Архивы в Украине: почему и как от нас прячут историю

Версия для печати

Боже, что бы осталось от Ветхого Завета , если бы эти «специалисты» явились миру раннее?!

Парламент проголосовал в первом чтении изменения в Закон «О Национальном архивном фонде и архивных учреждениях».

Проще говоря, нам снова объяснили, как именно мы должны пользоваться архивными документами. Основная часть норм счастливо перекочевала из действующего Закона. Среди них и такая — архив может ограничить доступ к документам на 75 лет от даты их создания, если они содержат «конфиденциальную информацию».

Есть и новации. Теперь можно будет уничтожать документы, которые «потеряли культурную ценность», «дублетные» и «неисправимо поврежденные документы, не подлежащие восстановлению». Отныне любой архивный работник, наделенный достаточно высокими полномочиями, может отдать распоряжение о закрытии или прямое уничтожение документов, записав в отчетной бумажке какую-нибудь из указанных выше зацепок. А перед заинтересованной общественностью захлопнут двери, ткнувши пальцем в особый график хранения документов. Последствия же для исторической памяти — понятны, и не требуют отдельного объяснения.

Основной функцией архива является сохранение документов. Как могут «неисправимо повредить» документы, которые следует хранить при специальном режиме? Прогнозирую, что на практике это может выглядеть следующим образом: сначала узнаем об уничтожении «неисправимо поврежденных документов», а потом послушаем, что ученых к обзору документов не допускаем, «потому что у нас спецрежим, направленный на сохранение документов»... А за умышленное уничтожение украинское законодательство предусматривает наказание. И десятилетний запрет занимать любые должности в архивах. Интересно, увидим во втором чтении в разделе о санкциях перечень способов их избежать?

Вернемся же к вопросу доступа к архивам, которое у законодателя в этот раз не вызвал никакого интереса. Впрочем, как и раньше. Теоретически, 75 лет со времени создания — это срок ограничения доступа к документам, которые касаются конкретного лица. Например, писем или личных документов.

Это своего рода попытка архивистов почтить приватность людей, которые когда-то жили, но при этом не нарушить норму о запрете засекречивать документы. Практически — это довольно удобный способ не подпустить к документам. Мало в какой бумаженции не найдется упоминаний о вполне конкретных лицах!

Как могут выглядеть «неисправимо поврежденные документы» Фото: Центр исследований освободительного движения

Не допускают способом довольно иезуитским — ищите «наследников». Это историк должен заниматься следственными действиями, изучать персональные данные ныне живущих людей, устанавливать родственные связи? А если родственников нет? Кто-то попал в жернова сталинского «построения светлого будущего» молодым и не родил детей. А братья-сестры тоже погибли, а может — эмигрировали, сменили фамилии, похоронены под «буквенно-цифровыми кодами» на деревянных дощечках, что ныне гниют на просторах Сибири.

Ответ — стандартный, нужно согласие родственника. А когда он даже есть — вопрос этот родственник «именно тот» отдан тоже на откуп конкретному чиновнику конкретного архива. Следовательно, судьбы сотен тысяч людей, от руководителей освободительного движения до тех, кто просто оказался не тогда и не там, будучи высланным, замученным, «ограниченным в правах», остаются неизвестными, более того — намеренно скрываемыми.

К тому же — ограничивать доступ к конфиденциальной информации в соответствии, например, с Законом «О доступе к публичной информации», могут именно владельцы этой самой информации. А какое государственное учреждение должно ограничивать доступ к «конфиденциальной информации» о сути приговора до сих пор почему-то нереабилитированного атамана Холодного Яра или партизана УПА? Кто должен выписывать разрешение на доступ к документам? Может, следователи НКВД 30-х годов?

В тему: О грехах, в которых обвиняют УПА

Если не иронизировать, то сведения могут быть распространены и без согласия заинтересованных лиц. Но четкая для нас, исследователей, и для общества норма о невозможности ограничения доступа к информации, если она представляет общественный интерес, остается очень и очень размытой для тех, кто хочет скрыть архивные документы.

Обращаю ваше внимание — именно документы, а не информацию. Ибо если мировая практика предусматривает ограничения в доступе к информации (затирая какое-то место, например, выдавая в работу журналисту или исследователю), то в Украине — доступ к документу! Неважно, что конфиденциального там может быть 1 строка в 6-м абзаце страницы № 3 стостраничного дела.

Закрытостью архивов пользуются не люди, даже не потомки, и даже не те, кто совершал преступления и сейчас боится возможного разоблачения. Этим пользуется ПРОПАГАНДА. И в XXI веке мы сами, в нашей стране создаем (руками народных избранников) или терпим (считая, что это не так важно, как дела насущные) микроклимат, в котором зреют и развиваются бактерии страшной болезни общества — пропаганды и «единомыслия».

Как выглядят поврежденные документы после реставрации. Фото: Центр исследований освободительного движения

То, что последствиями становятся изнурительные политические (!), но отнюдь не академические дискуссии, это лишь первый этап. Скоро прекратятся дискуссии любые. А вот этого никак нельзя допускать. Потому чиновники охотно используют эту практику не только в вопросах истории, но и нынешних.

Что мы имеем в итоге?

А имеем грубое нарушение прав жертв — знать, и право общества — знать. Имеем — толерантность государственной машины по отношению к желанию заинтересованных скрыть информацию. Именно отсюда все эти «дела историков» с конфискацией ноутбуков, текстов диссертаций, видео-воспоминаний и многочасовыми допросами.

И это желание настолько сильное, можно сказать — метафизическое, что они почему-то никак не могут понять — для нас является честью писать о героях, а не преступников, миссией своей мы видим открыть правду о жертвах, о преступлениях. И которые могут повториться, если мы промолчим о них в прошлом. Молчание — это та же «толерантност», потому что если можно было тогда, то почему нельзя еще раз? А вопрос палачей — это дело государства и общества, дело юристов, а не исторической науки.

Можно, конечно, и в этом всем найти позитив:). Архивы — голос мертвых. Голос тех, кто уже не может защитить себя действием. Даже для самозащиты словом они нуждаются в ком-то, кто бы поднял документы и извлек из них то, что в них скрывается. Поэтому власть, которая воюет с документами — априори проиграла. И расписалась в собственном бессилии.

«Аргумент» — из архивов: Харьковский СИЗО № 27: уникальные ФОТО

Когда-то в ХVI веке, Диего де Ланда, монах-францисканец, в пылу борьбы с язычеством сжег полностью архив цивилизации майя. После его «бурной деятельности» осталось всего четыре документа. Погибли все архивы, почти вся литература майя — не уцелели почти никакие свидетельства об истории, культуре, науке майя. Кроме этих четырех документов, уцелели еще надписи на стенах сооружений и барельефы с загадочными знаками. На основе этих осколков и сформировалась наука майянистика. Специалисты-майянисты расшифровали письмо майя и продолжают познавать эту загадочную цивилизацию.

А тут имеем дело с событиями, которые происходили не больше, чем сто лет назад. Поэтому повторю слова польского поэта, адресованные в свое время коммунистической власти — «Даже, если уничтожите все показания, то даже немые штабеля деревьев, даже кости в могилах расскажут потомству, в КАКИХ временах мы жили...»

Блог Олеси Исаюк, Центр исследований освободительного движения

Перевод:«Аргумент»

О чем говорят архивы: Конец советской империи. 1991-й в Украине в документах КГБ

Голодомор на Украине: что боится признать руководство России

Война КГБ против диссидентов. Погрому «шестидесятников» — 40 лет

Как рождалась Украинская Хельсинская группа. Война КГБ против диссидентов

Красный след красных. Кто кого и за что убивал в Киеве в 1919-м