Богодухов. Вторая мировая глазами подростка: воспоминания Юрия Ольховского. Часть 5

Версия для печати

...Конец войны я встретил в городе Ройте, который был прежде Германией, а в тот день, когда кончилась война, вдруг стал Австрией. Появились австрийские флаги. Я даже не знал, что это такое, а нам говорят, что вы в Австрии находитесь...

(Продолжение. Начало читайте здесь: Богодухов. Вторая мировая глазами подростка: воспоминания Юрия Ольховского. Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4).

В Германии мы попали в Ратибор, Верхняя Силезия, сейчас это польская территория. В этом Ратиборе была очень интересная история. Где-то в июне 44 года, после высадки союзных войск во Франции, американские войска высадились в Италии, и американские четырехмоторные бомбардировщики уже могли базироваться в Италии.

И они поднимались в воздух, нагруженные бомбами, летели из центральной Италии, таким образом, через Силезию, бросали туда свои бомбы и летели дальше, на восток, пересекали линию фронта, садились на советской территории, где советские войска заправляли их бомбами, американцы опять поднимались в воздух, опять бомбили и возвращались в Италию. И так это продолжалось несколько месяцев.

А Силезия была в таком месте, что ее никто не бомбил. Она была слишком далеко от Англии, американцы не могли долететь, англичане тоже, но советские самолеты вообще никогда не появлялись и не бомбили. Один раз только появились в январе 45-го,один раз прилетели советские самолеты, два или три штурмовика, пронеслись над Ратибором, бросили бомбы, ни одна из которых не взорвалась, и полетели дальше. Это единственная бомбежка за всю войну со стороны Советского Союза.

На следующий день пришли немецкие саперы, обезвредили их и бросили в мусор. Летят американцы, четырехмоторные бомбардировщики, летит их очень много, посчитать их просто невозможно. Американцы летали пластами — один пласт, второй, третий, четвертый. Сирены везде гудят — вражеские самолеты появляются в воздухе. Немцы стреляют, но ничего не могут сбить обычно.

По статистике, один зенитный снаряд из восьмисот попадает в самолет — это официальная статистика Второй мировой войны. Американцы спокойно летят, медленно, не спеша. Нагруженные, еле двигаются. И потом главнокомандующий американских самолетов дает сигнал, и все самолеты сразу спускают все свои бомбы вниз. Это называется ковровая бомбежка. Вот такая была система у них.

А там возле Ратибора, километров сорок от него, как говорили, были огромные запасы бензина под землей запрятаны. Там был какой-то завод танков. Все под землей. Там работали 18 тысяч человек немецких рабочих. Но американцы знали. Я помню, один раз они прилетели, как дали эти бомбы прямо в зеленое поле, а под этим полем — огромный бак бензина. Как это шарахнуло, боже ты мой, пламя чуть ли не на пять километров вверх в небеса. Другой раз бомбили этот танковый завод и убили там огромное количество людей, которые были просто — большая часть — наши ребята, которых насильно забрали на работу в Германию.

В тему: Экономика Победы: решающий вклад Второго фронта

А я всю жизнь хотел быть летчиком. Воздушная тревога. Я на какой-то сарай влез на крышу и смотрю вверх. Красиво было, солнце светило, синее небо, вдруг сигнал, начинают лететь эти бомбы, немцы стреляют как одурелые. И что я вижу? Попадает один немецкий снаряд в американский самолет в самый верхний, четвертый пласт. Пошел дым из самолета, прыгают американцы с парашютами вниз, накренился самолет, уже неуправляемый совершенно.

И упал на другой американский бомбардировщик в воздухе. Тут уже другие начинают прыгать из самолета, пламя, дым, и они падают на третий. Все обомлели, я уверен. Я никогда в жизни предполагать не мог, что такое может быть. И три упали на четвертый, и вот тут все как шарахнуло — там какие-то бомбы еще не успели упасть, такой был взрыв, это как атомная бомба взорвалась, полетели куски крыльев, моторы во все стороны. А потом, как взорвалось это дело, пошла волна и меня свалило с крыши этого дома, я в кусты упал.

Конец войны я встретил в городе Ройте, который был прежде Германией, а в тот день, когда кончилась война, вдруг стал Австрией. Появились австрийские флаги. Я даже не знал, что это такое, а нам говорят, что вы в Австрии находитесь.

Мы с родителями как раз остановились на железнодорожном вокзале в Ройте, и поезд уже никуда не пошел, кончается война — некуда идти. Немцы сказали, что поезд никуда не пойдет, очистить железнодорожную станцию. Почему? А вот так. Не спрашивайте — очистить. Там были немецкие семьи. Какой-то был полковник авиации с семьей, ему тоже сказали очистить. Очистили, в смысле — перешли улицу, там была какая-то гостиница, и все расположились в этой гостинице, в вестибюле битком набито людей, и никто не знает, что делать дальше, газет никто не видел, по радио ничего не передают, и понятия не имеем, что в мире происходит вообще, но как бы должна кончиться война.

Сидим в вестибюле, и опять начинается то же, что было в Харькове, — все вдруг затихло, птицы перестали щебетать, кошка, которая там ходила, спряталась под какое-то кресло в углу, собаки перестали лаять, и я почувствовал, как в Харькове, что сейчас придет какая-то другая армия. Но мы не знали, какая.

Проходит час. И опять какой-то нарастающий гул моторов и появляются танки, грузовики и легковые машины, которых я никогда не видел, а на танках — белые звезды, и на грузовиках тоже. Отец мой увидел, говорит, что все, пришли наши, сейчас будут всех стрелять. А мы слышали, что в Советском Союзе какие-то реформы происходили, гимн изменили, у солдат проявились погоны после 41 года. И отец решил, что были красные звезды, а стали белые.

И тут открывается дверь вестибюля, и с автоматом наперевес входит пара солдат в совершенно незнакомых формах. И начали они говорить на непонятном нам языке. Сразу легче стало — не по-нашему говорят. На каком же языке, интересно. Выходит начальник этой гостиницы, в костюмчике таком, только что он ходил со свастикой в петлице НСДАП — Национал-социалистической рабочей партии, а тут мы смотрим: значка нет, а костюм тот же самый. Улыбается и тут же начинает говорить с этими людьми на том же языке.

Кто-то шепчет: говорит по-английски. Тогда кланяется директор гостиницы: я вас понимаю, идите за мной. Все пошли по этажам куда-то наверх, смотрим, спускается какой-то немецкий солдат, какой-то летчик немецкий с руками поднятыми. Тот же директор повел: «Вот, они прячутся от вас». Тут же предал.

Спустились, тех в плен взяли быстренько. Американцы говорят: о’кей (в первый раз слышал слово «о’кей»), можно выходить на улицы, что вы тут сидите? Пошли мы на улицу смотреть.

Городок этот в самых горах, а по ту сторону горы город Фюссен находится с известным замком Нойшванштайн. Американцы говорят: ладно, идите гулять, но чтобы к вечеру гостиница была пустая, потому что мы собираемся расквартировать здесь свои войска. А у нас тот же фактически чемоданчик, который у нас был 41 году.

Я не знаю, куда другие люди делись, но мы заметили, что стоит очень небольшое зданьице, где переключают стрелки, будка такая. Отец говорит: «Вот будка пустая, поезда не ходят, стрелочников нет, некому переключать стрелки, будем жить в этой будке».

И жили мы в этой будке месяц приблизительно. Потом начали ходить поезда, и пришли к нам американцы и сказали: «Вон из этой будки». Куда? Да вон там дальше по дороге какие-то немецкие казармы бывшие, там масса пустого места. Мы пошли туда и, действительно, стоят здания совершенно пустые бывшие немецкие казармы...

Это май 45 года. Капитуляция была уже подписана 7-го, во второй раз подписана 8-го.Сталин же настоял, что эта капитуляция, которую немцы подписали у американцев, недействительна, все нужно подписывать сначала, и подписали второй раз те же сами немецкие генералы и адмиралы — Дёниц, Кейтель и другие. Во всех странах мира День Победы празднуется 8 мая.

...Можете жить в конюшнях. Но там еще не убрали дерьмо.

Ну, ладно. Как всегда, не хватает еды. Живем в этих бараках, а кушать хочется.

Я познакомился с одним парнем моего же возраста, кажется, из Днепропетровска, и мы просто пошли знакомиться к американцам. Вернулись в ту же самую гостиницу. Там полно американцев, ходит патруль. Мы обратили внимание на закономерность. Американцы жрут так же, как немцы ели в 41 году, — очень много. И они просто не могут все это съесть, выбрасывают. Но они не бросают это наземь, как немцы делали, а у них стоит здоровенный чан специально для этого. И они подходят и бросают еду туда.

Потом стоит другой такого же размера чан, там кипящая вода, макают свои алюминиевые тарелки в эту воду. В третий чан еще раз макнули, и у них все чисто. А мы стоим за железным забором, и слюнки у нас текут. Стоит один американец возле главного входа, жует жвачку. Мы проходим худые, смотрим на него, и он начинает разговаривать с нами по-польски. Мы не знаем, как отвечать ему — на немецком? В конце концов, Австрия. Он ничего не понимает. Слава богу, что я знал немножко польский язык.

Разговорились. «О, вы говорите по-польски, а где вы научались?» — «В Польше». — «А вы в Польше были? А я из Чикаго». — «Как приятно». Вытягивает шоколад из кармана: «Покушайте шоколад». Я говорю: «Спасибо большое». Мы жуем шоколад. Я говорю: «Товарищ солдат, видите, сколько у вас выносят добра, не можете ли нам это дать, у нас там папы, мамы, братья, сестры голодные сидят». — «Вот это идея. Пойду, поговорю с офицером». Пошел. «Все ваше. Берите». — «Но вы должны нам помочь, вы должны прийти и забрать эти чаны». — «Никаких проблем. Но принесите свою посуду, чтобы чан остался».

Помчались мы домой. Конечно, никакой посуды ни у кого нет. Пошли к соседям-австрийцам, организовали эту посуду. В 12 часов мы стоим, начинается ланч. Сбрасывают они это туда. Поляк этот говорит: «Ребята, заходи». Офицер говорит: «Твои знакомые? Не австрийцы, не немцы»? — «Нет, мы не немцы, мы беженцы». — «А, вы беженцы, ребята?» Кричит: «Тут беженцы!» Все смотрят, вынимают шоколад, какие-то жвачки, сигареты: «Да закурите, мы понимаем, вам пятнадцать лет, но когда-то нужно начинать курить».

Короче, наполнили все, что у нас было, едой. «Приходите, ребята, в следующий раз в 6 часов». И так три раза в день в течение трех месяцев мы носили, носили, носили — Сережка и я. Сережа Чернявский из Днепропетровска... У нас собралось сорок семей иждивенцев. Мы выносили за ограду, а тут уже папы, мамы стоят, они тут же берут эту еду, дают нам чистую посуду, некоторые тут же едят ее, чтобы посудина была быстро пустая.

В тему: Украинцы на принудительных работах в Третьем рейхе. Сколько их было?

Но счастье долго не продолжалось, в августе 45-го нам сообщают, что на Крымской конференции было решено перераспределить зоны в Германии. Сейчас, мол, из этого города Ройта американцы должны уйти, и сюда придут французы. Распрощались мы с нашими хорошими американцами. Приходят французы. Французы марокканцами оказались. Голодные, грязные, вонючие. Франции кормить их нечем, сама Франция на обеспечении американцев. Они начали грабить австрийцев местных — голодные солдаты. Мы поняли, что всё, нам уже не покушать. Не будет такой лафы.

И тут кто-то говорит, что появились лагеря для перемещенных лиц. Тогда появилось это выражение. Это терминология организации UNRRA — United Nations Relieve and Rehabilitation Administration. Потом, в 48 году она была переименована в IRO. В городе Ландек в сторону Бодензее есть лагерь, там вас будут кормить и поить.

Нашли мы какой-то грузовик местный, заплатили местному австрийцу какие-то деньги, он нагрузил полный грузовик беженцев, и все мы поехали в этот лагерь Ландек. Огромный лагерь, и нас тут же спросили: вы собираетесь репатриироваться на советскую родину или нет?

Папа сказал, что ни в коем случае. В таком случае, вам сюда. А тут три четверти лагеря, огромная территория, бывшие немецкие военные казармы, тысячи людей. А там другая часть этого лагеря, где люди репатриируются, там практически никого нет. Туда нам нельзя, туда нам можно, но тут все занято. Где жить?

Нам говорят: видите, между тем и этим лагерем стоят цементные мощные здания? Это конюшни немецкие. Можете жить в конюшнях. Но там еще не убрали дерьмо. С другой стороны, на чердаке конюшен есть справа и слева комнатушки, где когда-то держался овес, сбруя и подобные вещи. Вот в такой комнатушке вы можете себе найти место, если сейчас начнете двигаться и займете комнатушку, потому что через пять минут уже не будет.

Мы быстренько направились к конюшням и нашли себе комнатушку. Железная дверь несгораемая, все цемент, железо. Но в том лагере, где репатриировали, там раз в неделю приходил поезд и забирал людей, которые собрались возвращаться на родину. Уже к сентябрю 45 года этих людей не стало — никто не хочет возвращаться на родину. Кто вернулся? Вернулись единицы.

Немцы в свое время устраивали облавы у кинотеатров. Некоторые даже не могли сообщить своим родным, что их угоняют в Германию на работы. Облавы. Или оцепят просто целый квартал и всех трудоспособных сразу на поезд, и поехали в Германию. Так что таких было очень много в Германии.

Пять миллионов было советских граждан в Германии в 45 году, по статистке ООН, из которых два миллиона вернулись домой чуть ли не в первые месяцы. А три миллиона решили не возвращаться. Семейные не вернулись, только одиночки вернулись назад.

При этом никто ничего не знал. Там расхаживали советские офицеры, которые говорили, что товарищ Сталин, он все простил вам, если даже у вас какие-то грехи есть. Война кончилась, нужно отстраивать страну, возвращайтесь, нужны руки рабочие, у нас вся страна развалена, вы очень нужны, советское правительство вас ценит. Ради бога, возвращайтесь. У вас будет квартира, ваши родственники ждут вас.

Народ поверил, и два миллиона вернулись таким образом. Но, повторяю, это первые два месяца — июнь, июль. В августе уже не хватало людей. А мой отец прекрасно понимал, в чем дело, он вспомнил присягу советского солдата, которая не изменилась до 91 года. Там было ясно написано, что советский солдат и любой советский гражданин должен сражаться до последней капли крови. И это воспринималось буквально.

Советский Союз не подписал Женевской конвенции о военнопленных. У товарища Сталина не было военнопленных, это были все предатели родины. И не было ничего хуже, чем пасть на поле сражения раненым. Подбегает немецкий санитар, тут же бинтует советского офицера, чтобы тот не истекал кровью, потом его направляет в немецкий лазарет военно-полевой, в 41 году так было.

И офицер приходит в сознание и начинает рвать эти бинты: я хочу умереть, убейте меня. Потому что не сражался до последней капли крови. Он был ранен, он не мог сражаться, он потерял сознание. Но присяга есть присяга, и он знал, что его расстреляют, что и было в 45-м. Потом стреляли всех, кто вот так попал к немцам в плен раненым, а немцы вылечили.

Лечили ли немецкие медики? Были случаи в самом начале войны, когда немецких потерь практически не было, немцы начали терять солдат только в московском сражении в ноябре 41-го,а до этого времени немецким врачам было некого обслуживать, и они обслуживали советских офицеров, которых потом направляли в лагеря для военнопленных. Но сначала нужно вылечить человека. И вылечивали.

В августе 45-говсе прекратилось, не хватает им людей, а лагерь еще открыт. У них квота, план какой-то, они должны доставлять людей, и уже по ночам я слышу, они хватают каких-то людей в лагере невозвращенцев. Прячут человека, связывают ему руки, ноги, чтобы на следующее утро посадить его на поезд, чтобы он ехал в Советский Союз. Выкрадывали людей.

Потом помню такой случай. Ночью стук в нашу железную дверь. Мы притаились. «Я такой-то, я офицер советской армии», — он, конечно, был из СМЕРШа, офицеры советской армии этого не делали, им просто не доверял СМЕРШ. «Я, — говорит, — знаю, что вы меня слушаете. Откройте дверь, поговорим по-человечески».

Мы испугались, перестали дышать. «Ну, ладно, не хотите открыть, не открывайте. Но все-таки поговорим немножко».

Начинается монолог, который продолжался час или два. О том, что товарищ Сталин все простил всем, мы потеряли огромное количество людей, нам вы нужны, я даже не знаю, кто вы такие, но если вы интеллигенты, будет вам ваша работа интеллигентская, если вы рабочие, будете заниматься своим трудом. Он час говорил, а мы еле дышим от страха. Мы знали, что на следующее утро отправляется поезд в СССР. И мы поняли, что он пришел нас взять. Не дай бог мы откроем дверь. Он с пистолетом, вооружен. На заре он все-таки ушел. Мы всю ночь не спали.

А потом они закрыли этот лагерь, и перестали уходить поезда. Жить стало легче.

От публикатора:

Несколько слов о том, что случилось дальше. В 1949 году семья Ольховских выбралась из лагерей Ди-Пи и переселилась в Соединенные Штаты. Отец поступил на фабрику мужской одежды под Нью-Йорком, мать пошла работать в китайскую прачечную, сын — на ближайшую ферму. Ольховский-старший получил от издательства «Фредерик Прегер» хороший заказ — на книгу о культуре в СССР. «Музыка под советской властью: Агония искусства» вышла на английском в 1954 году. На этом труде, разруганном в пух и прах советскими газетами, учились понимать Советский Союз несколько поколений американских советологов. Кстати, на русский язык книга так и не переведена.

Отслужив в американской армии, Юрий Андреевич закончил университет и защитил диссертацию о критике Владимире Стасове. Двадцать лет он преподавал в университете Джорджа Вашингтона и состоял почасовиком на «Голосе Америки». В его доме всегда можно было встретить заезжих советских диссидентов. В 1984 году ему предложили возглавить «Радио Свобода» в Мюнхене. Он попробовал — и через год отказался, не выдержав интриг. Вернулся в Вашингтон и возглавил Отдел славянских языков и литератур.

Несколько лет назад Ольховский исполнил волю своего отца и подготовил для киевского издательства «Историю украинской музыки» — под своей редакцией и с необходимыми дополнениями.

Юрия Андреевича не стало 7 июня 2009 года.

— 

Опубликовано в издании «Русская жизнь»

В тему:

• Как Украина встречала освободителей в 1939-м и в 1941-м годах. Фото
• Украина на фотографиях железнодорожников Рейха
• Битва за Киев: мы залили врага своей кровью и завалили трупами
• Альфред Рибер. Гражданские войны в Советском Союзе. Часть 2
• О «Великой Отечественной» и других мифах советской эпохи