Борис Возницкий: «За 30 лет мы собрали артефактов на 17 миллиардов евро»

Версия для печати

«...Может начальство выйти, милиция. А я им достаю из кармана слова Владимира Ильича: „Искусство принадлежит народу“. Кому-то другому из кармана достаю слова Гитлера, из „Майн кампф“: для того, чтобы уничтожить народ, надо уничтожить его прошлое. И все».

23 мая нынешнего года в автокатастрофе погиб Борис Григорьевич Возницкий, академик, Герой Украины, многолетний директор Львовской галереи искусств... Легенда музейного мира, он стоял у истоков возрождения замков и храмов в Украине, ведя при этом непрерывный поиск артефактов. Борис Григорьевич собрал 35 000 уникальных экспонатов и создал 16 музейных комплексов.

Поразительно: распоряжаясь миллиардными ресурсами, академик и собиратель Возницкий не собирал свою коллекцию. У него не было даже водителя, 86-летний академик сам водил автомобиль. Когда он выехал на встречную полосу, его голова уже лежала на руле — это увидел водитель встречного микроавтобуса, но избежать столкновения не смог...

Ниже — интервью Бориса Возницкго изданию «Остров» двухгодичной давности. Как нам кажется, это интервью дает наиболее точное представление об этом необычном человеке и удивительном ученом.

— Борис Григорьевич, о Вас ходят легенды. Говорят, что вы спасли тридцать шесть тысяч памятников. С чего все начиналось?

— Я с Донецком даже связан как-то. Был 43-й год, мне было шестнадцать лет, здесь были армии, партизаны, УПА, но в 44-м году меня мобилизовали в Советскую Армию, и я служил в ней семь лет. Я служил с Сергеем Родионовым из Донецка. Он рисовал. А он рисовал? Солдаты пишут письма девушкам, а он — птиц рисует, цветочки, «жду ответа, как соловей лета» (смеется)... И я при нем начал рисовать.

Это буквально такая судьба была. И когда я вернулся из армии домой, я думал: пойду шофером работать. А мама говорит: «Слушай, так ты рисуешь! Пусть отец едет во Львов, узнает, там есть школа». Отец уехал во Львов, узнал, что есть школа художественная. Так я вошел в искусство. Я закончил Львовское художественное училище, а затем Ленинградскую академию. Я был первым советским искусствоведом во Львове. Здесь были старые искусствоведы, которые работали еще во времена Польши, а я был «советский искусствовед».

И когда я учился в Ленинграде, то меня немного черти брали: едешь — дворцы, Петродворец, Павловск, а у нас в Украине ничего нет. Я учился на искусствоведческом, то у нас только в 63-м году начали читать курс «Искусство народов СССР». А так — только Россия и Европа. Мне было обидно. И я, когда уже все закончил, решил, что буду поднимать украинское искусство. Мне повезло, я бывал много за границей — я работаю директором уже пятьдесят лет, и был включен в международный совет музеев.

Я увидел свет, увидел, что и как делается, и решил, что у нас надо что-то делать. И я поехал. 1960-е, 70-е, часть 80-х годов — это активная часть моей жизни, мы тогда собрали более тридцати тысяч вещей, которые оценены сейчас где-то в семнадцать миллиардов евро. Но дело не в оценке, деньги — это так себе. Но то, что мы привезли — это есть, а то, чего мы не привезли, почти уничтожено.

Я посчитал, в тридцатых годах в Украине исчезло пятнадцать тысяч церквей. А в каждой церкви был иконостас, а иконостас — это тридцать икон, — и это все исчезло. Полмиллиона икон пропало: сожгли, выбросили — не знаю.

Из Львовской области выехали поляки — оставили пятьсот католических костелов, и почти все в костелах осталось так, как оно было. Затем, в 46-м году, закрылись церкви. У нас было закрыто восемьсот церквей. Значит, почти полторы тысячи храмов — и везде были склады: склад пшеницы, склад минеральных удобрений, — и все из них выбрасывали, все имели задание все выбросить и уничтожить. Я пользовался авторитетом в обкоме партии во Львове — что хотел, то и делал. Я понял только одно: не спрашивать.

Ведь если спросишь, никто тебе не позволит. Я спрошу: «Можно мне ехать за иконами?» — Что обком партии мне скажет, что можно? (Смеется.) Таки еду себе. «Можно замок делать?» Тоже скажут: «Зачем этот замок делать?» И я себе делаю замок. Всякое было. «А зачем вы приехали?». Может начальство выйти, милиция. А я им достаю из кармана слова Владимира Ильича: «Искусство принадлежит народу». Кому-то другому из кармана достаю слова Гитлера, из «Майн кампф»: для того, чтобы уничтожить народ, надо уничтожить его прошлое. И все (смеется). Так мы и ездили по тем объектам.

И вот мы начали свозить это, начали брать замки, начали принимать какие-то храмы, делать музеи там. Мы взяли двенадцать церквей с тем, что будем делать там музеи. Во-первых, это спасет храм. Во-вторых, будет музей. Сейчас в Храме сестер-кларисок во Львове — Музей Пинзеля, известного скульптора восемнадцатого века, который через год везем в Лувр на выставку. Первый художник из Украины в Лувре. Я собрал треть работ Пинзеля. Две трети пошло на дрова. Был случай, приезжаю, и вижу, как студенты режут на дрова фигуру Пинзеля. Я вытащил пилу из той фигуры, и забрал ее. И потом она уже у нас стояла в экспозиции — отбитые руки, лица нет...

Здесь был один представитель ЮНЕСКО, он спросил: «Как вы оцените эту фигуру?». Как ему ответить, как я оцениваю недорезанную фигуру? Я говорю: «Двести тысяч долларов». А когда он шел, то сказал: «Не подумайте, что я прицениваюсь, мне просто было интересно, знаете ли Вы цену этим вещам.

Я дважды вел аукцион в Лондоне. Ту фигуру, которую начали резать, давайте в Лондон, начинайте с восьми миллионов долларов, двенадцать миллионов получите». Так вот таких тринадцать фигур пошло на дрова там — мы не успели. Было восемнадцать фигур, пять из них мы выхватили — без головы, без рук, а тринадцать были порезаны. Это было страшное уничтожение.

— То есть, Вам не мешали, но Вам и не помогали.

— Не помогали. Что не мешали — это самое главное. Помощи мне и не надо было. Наконец оперный театр списал нам какую-то машину, потому что машин тогда не было. У нас был очень хороший секретарь обкома партии, из Днепропетровска, Виктор Федорович Добрик. Он приехал во Львов, и на второе воскресенье появился в музеях. Это была паника во Львове. Секретарь обкома не был в музеях никогда. Однажды, выпив, он мне рассказывал: «Я ехал во Львов, меня вызвал Леня. (Леня — это Брежнев. Леня был в Днепропетровске, а мама Виктора Федоровича работала там в обкоме партии, то Леня — знакомый Вити). «Витя, — говорит, — ты едешь в город, где не надо поднимать сельское хозяйство, промышленность. Ты едешь в город культуры...».

И он пошел по музеям, и начал мне помогать. Однажды он сказал, что хочет, чтобы мы прошлись недалеко от Львовского телевидения, и мы будем что-то говорить, телевидение это запишет, что вот секретарь обкома с директором музея ходят, что-то планируют. Так после этого меня никто вообще не трогал!

И вот сегодня работает шестнадцать музеев, различного характера. Сейчас я занимаюсь Иваном Выговским, гетманом. Он где-то здесь закопан. Его поляки расстреляли под Киевом, и жена привезла его, похоронила, а потом сама попросилась быть с ним похороненной. Мы примерно знаем до полукилометра, где он лежит. Мы ищем его. Были специалисты по Новосибирска, с такой трубой, метров с десять. Эта труба ползет над землей, и определяет, где там есть ямы, где что-то зарыто. Теперь собираемся на раскопки.

— У вас есть какой-то любимый период истории, истории культуры?

— Наша галерея — это самый большой музей европейского искусства в Украине. У нас и Голландия, и Австрия, и Германия, и Италия. Но когда я пришел сюда, я начал собирать искусство нашего края. Когда это собралось, мы сделали музей в Олеском замке. Это украинское искусства четырнадцатого-восемнадцатого веков. Я специалист по украинскому искусству семнадцатого-восемнадцатого веков. Но любимого чего-то у меня нет. Надо всем заниматься.

— Каков масштаб того, что не удалось спасти? И о чем Вы больше всего жалеете?

— Примерно мы собрали треть — две трети уничтожены. Уничтожены большой ценности памятники. Когда мы начали, я собирал только шестнадцатый век. Просто не было когда, не было чем провезти. Потом уже начал семнадцатый, восемнадцатый век собирать. Моим хобби была барочная скульптура. Потом уже немножко брали все, что попадалось.

— Что можно сказать о сегодняшнем состоянии того, что осталось? Что с архитектурой?

— Вы знаете, я бы не сказал, что за годы независимости стало лучше. Когда я сейчас говорю, что я за пять лет реставрировал Олеский замок в советское время, мне никто не верит. Золочевский замок мы реставрировали двадцать четыре года, Подгорецкий замок реставрируем уже двенадцать.

— У нас еще остались замки, которые хотя бы подлежали реставрации, которые еще можно спасти?

— У нас был такой директор архива, Орест Мацюк. Он ездил по всей Украине и искал оборонительные замки, церкви, городища. Он зарегистрировал их больше четырех тысяч. Украина — это был край, который больше оборонялся. Потому что отовсюду перли. Только замков в Украине было больше четырехсот. Сейчас в Украине более-менее под крышей находится двадцать восемь замков всего. Кто-то ставит сейчас вопрос: А как мы будем их содержать? Надо продавать.

Я здесь веду борьбу с этой продажей все время, потому что то, что осталось, уже надо сохранить. Много дворцов есть в Украине. Мне приходится сейчас заниматься дворцом Разумовского в Батурине. Так получилось, что я просто поехал туда случайно, и увидел дворец Разумовского, который простоял там почти двести лет в руинах. Теперь его сделали на уровне Петродворца, первоклассно, а выставить нечего. И меня уже совесть замучила, и я сделал экспозицию для него — я полностью там все залы оформил.

Это было очень трудно делать. Не было ничего. Надо понять Разумовского — как бы он сам что сделал. В одном месте я прочитал, что Разумовский, чтобы показать, что он из деревни, в парадных залах держал вещи народного искусства. Какие вещи? Кобеняк и свирели. Что такое кобеняк — не имею понятия. На Черниговщине узнал, что это такая шуба с капюшоном, чтобы, когда пасешь коров, и дождь льет, холодно, тебе тепло было. Нашел я такой балахон в Чернигове. Мы сделали это где-то полгода назад, и люди стоят туда в очереди по три часа. Музей уже заработал миллион.

— То есть, на самом деле это пример того, сколько мы теряем на всем остальном, что пока имеем...

— Да.

— Это бездарность или безразличие..?

— У меня были деньги на спецсчете — это те деньги, которые мы заработали. Есть государственный закон — эти деньги никто не имеет права трогать. Ими распоряжаюсь я — я могу купить на них какую-нибудь картину, что-то еще. Эти деньги забрали — шесть месяцев назад. А у меня стоит транспорт — надо шестьсот гривен на техосмотр, он его не прошел. И таких проблем сейчас много, и мы не знаем, как их решать.

— А на каком основании у вас забрали эти деньги?

— Казначейство забрало. Теперь нам выделяют по четыреста-пятьсот гривен. Очень сложное положение. И непонятно, как оно будет дальше. Все говорят об экономике. А экономика начинается с культуры.

— Как обстоят дела с охраной памятников? Об этом нельзя не беспокоиться после того, как в Одессе похитили картину Караваджо. Насколько я знаю, во Львове тоже была похожая ситуация.

— В 92-м году убили двух моих сотрудников. Вырезали картины. Пустили дымовую завесу, и в тех, кто стоял на дороге, стреляли. Убивают моего заместителя и заведующего отделом — ребят тридцати восьми лет. После этого было решено поставить нам милицию — раньше не было и ее. Сейчас есть немного охраны...

— Но сможет ли она противостоять, если кому-то сюда захочется? И — другой вопрос: я так понимаю, украинские чиновники тоже любят повесить у себя некую «картинку»...

— Любят. Проблема эта есть. Когда вице-премьером был Табачник (Дмитрий Табачник — «А»), вышел указ Кабинета министров о развитии туризма. В котором где-то пятым пунктом стоит: музеям разрешить продажу нераритетных вещей. Это же подсунул кто-то... Ну а какие вещи — раритетные, а какие — нераритетные? Это во-первых. А во-вторых: вдруг не станет, чем платить за газ — скажут: «Ну продайте что-нибудь». И приезжает такой чиновник в музей, нравится ему картина какая-то 

— «Я ее куплю», продавать можно, вот и все. Но я, работая некоторое время в музее, имея какой-то вес, потому меня немного слушают. Сейчас я являюсь председателем музейного совета «Мистецького арсенала». Сегодня звонили из Киева, просили подписать письмо Януковичу о том, что на Херсонесе один из богатых людей хочет построить ресторан и гостиницу, и Крым соглашается на это. Так что у нас такие проблемы постоянно, и приходится их решать.

— Как Вы вообще относитесь к идее «Мистецького арсенала»?

— Я отношусь хорошо. Я там работаю уже четыре или пять лет. Но я не знаю, что будет дальше, без Ющенко. Потому что я, пока там работал, чувствовал, что он в Киеве никому не нужен. Что хотят сделать развлекательный центр — рестораны, выставочные залы, какие-то игровые площадки. Через дорогу — Лавра, рядом — памятник жертвам Голодомора, а тут — танцевать и гулять. Я все время был против этого. Я хотел бы там сделать экспозицию «Украина за двадцать тысяч лет». Для мира непонятно, что это за земля — ​​таких открытий, как по Украине, мир не может себе представить.

— А например?

В Запорожской области возле Мелитополя есть Каменная могила. Степь, а в степи — камень. Каменюка большая, высота — двадцать пять метров, и обойти — это три километра идти. Откуда она в степи? Оказывается, пять миллионов лет назад это был вулкан. В советское время там начали брать камни на строительство. Потом кто-то увидел, что все камни срезаны. В 60-м году начинаются археологические раскопки, и там находят двадцать четыре грота, все гроты списаны, а в четырех гротах стоят такие вот «библиотеки». То есть, камни с надписями. Никто не знает, что это такое.

Появился в Украине такой Анатолий Кифишин, который решил изучать Шумеру. И он увидел в Шумере к той четырехтысчелетней клинописи еще какие-то знаки. И назвал это протошумерской культурой. И пришел к выводу, что это такие же надписи. Они находятся на территории от Дуная до Днепра. Это оставили после себя индоевропейские народы, которые от нас убыли после ледника, заселили Малую Азию, Индию. Потому что тогда образовалось Черное море, и это был «Всемирный потоп».

Сейчас над Черным морем сидят американцы, и исследуют стены на глубине сто десять метров. Откуда? Оказывается, когда таял ледник, поднялось Средиземное море, пробило Босфор и Дарданеллы, и затопило небольшое озеро, над которым были стены, — вода поднялась на сто десять метров и разлилась на триста километров.

Есть такой анекдот об Украине. Бог делит землю — кто где должен жить: вы, французы, здесь будете; вы, немцы, там будете; вы, англичане — там; ну и себе тоже оставил страну, Божью землю. Но видит, идет какая-то толпа к нему. «Вы кто такие?» — «Мы украинцы». — «А где же вы были?». — «Гетьмана выбирали». И Бог вынужден был отдать свою землю украинцам. Он сказал: «Я вас такими соседями обставил, что вам здесь не очень-то хорошо будет житься» (смеется).

Это мы хотели показать там, в «Арсенале». Хотели показать дома трипольские — они есть, раскопки дали очень многое. И показать скифские курганы — чтобы можно было зайти внутрь. Показать украинское народное искусство. И частные коллекции. Таковы были планы — они пока и есть, но не знаю, что там будет делаться.

— А у нас шутят, что Донбасс — это родина богов.

— Кто знает. Это все очень мало изучено. Археологические раскопки не ведутся — никто этим не занимается. Копают черные археологи. Находят скифское золото. Все это расходится по частным рукам.

— Между тем, все это сбывается нашим чиновникам, которые призваны как раз препятствовать такой торговле.

— Да.

— И получается ситуация по типу той, когда Януковичу дарят кольцо сына Ярослава Мудрого...

— У нас тут скандал был, когда Табачник дарил от имени Януковича письма Грушевского из львовского архива.

— И как это разрешилось?

— Не знаю. Пошли — и все.

— А Вы не интересовались, что в действительности хранится на территории «Межигорья»? Будто там спрятана библиотека Ярослава Мудрого.

— Таких легенд очень много. Где библиотека — трудно сказать. Или она есть где-то на территории Софии Киевской, или в «Межигорье» — да она может быть где угодно. Знаете, как приезжаете в любое село — там дуб, «возле которого отдыхал Богдан Хмельницкий». Подземные ходы — это любимая тема в селах. «У нас есть подземный ход, мы шли-шли, а там дальше завалено, а этот подземный ход ведет от Почаева в Киев!». Эти подземные ходы и дубы — это все легенды! Люди любят легенды. И о библиотеках закопанных. Я сейчас знаю три библиотеки закопанных, но я не могу их найти.

— Какие это библиотеки?

— Монастырские. Две, которые я знаю, где примерно были закопаны.

— А почему не ищете?

— Времени нет.

— Кстати, а на востоке и юге Украины в каждом селе рассказывают о том, как там проезжала Екатерина Вторая, и что-то увидела или что-то ей сделалось. Такие у нас разные герои.

— Да, а здесь Хмельницкий отдыхал...

— Что б Вы сейчас еще хотели сделать, если бы имели возможность?

— Я хотел бы доделать Подгорецкий замок. Это замок, которому в Центральной Европе подобного нет. Это чудо-дворец-замок. Мы хотим обновить парк начала семнадцатого века перед Подгорецким замком, о котором ходили легенды. Для того, чтобы исследовать эти парки, нужно иметь археологов, которые разбираются в этом. Откопали какой-то корень — и что? Какого дерева это корень, какое дерево здесь росло?

На этом месте нужно посадить такое же дерево! Где дорожка, где подземные трубы под фонтаны. Я обратился к министру культуры Польши, и через неделю из Польши прибывает целая группа археологов, которые, как партнеры, будут нам помогать исследовать этот парк.

Я приехал в один храм, а там самые большие картины в мире семнадцатого века — «Битва под Веной», «Битва под Парканами», восемь на восемь метров, 1683 год, итальянский художник — все кусками. Мы их реставрировали-реставрировали, потом я вижу, что это настолько трудно, даже их сложить негде. Договорился с поляками. Королевский замок в Варшаве получает двести пятьдесят тысяч евро на реставрацию этих вещей из Европы, и уже третий год мы реставрируем эти картины. В конце года они возвращаются, мы будем их вывешивать. Мы ищем какую-то помощь.

А еще я хочу найти захоронение Ивана Выговского. Польша имеет гробы — Украина гробов не имеет. В Польше под Королевским замком в Кракове стоят все гробницы королей. Это воспитывает патриотизм — люди поклоняются своим королям. У нас же никого нет. Хмельницкого выбросили поляки, Мазепу бросили в Дунай, Кальнышевский похоронен на Соловках, единственный, кто здесь лежит — Иван Выговский — может, найду. Но тогда возникнет другая проблема — куда я его дену (смеется). Надо делать Пантеон, чтобы можно было поклоняться героям.

— Получается так, что поляки больше интересуются покинутыми ими памятниками в Украине, чем сами украинцы, которым все это теперь принадлежит?

— Одно время поляки много шума делали. Мы тоже начали делать шум. Они говорят, отдайте нам польское искусство, ведь это поляки здесь организовали музей — я говорю, отдайте нам украинское искусство. Так мы ссорились, а потом решили, что мы назовем это «общее наследие», и будем вместе за ним присматривать. И вот мы уже договорились, что ничего не возвращаем друг другу, а меняемся вещами на временное пользование. Вот у них есть сабля Богдана Хмельницкого, дайте мне эту саблю, приезжайте сюда, выберите себе что-то, на двадцать пять лет. Они приезжают ко мне, выбирают портрет польского короля.

Тут еще пошли разговоры, что у нас есть картины, например, «Битва под Веной» с турками, «Битва под Парканами» с турками, — просят обратно в храм. Храм католический. Я сейчас сказал им, что Папа Римский Иоанн Павел Второй извинился перед мусульманами за те беды, которые были с XIV века до конца семнадцатого — битвы европейцев с мусульманами. А вы что, хотите сейчас это в костеле повесить..? (Смеется). И разговоры прекратились.

— Что нужно сделать с нынешней украинской властью, чтобы она изменила отношение к украинским памятникам, которые мы просто теряем?

— Мы что-то пытаемся делать, как и музеи везде. Я думаю, что нам надо как-то продержаться...

—

 Фото: zhovkva-zamok.do.am 

Беседовала: Юлия Абибок, опубликовано в издании «Остров»

Перевод: «Аргумент»

В тему:

• «Украинская земля насквозь пропитана кровью». Украина и ее место в Европе глазами британца
• Архивы в Украине: почему и как от нас прячут историю
• «Совершенно секретно» или Как попасть в украинский архив