми: был мужчина, у которого семеро детей. У кого-то проблема — это бушлат порванный, а у кого-то семеро детей. Он только один раз заикнулся об этом. Говорит: у меня седьмой ребенок родился сегодня. Я у него спросил, чего он сам пошел. Он мне сказал: «я сам с Донецкой области, поэтому сейчас я могу еще как-то помогать, а если я дома буду сидеть и мне постучат в дверь россияне, то я уже ничего не смогу сделать.

Интересные диалоги…

В тему: «Здесь люди только учатся быть армией»

Принятие смерти

<…> Один был: он не хотел диктаторского режима. В Украине хочет жить, а не в России. И плюс еще у всех было принятие смерти. То, куда они передвигались, — это одна из самых горячих точек. Оно вроде шутливо проходило, но с четкостью понимаешь, насколько это не шутки. Например, я жил в подразделении, там около 30-40 человек было в комнате. Ну и постоянно слушал их диалоги.

Ну, все, наверное, слышали, что такое афганский синдром. Когда человек приезжает и он не может жить в мирной жизни. Ему надо возвращаться туда… и воевать.

На себе даже испытал эту симптоматику… Ну, то есть, грубо говоря, неприятие мирной жизни. Если очень просто, не углубляться. Это те флэшбеки, о которых говорил. Застревание в памяти. Меня могут понять только мои сослуживцы. Поэтому мы с ними собираемся и обговариваем, как мы воевали. Мы вместе с этим пьем водку. Вспоминаем. Ну, тут нас никто не понимает. С чем это связано? С утерей смысла. То есть там смысл еще есть какой-то.

Убили моего друга. Я защищаю страну. Я защищаю друзей. И родителей, и все остальное. Война заканчивается, смысл пропадает уже там находиться.

Он приезжает сюда, и у него внутри образуется такой экзистенциальный вакуум. Какая-то пустота, которую нужно чем-то заполнять. Если нет никакого смысла в пустоте, идет прямой поиск смысла. Это алкоголь, наркотики, безобразный секс, то есть временное заполнение. Я выпил, мне вроде нормально. Алкоголь ушел — и мне снова надо пить…

В тему: Война на Донбассе глазами украинского военного

Тут и там

<…> Когда мне друг звонит, когда я был в АТО, и говорит: «Блин, у меня проблемы, у меня… Вот. У меня квартиру затопило».

А у меня в день проходило по 3-4 консультации, каждая по полтора, два часа. Я приехал туда с диктофоном. Думаю, запишу, будет интересно. Но я понял, что слушать второй раз не хочу то, что там слушал. Вот. И вспоминать особо не хочу. Скульптурность тех людей, которые мне это рассказывали. И он мне говорит, что «у меня проблема», что «у меня квартиру затопило». А я думаю: какая это вообще проблема? Если тут шесть часов проехаться, то тут руки отрывает, ноги отрывает.

И причем когда умирает человек, это не только его горе. Это горе его семьи, которая его окружает, близких, родных и друзей. Ну, это очень большая беда для всей страны. Вот.

И большое желание не тут находиться, а именно туда ехать. Потому что там польза, намного больше чем тут. То есть там смысл больше, чем тут. Тут я чем занимаюсь?

Ну, курсантов тут, ну тоже нахожу свою деятельность полезную. Но там коэффициент полезного действия в сотни раз больше, чем тут.

И второй раз, когда я там приехал, меня накрыло по другому уже поводу <…>

То есть тут опять проблема: не знаю, на какое кино пойти. И это действительно проблема для человека. Это нормальная жизнь. Тут все живут нормально. Никто не стреляет. Можно нормально засыпать на кровати, а не на земле или зассанном матрасе. Вот. И ходят и даже не парятся о том что, там кого-то убивают…

«Мы приедем с оружием и будем задавать вопросы»

Я приехал, и на этой неделе были выборы.

И как только я начал себе представлять, сколько денег потрачено на эту предвыборную кампанию… и я вспоминаю и как туда волонтеры приезжали, как там бабушки приходили, свое последнее отдавали…

На КПП. Передавали гуманитарную помощь.

Все, что есть, то и приносили. Они занимались четко, организацией закупки чего-то и всего остального самого необходимого, и кто-то помидоры принес, какая-то бабушка. Кто-то там носки связал. Там скоро зима, будет холодно.

И тут колоссальные суммы. Причем новой власти, которая говорит, что нужно жить по- новому.

Ну и такая очень большая злость. И там все говорят, что мы приедем, мы приедем назад с оружием и будем задавать вопросы. Нам будут отвечать, почему нас кидают, как мясо. Вот. И это сознание меня очень сильно накрыло. Сейчас даже если…

И плюс я пошел на поэтический вечер, который посвящен этим событиям. Аааа!.. Увидел еще фильм «Вавилон 13. «Остаться в живых». Смотрел? Нет? Про инвалидов с военного госпиталя. Вот. Их посмотрел...

<…> И у меня часто там было осознание … тяжелое осознание того, что там находятся самые лучшие люди, которые вообще есть. И мне очень не хочется, чтобы они умирали.

И во второй раз мне было сложнее, чем в первый раз. Потому что первый раз приехал — и были те выжившие, а те, кто умер, — я их не знаю. И тем выжившим я помог, и это хорошо.

А второй раз, может, тот человек, с которым я общался, может, уже никогда... ну, не то, что может, я его не увижу, а осознание, что я был один из последних, кто с ним общался, вот очень не хочется принимать это.

И поэтому в этом посттравматическом, стрессовом синдроме, тоже идет неприятие этой мирной жизни… Вот.

Дебальцево и около Дебальцево

После последней поездки, недели две назад. Ездил в Дебальцево и в районы, которые возле Дебальцево находятся.

Интересно, что психологическая работа, она идет до боевых действий, во время боевых действий и после боевых действий. И там у меня был первый опыт психологической помощи во время боевых действий. Я там был дней двенадцать и за эти 12 дней, ну, было очень много эмоций и ощущение прожитого целого года.

Я приблизительно представлял, куда еду, на что еду. Ну, причем я до этого момента никогда с автомата не стрелял, на БТРе тоже не ездил. Вот. А там… спасибо волонтерам, снарядили всем, чем надо. Одеждой теплой. Потому что… что от армии, я б там замерз. Дали бронежилет, каску и поехал.

В чем интересно было? В том, что я понял, что мне надо ездить в линзах, потому что сильный ветер, когда ты едешь сверху на броне, постоянно задувает в глаза, и поэтому ты должен все время быть в балаклаве. А с балаклавы поднимается пар в очки, и ты слепой. А ты должен максимально следить, чтоб никто не выставился с гранатометом и не стрелял в тебя.

Ну, какой-то дом стоит разбомбленный. Вышел, стрельнул — и все. Или снайпер. За два с половиной километра могут стрелять… Выстрел. Вот. Работал с подразделением. Приехали мы в штаб…

Он находится непосредственно перед Дебальцево.

И поехали потом уже в зону боевых, ну там тоже зона боевых действий, но поехали в первую линию обороны. Если посмотреть на карту АТО, вот она идет, потом вот такой аппендицит и идет дальше. Вот этот аппендицит — это само Дебальцево и все окрестности. Мы как раз были вот тут вот, в самом передку. Ну, сейчас я расскажу, чем я там занимался.

Когда я приехал (в Киев. — Ред.), я за собой не сильно заметил. Думал, все нормально, но мне друг сказал, что у меня тут шесть или семь волос поседело.

Выписали транквилизаторы мне и снотворное. Потому что первое время был очень плохой сон. Там нас по семнадцать-двадцать раз в день бомбили.

Ты как-то привык к грохоту. А тут (в Киеве. — Ред.) ты, когда приезжаешь, ложишься спать, очень страшная тишина.

И поэтому… или вроде в Киеве, вроде, вроде везде бегаешь, ложишься спать, а тебе снится, как чеченцы пытают, руки оторваны и все остальное…

<…> Мы пришли в батальон, штаб батальона находился в заброшенной шахте, и плюс в чем, что там было бомбоубежище. Там хотя бы за шесть секунд можно среагировать и попытаться добежать до бомбоубежища. И подразделения батальона — это как блок-посты, только просто местность…

… Это они называют клапан. То есть кто впускает и выпускает. Находилось восемь клапанов. Первое — ну, через километр-два километра было уже, — был клапан сепаратистов. И когда мы приехали туда, они очень удивились, что остаемся вместе с ними. Потому что за все время, там два месяца уже подразделение находится, ни один начальник… не, один приехал, увидел что летит снаряд, сказал «хлопці, тримайтеся» и уехал.

То есть полностью оторваны от всех.

Это самая первая линия обороны…

В батальоне только один БТР. Который не ездит, жены с Волынской области ходят по рынкам, ищут детали и как-то стараются передать с волонтерами на передовую, чтобы они как-то починили этот БТР.

Техническое обеспечение никакое.

Была температура минус девятнадцать зафиксирована.

Мылись в речке, ну и причем были на возвышенности, постоянный ветер. То есть ты помылся в речке, и сразу тебя обдувает.

Поэтому я понял, что мне надо для счастья. Один раз мне там подарили валенки, и я понял, что я самый счастливый человек на свете, потому что, для того чтобы, ну, был контакт с людьми, мне надо было с ними стоять на постах и надо было отбиваться с ними же от атак, когда был огонь со стороны противника.

И стрелять мне надо было с ними в сторону противника. И координировать движения, куда летят снайперские наряды.

Ну, больше всего — это ночь выстоять на посту, когда холодно и ты понимаешь, что ты такой же, как и они. Вот.

Когда подарили валенки, я понял что я самый счастливый человек на земле.

И потом я еще понял, нас, ну, один раз отвезли на полчаса в штаб, и там была возможность помыться. Я помылся два раза — и все.

И я сейчас каждый раз ложусь спать, благодарю, я, ну, верующий человек. Благодарю бога за то, что у меня есть возможность держать в тепле ноги и каждый раз мыться в горячей воде…

Про-российский боевик наблюдает за отгрузкой тел украинских солдат, убитых в Дебальцево, 24 февраля 2015 года. Фото: AP / Fotolink / AFP

Полголовы оторвало

Очень большая проблема с местным населением. По 4-6 месяцев не получают зарплаты, пенсии. И дети ходят на блокпосты, чтоб им волонтерскую еду, которую передают военным, для того чтобы они не умерли с голода, потому что даже нет хлеба в селе. Этими людьми тоже должен кто-то заниматься. То есть они три месяца жили без света. Приехали военные и провели свет.

Еще интересные рефлексии были. Мы жили в блиндаже. Блиндаж был вырыт людьми и поэтому, ну, он максимально тесный и максимально… ну, только от ветра спасал. Метр семьдесят пять в глубину, а я метр восемьдесят пять ростом. Ширина метр пятьдесят и длина два с половиной метра.

И мы там вдвоем. Первая и вторая полочка была. Жили. Я жил на второй. От потолка, то есть от бревен, было 25 сантиметров. То есть, каждый раз, когда я поворачивался, я чиркал, ну одной или второй рукой.

Еще была у меня проблема с легкими, когда вернулся. Потому что была плохая буржуйка для того, чтобы топить, и шел угарный газ. И тут выбор: или ты мерзнешь, или ты дышишь угарным газом.

Поэтому я спал всегда в БАФЕ, для того чтобы не задохнуться. Все тепло поднимается наверх, и весь дым тоже поднимается наверх.

Тот подполковник, он был со мной внизу. Ну, он более крупногабаритный был, чем я, и на вторую полку ему залазить не вариант был. Я всем этим дышал, но интересно было, что нам не было возможности защититься от ударов.

Если там хотя бы было бомбоубежище… Единственное, куда мы могли спрятаться, — это был блиндаж.

Так как мы были уже в блиндаже, и если в метрах двухстах от нас падал снаряд, а точнее не от нас, а от меня, потому что там, где упал, осколки разорвали полголовы одному коллеге, а второму оторвало ноги. Вот.

Чем ближе к смерти, тем чище люди

Ну, по сути, надо как-то быстро собираться и бежать, а ты находишься в месте, которое ограждает от опасности, и потому даже выбегать никуда не надо.

Ну, если попадет, то просто ты понимаешь, что тебя завалит или, ну если прямой снаряд… но лучше, чтобы прямой был, тебя сразу убьет.

Если непрямой, тебя завалит, ты будешь умирать долго.

Если не прибегут, ну, или останешься инвалидом, или еще что-то. Поэтому ценность жизни как таковой поднялась в разы. Потому что ты не можешь спланировать свою деятельность на 5-10 минут.

Люди оторваны от реальности, потому что они там просто брошены и никому не нужны. Это больше всего было обидно. Поэтому мне сейчас немного тяжело. Не люблю это слово. Много работы…

<…> Ну, в плане, что я там провожу какие-то консультации, а проблема у военных одна тут, а у семей еще там.

Она осталась с хозяйством, она осталась с детьми, она разрывается. Она это решить не может. А мужа нет на месте. И предавать этих людей, ну, если я сказал человеку, пообещал.

Я ей пообещал, что помогу. Ну, жене. И еще я по по скайпу общаюсь с семьями военнослужащих.

Столкнулся с тем, что вообще мало профессионалов. Честно говорю. Еще я понял, что чем ближе к смерти, тем чище люди.

<…> Я общался и с пленниками, и наших в плен брали, ну, я не могу сказать, что с их стороны цвет нации. Взять с нашей и с их стороны — тоже не цвет нации.

Ну, какой-то там башмачник. Ну разве цвет нации? Ты общался, и ты понимаешь, что он именно цвет нации. Ты видишь, как он мужественно переносит тяготы и лишения. Военную службу.

То, как он держится, то как он понимает, что все носят с собой гранаты для того, чтобы если попадут в плен, сразу обнять сепаратиста и сорвать чеку.

В тему: Командир 93-й бригады Олег Микац: Хочешь показать себя? Иди сюда

— Я понимаю, говорит, если меня могут пытать, я не уверен, смогу ли я выдержать. Поэтому мне важно, не сдать всех своих друзей. И поэтому, мне легче покончить жизнь самоубийством. Вот.

Там, как люди брошены, многие, многие не знают своих прав. Многие не знают, что им положено. Какую зарплату они должны получать. Да как-то много всего…

А чем эта поездка, отличалась от прошлой для меня? Всем. (смеется)

Первая встреча — это встреча агрессии. И агрессии такой, что тебя готовы застрелить. Они хотят, чтобы ты приехал, но сначала у них, мол, чего ты к нам приехал. Вон к нам приезжал уже один полковник и уехал.

Сцена из спектакля. Фото: Елена Гремина / Театр.doc

Анекдот с передовой

А когда я говорю, что я остаюсь, когда ты с ними постоишь, поешь с одной тарелки и все остальное, то все чуть меняется. Анекдот даже могу один рассказать. Анекдот.

Это с другим батальоном было. Это когда люди готовятся на самую передовую, говорят:

— Все, когда меня убьют, ты забери мои берцы.

Когда меня убьют, ты забери мою зажигалку. Третий забегает и говорит:

— Бля, мужики, сейчас надо на***ниться, нарыгать в дуло танка, и ******* по сапером ригачками, если не разрешают снарядами стрелять».

Потому что приказ был отдан военными: «спостерігайте», то есть наблюдайте. То есть когда по тебе саперы «градами» глушат, ты должен наблюдать.

В тему: Нет на войне черного и белого, — комбриг

Там нет подонков

Что еще хорошего? Хорошее в том, что люди очень хорошие. Мало встретил вот таких вот подонков.

Тут (в Киеве. — Ред.), как-то есть почва для этого: карьерный рост, или когда тебя могут подставить, обмануть или еще что-то.

А там этого нет. Там тебе все помогут. Там тебе все будут рады. Там вылезут из шкуры, но чтоб ты чувствовал себя, как в семье.

Вот. Что меня больше всего возмутило и породило большой гнев, когда стал переписывать отчет. Потому что это начальству нельзя давать. Потому что есть мой начальник, который меня отсылал. Он нормальный, качественный офицер.

Он мне сказал: «Рассказывай мне всю правду, как оно и есть. Но те документы, которые должны были идти министру обороны, они в таком виде не пойдут».

И поэтому спрашивается, почему у нас такая ***** в стране творится?

Потому что есть люди, которые боятся за свою должность и что у них спросят: почему они занимают чужое место? Почему ты не являешься профессионалом?..

Вот, например, есть один подполковник, который сидит и ни*** не делает, получая зарплату. А есть, который на работе живет. Потому что если он не будет жить на работе, оно там все развалится. И как-то так. И он принимает на себя ответственность. И он говорит: «если я говорю так, значит, я сдержу свое слово». Но таких людей у нас, к сожалению мало. Приезжают, говорят: «Будет».

Уезжают и, как наш любимый президент сказал: «Наш солдат будет одет на 10 тысяч гривен».

Все мне это вспоминают: «Где мои 10 тысяч гривен? Я одет на средства волонтеров. У меня жена ходит и покупает, и пересылает комбинезоны, и валенки, и все остальное».

Другой говорит: «Будет парад в Севастополе».

Отстреливать нужно на месте, если ты не сдержал свое обещание.

Все.

—

Алексей Карачинский, Андрей Май; опубликовано в издании  Открытая Россия

В тему:

• Исповедь «киборга»: Не хочу, чтоб война изменила меня
• Полный кавалер ордена «За мужість»: Война дала мне сумасшедший опыт
• Командир Червень: Политики могут дорого заплатить за то, что не успевают за своим народом
• Пямяти героя: Дмитрий Коряк (Брат) — «За нами правда»
• «Наши солдаты должны больше бояться Украины, чем сепаров». Рассказ канадского добровольца